Аномалия (глава 3)

Часть 1

Крис Готлинг катастрофически проспал. Всю ночь ему снились кошмары.

Вот он быстро скачет на коне по бескрайней степи. Ему это даётся тяжело. Он не привык к такому темпу, у него затекли ноги, спину ломит с непривычки, и ему постоянно приходится оглядываться: за ним вот уже какую милю скачет русый корнет Яков, машет шашкой, что-то кричит вслед, скалится...

Его конь тяжело дышит, оступается и без сил падает. Вслед летит Крис, катится кубарем, подминает под себя высокую траву. Яшка, наконец, настигает беглеца. Его скакун встает на дыбы, гарцует вокруг, всё более и более сужая круги вокруг испуганного агента.

Крис вдруг замечает, что абсолютно наг. Степная трава колет, колючки жалят его вспотевшее тело, норовят запутаться в промежности. А корнет истово хохочет и спешивается. Он тоже гол. Из одежды на нём лишь портупея, с которой, тяжело ударяясь о бедро, свисают громадные ножны. Одним прыжком он подскакивает к Крису, валится на него и всей тяжестью тела придавливает к земле. Агент задыхается, отчаянно пытается скинуть с себя мускулистое тело и руки, которые грубо шарят по его телу, норовят железной хваткой сграбастать половой орган.

Как ни странно, Крису нравится это насилие. Его плоть наливается кровью практически мгновенно, вырастает до невообразимых размеров, таких, что упирается прямо в роскошные усы корнета. Из пухлых губ насильника выныривает змеиный язык, обвивает головку члена и с силой тянет её в рот, который усеян острыми, как кинжалы, зубами.

Крис в ужасе безмолвно кричит и умудряется скинуть с себя Яшку. И вот уже он грузно мнёт своим телом нагого корнета, а тот отвечает на каждый нажим мелкой дрожью зарождающегося желания.

Следующая картина, которой он бредит, похабна до крайности. Своим могучим тараном он бьётся в анус кричащего в экстазе Якова. Его приап настолько могуч и огромен, что насквозь пронзает корнета и выходит у него изо рта. Теперь Крис и не замечает острых зубов, царапающих головку члена. Эта боль ему мила, она добавляет удовольствие. Орёт от счастья корнет, вопит в оргазме сам Крис. Эти крики торопят желанную кульминацию. Птицы замолкают. Да что там! Сама природа замирает в ожидании. Вскоре мощная струя спермы, как из брандспойта, вылетает из члена агента и летит куда-то очень далеко, за горизонт...

В этот момент Крис и просыпается весь в жарком поту. Простыни скомканы, трусы намокли от семени, которое он выпустил в горячечном бреду. Такого с ним не было с школьных лет, когда после эротического сна о своей соседке Джессике, он так же излился под самое утро.

Сейчас же конфуз неудовлетворённых юнцов застиг его в самый разгар труднейшего расследования. Когда все его мысли заняты разгадкой дела странного и запутанного с самого начала. Ещё более удивительным было то, что поллюция застала его в кошмаре, когда он насильно сношал брутального мужчину.

"Это всё из-за дурацких исторических симуляций, которыми уже не первый день пичкают меня Старейшины, побуждая к скорейшему расследованию предполагаемого преступления", - думал Крис, стоя под тёплыми струями душа. Его сильно озадачило, что вот уже почти сутки его не вызывает куратор, не интересуется отчётами по делу, не ругает за отсутствие предварительных результатов.

Агент только-только начал успокаиваться, как новая напасть заставила его сердце тревожно забиться. Коммуникатор сообщил, что к нему пожаловал Эрик.

Крис торопливо смывал с себя пену, когда Майкельсон вошёл в душевую.

- Ты не перестаёшь меня удивлять, Эрик! Как ты проник в номер?

- И вот что я слышу вместо приветствия! - парирует художник, ловко скидывает одежду и, бесцеремонно двигая Криса, встаёт под тёплые струи. - Я соскучился!

Это он уже шепчет в ухо Криса, который неожиданно обмякает и начинает валиться. Рик едва успевает подхватить парня, легко поднимает его на руки и выносит из душевой.

- Крис, Крис... - слышит агент встревоженный крик художника.

Чувствует, как он его укладывает на кровати, как встряхивает, как легонько бьёт по щекам, чтобы привести в чувство... Но тщетно...

Рик не знает, что в сознании агента начинает жизнь иная реальность.

Историческая симуляция 1201911 к делу № А89123 AGT 78-98115-11-217813:07GTM (адресат - агент 8765, секретность наивысшая)

Грузный бородатый мужчина лет сорока сидит у изголовья больного, голова и кисти рук которого забинтованы в несколько слоёв. Это Матвей, повар полярной экспедиции, третьи сутки дежурит у кровати своего любимого Костика - гляциолога той же экспедиции, который, так глупо и опрометчиво рискуя собой, пытался спасти станцию "Мирная".

Вот уже неделю с большой землёй не было никакой связи. Шквалистый ветер в жуткий мороз сорвал с крыши спутниковую антенну, а бушующая магнитная буря делала бесполезной простую радиосвязь. По прогнозам солнечный ветер будет трепать магнитное поле Земли ещё неделю. Поэтому, чтобы не нарушить график научных отчётов, для членов экспедиции починить спутниковую связь было первостепенной задачей.

Пока разрабатывался план ремонта, Костя (вот ведь отчаянная голова!) тайком от всех собрался и выскочил налегке в морозную метель, желая поднять и закрепить антенну самостоятельно. Его хватились через полчаса, но и этого времени хватило, чтобы Костик не только промёрз, но и сильно обморозил лицо и руки.

Когда ребята внесли находящегося в морозной коме товарища внутрь, когда Матвей увидел белое, как полотно, лицо любимого, в кровь иссечённое острыми льдинками, которые даже в тепле не спешили таять, он чуть в обморок не упал. А когда через полчаса после спасения лицо и руки Кости опухли и почернели, у Матвея началась настоящая истерика. Только ополовиненный флакон валерьянки и изрядная доза успокоительного прекратили его рыдания и причитания.

Первые сутки Матвей не смыкал глаз вовсе: ежеминутно прислушивался к ровному дыханию парня, которого держали под сильнодействующим снотворным. Как только его действие прекращалось, Костя начинал кричать от боли. Вернее, это был даже не крик, а жуткий хрип, ведь он обморозил себе ещё и голосовые связки. Но по тому как он метался на кровати, как стонал, Матвей понимал, какую сильную боль испытывал его любимый. Не в силах терпеть эти страдания, он бежал за доктором, и, прекрасно осознавая все побочные последствия, они вкалывали ему очередную порцию снотворного с обезболивающим.

На третьи сутки Косте стало легче. Когда проходило действие лекарств, он уже не стонал, а лишь беспокойно спал. Мучился меньше, но в сознание ещё не приходил. Это вселяло надежду в Матвея, но он всё равно не покидал лазарет, отлучался лишь в туалет и чтобы поесть. Споро делал свои дела и снова мчался к своему Костичке. Спал урывками, положив голову на кровать, где лежал Костик. Вскакивал при каждом шорохе, вслушивался в прерывистое дыхание и нежно гладил бедро парня, надеясь, что это принесет тому облегчение...

Они сдружились ещё в центре подготовки экспедиции. Разные, казалось, люди быстро нашли общий язык, много времени проводили вместе, скучали, если даже ненадолго разлучались, часами разговаривали о всякой ерунде, узнавая друг друга. Психолог группы подготовки предупреждал руководство о чрезмерном сближении ребят, прогнозировал проблемы и даже возможную сексуальную связь. Но в итоге было решено оставить в экспедиции обоих. Высококлассные специалисты были важнее, чем призрачные проблемы. Тем более что к однополым связям отношение в обществе было терпимым: не приветствовалось, но и не порицалось.

В радостном угаре от первого дня в Антарктиде Костя вечером зашёл в комнату Матвея и остался в ней до утра. Понятно, что они не спали всю ночь, естественно, что были возбуждены и рассеянны на следующий день. За завтраком от других членов экспедиции нельзя было скрыть красных от недосыпа глаз, блаженных улыбок и постоянных переглядываний. Так, тайком, чередуясь, они ночевали друг у друга. А иногда умудрялись уединяться даже днём.

Окружающие быстро поняли всю степень близости ребят, но ни разу не попрекнули их. Лишь однажды в шутливом разговоре кто-то "прошёлся" по слишком тёплым взаимоотношениям полярников. Но, будучи от природы забиякой, Матвей метнулся набить обидчику морду. Его удержали, объяснили, что это была всего лишь неудачная шутка, уверили, что им абсолютно по фигу, кто с кем спит, и на этом конфликт был исчерпан. С тех пор Матвей и Костя не таились, но особо отношения не афишировали, понимая, что любая терпимость имеет границы...

Костик очнулся на четвёртый день. С трудом разомкнул веки, повернув голову, окинул взглядом лазарет, увидел Матвея и еле слышно прохрипел:

- Пить...

Матвей тут же метнулся к столику и через соломинку дал давно приготовленную на этот случай сладкую воду. Впервые за последние дни его лицо озарила широкая улыбка облегчения. А на уставшие от постоянного недосыпа глаза навернулись слёзы счастья.

- Спасибо... - так же тихо прошептал Костя и через несколько минут снова забылся глубоким сном.

Матвей тут же помчался к доктору, чтобы сообщить радостную новость, но быстро вернулся, чтобы не пропустить новый момент, когда очнётся его любимый.

Это случилось ближе к вечеру. На этот раз Костик попросил поесть. Так же осторожно, через соломинку Матвей накормил его ароматным наваристым куриным бульоном. И долго рассказывал новости последних дней. В какой-то момент ему даже показалось, что Костик улыбнулся одной особо забавной истории. А когда тот, наконец, крепко уснул, забылся сном и сам, как обычно, сидя на стуле.

Матвей проснулся от шёпота Костика у самого своего уха.

- Привет, соня!

Оказалось, что Матвей то ли от сильной усталости в спине, то ли по многомесячной привычке примостился на кровати рядом с любимым. И как только они уместились на узкой больничной койке?

Часть 2

Матвей проворно вскочил, поправил бельё на кровати и счастливо хохотнул.

- Привет-привет, моё солнышко! Прости, я, наверное, помял тебя ночью.

- И правильно сделал, ведь я соскучился. Слушай, мне бы это... поссать бы...

- Так чём же дело? Начинай!

- Как это?

- Так мы ж в первый же день на тебя памперс надели.

- Как это? Кто это - мы?

- Так, это... ну, я и Михалыч...

- Фу, стыд-то какой! - проговорил Костик.

- А чего стыдиться? Чего я там не видел? А Михалыч - так он же доктор. Он, знаешь, даже присвистнул, когда раздел тебя. Вот ни хуя себе, говорит, хуй у парня!

- Чего, прям так и сказал?

- Ага, и добавил, что повезло тебе. И мне тоже, - откровенно скалился Матвей.

- Перестань пошлить, - попытался сменить тему Костя. - Ты лучше скажи, как у меня дела.

- Теперь всё будет нормально. Ты очнулся, а это - главное. Вон и кушать стал. Скоро бинты снимем, а то мне на тебя - мумию, надоело уже смотреть. Хочу увидеть твоё милое личико и зацеловать каждый его сантиметр.

- А что, я такой страшный?

- Ага, я ж говорю, настоящая мумия. Как ты? Ничего не болит? - с тревогой спросил Матвей.

- Терпимо... и я это... Ну, в общем, я сделал своё дело... Короче, поссал уже...

- Вот и молодец! Я счас, быстро сменю памперс, и всё будет вообще отлично.

- Только доктора не зови. А то я со стыда сгорю.

- А я и сам отлично с этим справляюсь. Нам теперь можно рожать сыновей и назначать меня главным по памперсам. Так ловко это я делаю!

Так за прибаутками Матвей скинул с Кости простыню, расстегнул липучки и снял использованный памперс.

- Вот он - мой любимый колокольчик, - проговорил он, нежно обтирая Костин член.

- Вот те на! То "ни хуя себе хуй!", то колокольчик, - засмеялся Костя.

- Ой, прости! Конечно, не колокольчик, а колокол, даже колоколище, - теперь уже откровенно мял член в своих сильных руках Матвей.

- Эй-эй, перестань! Вдруг доктор войдёт, - засмущался Костик. - Слушай, а сколько дней я валяюсь?

- Так сегодня уже пятый.

- И ты всё это время был со мной? Там, наверное, пацаны с голоду помирают.

- Ни хера с ними не случилось. Вон, сухпаёк жрут, аж за ушами трещит. Да они и сами меня отсюда не выпускают. И доктор говорит, что моё присутствие тебе похлеще любых лекарств помогает.

- Это правда, - вздохнул Костя. - И всё же ты иди, приготовь им что-нибудь горячее. В честь праздника, так сказать.

- Это какой же такой праздник сегодня?

- Мы снова с тобой переспали.

- Какой ты у меня всё-таки остроумный... И добрый... Ладно, так и быть. Только в честь праздника быстренько что-нибудь соображу. А ты тут не скучай... Кстати, сейчас Михалыч придёт, перевязку тебе будет делать.

Матвей вышел из лазарета быстро ещё и потому, что ему было невыносимо видеть, во что превратилось лицо любимого после того, как отмороженные участки стали буквально слезать слоями. И хотя доктор успокаивал, что со временем всё придёт в норму, а современная пластическая хирургия способна сотворить чудеса, Матвея страшило не столько обезображенное лицо Костика, сколько реакция парня, когда тот увидит себя в зеркале. А он его обязательно попросит, как только с него окончательно снимут повязки.

Как и боялся Матвей, Костя очень быстро попросил зеркало. Очередная перевязка в присутствии Михалыча завершилась настоящей истерикой. Доктор начал было говорить, что до конца повязку он снимать не имеет права, мол, квалификации для этого не хватает, но Костя был неумолим.

Когда последний слой марли сполз с обмороженного лица, только-только начавшего покрываться струпьями, в лазарете повисла тишина. Костик, казалось, перестал дышать. Его глаза расширились от ужаса.

- Ну, ты чего? - прошептал Матвей. - Я же говорил, что всё у тебя отлично.

- Ты это называешь - "отлично"?! - вскричал Костя.

Вмешался Михалыч. Как всегда спокойным и рассудительным голосом (врачи его годами вырабатывают, что ли?) он объяснил, что сейчас ждать идеального результата глупо. Лицо пока лишь освободилось от мёртвой ткани. Возможно, будет нужна не одна пересадка кожи, затем пластика. И всё это займёт несколько недель. А реабилитация и восстановление продлятся ещё несколько месяцев.

- Ты слышал? Месяцев! - снова заистерил Костик.

- Михалыч, спасибо тебе за перевязку. Давай дальше я один управлюсь. Мне с Костей поговорить нужно. Наедине.

Когда доктор вышел, на прощание похлопав больного по плечу, Матвей решился на разговор, которого он страшился более всего. Костя лежал на койке, отвернувшись к стене, всем своим видом показывая, что ему заранее не интересен этот разговор. Матвей аккуратно присел на краешек кровати, крякнул, прочищая горло, и ровным голосом начал.

- Мы связались с большой землёй. Прогноз хороший. Через три дня вьюга прекратится. За тобой пришлют вертушку, а потом из Кейптауна спецбортом отправят в Москву в госпиталь Бурденко. Я взялся сопровождать тебя. Тем же вертолётом сюда пришлют другого повара. Так что вот так. Я лечу с тобой.

После некоторой паузы Костя медленно повернул голову к Матвею.

- Ты сейчас о чём? Какого повара? Ты как это умудрился на большой земле всех на уши поставить? Что ты им сказал? У меня, мол, ёбарь тут пострадал, и я в сиделки к нему отправляюсь... Так, что ли?

- Нет, не так! - теперь начал вскипать Матвей. - Просто сказал, что по семейным обстоятельствам я вынужден прервать контракт и уволиться из экспедиции.

- Ты что сделал?! Охуел совсем?! Как это ты решил уволиться? Ты что, совсем ебанулся?

- Почему сразу и почему "ебанулся"? В русском языке для этого есть другое определение. Любовь называется.

- Это не любовь. Это извращение какое-то, которому ещё и определение не придумали. Как назвать людей, которые уродов любят? Монстрофилы? Уродофилы?

- Ну, давай, давай... Упражняйся в остроумии! Меня ты не переубедишь. Да и команда меня поддерживает.

- Они что, знали о твоих переговорах?

- Да. Просто не хотели говорить тебе, пока не придёт подтверждение из Москвы. Сегодня утром оно пришло. И вот теперь я говорю тебе об этом.

На несколько минут в лазарете повисла тишина. Было слышно, как в соседних помещениях идёт размеренная работа членов экспедиции. Казалось даже, что вьюга сбавила обороты, прекратила свои завывания, чтобы парни в лазарете могли слышать жизнь снаружи. Слушать каждодневные хлопоты, частью которых совсем недавно они были сами, а теперь молчат, словно стараются запомнить каждый звук.

- Дурак ты... - уже спокойно и как-то отрешённо произнёс Костик.

- Ну, и ладно! Пусть дурак. Зато я буду рядом с тобой. Если ты не прогонишь, конечно.

- Ду-рак! - по слогам произнёс Костя, прикрыл глаза, глубоко вздохнул и сделал вид, что собирается уснуть.

***

Крис очнулся. Голова ещё болела от сонма образов, мысли путались. Но сердце уже входило в привычный ритм. Казалось, ничего не изменилось: за окном так же громыхал город, почти бесшумно гнал прохладу кондиционер. Но что-то тревожное висело в воздухе.

С большим нежеланием агент, наконец, разомкнул веки. Эрик был рядом. Сидел в кресле, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел, как приходит в себя Крис.

- Кто ты? - громом в тишине прозвучал спокойный голос Майкельсона.

- Ты знаешь...

- Не делай из меня идиота. Достаточно, что я сам себя им чувствую. Кто ты, и почему преследуешь меня?

- Помнится, это ты ворвался в номер и встал ко мне под душ, - пытался отшутиться агент.

- Крис, прошу... Ты знаешь, о чём я... До сегодняшнего дня я считал себя рациональным и думающим человеком. Но только сейчас понял, что ничего не знаю о тебе. Не удосужился узнать о тебе ничего. Не задал ни единого вопроса. Поэтому спрашиваю сейчас: кто ты?

- Что случилось? Откуда такой интерес возник именно сейчас?

- Не юли... Когда ты отрубился и я не смог тебя привести в чувство, то пригласил врача. Он только начал сканировать тебя, но сразу же побледнел и в ужасе выскочил их номера, в спешке едва собрав свой медицинский сканер. Он даже споткнулся о порог. Едва не выронил свой скарб. И что-то пробормотал, позабыв о плате за вызов. Что его так испугало? Что он увидел в скане твоего мозга?

Крис молчал. Лихорадочно обдумывал ответ и смотрел на Эрика. Тот по-прежнему сидел в той же позе, лицо его было спокойно, но в глазах читалась тревога и обида.

- Слушай, Рики... - прошептал Крис.

- Слушаю. И очень надеюсь, что сейчас я узнаю о тебе всё...

- Не всё. Я не могу рассказать тебе всего. Но даже то, что ты сейчас услышишь, станет ударом. Возможно, это тебя испугает, но, скорее всего, оттолкнёт. А мне не хочется терять тебя, поверь...

- Говори! Потом решим, потеряешь ты меня или нет.

- Я - агент... - наконец, выдавил из себя Крис и взглянул на Эрика, по первой реакции пытаясь предугадать, каким будет дальнейший разговор.

Как он и ожидал, глаза художника расширились от удивления. Это длилось лишь мгновение. Но и его хватило, чтобы понять: если Крис не хочет потерять Эрика окончательно, то следующие слова он должен выбирать очень аккуратно. Возможно, рассказать многое, но важную информацию похоронить в себе навсегда.

Наступил вечер, когда Крис закончил монолог. Он рассказал о себе практически всё. О своей семье, учёбе и некоторых заданиях, которые ему удавалось выполнить по приказу Старейшин. Поведал и о нынешнем странном. Опустил только имя подозреваемого. Но Рик был слишком погружён в свои мысли и не уточнил эту важную деталь. Он молчал. Обдумывал, что сейчас услышал. Агент не торопил. Понимал, что молчание Майкельсона - лучшее, что сейчас поможет им обоим. И чувствовал, что, выговорившись перед этим малознакомым человеком, словно снял груз с души.

Наконец Рик нарушил молчание.

- Знаешь, а ведь мы все очень боимся агентов. Понимаем, что вы несёте пользу обществу, но боимся... Наверное, есть завистники. Ведь только вам открыты знания о нашей истории. Лично я никогда не задумывался об этом до сего момента. Но теперь начинаю понимать, в чём источник этой зависти. Вы - избранные. Но я тебе не завидую, а сочувствую. Понимаю, что быть агентом тяжко. Это бремя, которое подвластно не многим и которое не вы сами себе выбираете. Его на вас взваливают Старейшины. Иначе ты не рассказал бы так подробно то, что является государственной тайной. И ещё у меня есть догадка. Кажется, я знаю, почему ты потерял сознание. Ты общался со Старейшинами. Это так?

- В каком-то смысле. Так я получаю информацию о нашей истории, - сознался Рик.

- Ясно... Значит и личный коммуникатор у тебя особый. Его-то и распознал доктор при сканировании. У него особая маркировка? Или он более мощный?

- И то, и другое...

- Понятно... Крис, я благодарен тебе за откровенность... Но мне нужно обдумать всё, что я узнал. Я не бегу. Меня по-прежнему влечёт к тебе. Но ты должен понять: это была не просто правда. Это - новость о тебе! Мне нужно время... Не ищи встречи со мной. Я сам тебя найду... Во всяком случае, я надеюсь на это, - эти слова Рик прошептал будто самому себе и вышел из номера, не попрощавшись и не оборачиваясь.

Часть 3 (последняя)

Поздно ночью Крис решился и сам вызвал куратора. Голос Боумана не предвещал ничего хорошего.

- Агент, надеюсь, вы объяснитесь, почему так долго не выходили на связь? У вас есть результат? Вы раскрыли преступление? Вы готовы назвать сбойный геном и вернуться домой? - чеканил он слова, словно щёлкал хлыстом.

- Нет, сэр. Я прошу отсрочки. Мне не хватает фактов, прежде всего исторических. А те, что я получаю от Старейшин, не проливают свет на дело. Только запутывают. Вы можете посодействовать и запросить конкретные случаи, которые помогут в расследовании?

- Агент! - грохнул куратор. - Не вам диктовать условия Старейшинам. И не мне. Вы получаете ровно столько исторических справок и именно те, какие они считают возможным открыть. И помните, что терпение Старейшин не безгранично. Уверен, что у вас осталось лишь несколько дней. Потом вас ждет отзыв. И дело передадут другому агенту. Вам всё ясно?

- Предельно.

- Вот и хорошо, - голос куратора смягчился. - Крис, я волнуюсь за твоё будущее. И всё ещё верю в тебя. Прошу, не забывай присылать отчёты.

Последние слова Боуман проговорил почти по-отечески, чем ещё больше озадачил Криса и окончательно согнал с него сон.

Историческая симуляция 1201911-1 к делу № А89123 AGT 78-98115-11-217820:23GTM (адресат - агент 8765, секретность наивысшая)

Матвей проявил невероятную прыть и сумел достаточно дёшево снять жильё рядом с госпиталем, в котором лежал его Костик. У сестёр и врачей не возникало никаких вопросов, почему такой сурового вида мужчина ежедневно как по расписанию появляется в отделении и справляется о состоянии обмороженного полярника. Как только стало возможно, врачи выписали Матвею постоянный пропуск, и теперь мужчина чувствовал себя здесь практически своим. Знал всех из персонала по именам и отчествам. С некоторыми даже сдружился. Угощал разносолами, которые сумками тащил к Костику, несмотря на запреты врачей. А когда окружающие узнали, что те самые яства - дело его талантливых рук, то популярность Матвея у местных стала запредельной.

Его не волновало, как воспримут такую заботу о другом мужчине окружающие. Не пугало, что их взаимоотношения с Костиком могут быть раскрыты и порицаемы. Ему было важно, чтобы любимый не чувствовал себя брошенным, чтобы на каждом из многочисленных этапов реабилитации рядом с ним был родной и заботливый человек.

А у Костика день на день не приходился. То после многообещающих прогнозов доктора он буквально парил от радости, то сидел на кровати мрачнее тучи, когда готовился идти на трансплантационные процедуры. Более всего его угнетало то, что он лежал в стерильном изоляторе. Даже медперсонал заходил сюда после долгой дезинфекции под ультрафиолетовыми лампами - боялись занести заразу, которая могла смертельно атаковать больного. На вопросы, почему вирусы-вампирусы не сделали своё чёрное дело на станции, когда Михалыч мотал раз за разом его обмороженные руки и лицо, отвечали кратко: тебе тогда просто повезло, а мы, мол, так рисковать не можем.

С Матвеем виделись каждый день. Общались через стекло. На общие темы говорили без проблем, а для интимных бесед переходили на шёпот. При этом половина слов оставалась не понятой. Так что вскоре Матвей и Костя выработали свой тайный язык жестов, который помогал выразить самые сокровенные и важные чувства. Однажды Костя зашёлся долгим смехом. А когда Матвей поинтересовался, что же так развеселило друга, пояснил: представил, говорит, такую картину - два здоровенных мужика, разделённых стеклом, беседуют себе преспокойненько, а потом вдруг переходят на шёпот и мартышечьи ужимки!

Такие минуты, когда Костик радовался и забывал о своей беде, Матвею были особо дороги. Лечащий врач в приватном разговоре признался, что даже достижения современной пластической хирургии не смогут полностью восстановить прежний облик его друга. Теперь, по его мнению, в дело должны вступить иные врачи - те, что восстанавливают психику. Когда первый тончайший слой кожи, наконец, прижился, Костя стал ненадолго покидать изолятор. Он выходил на сеансы к психологу, неторопливо шёл с Матвеем по госпитальным коридорам. Пытался надышаться свежим весенним воздухом, который разбавлял специфический больничный запах из опасливо приоткрытой другом форточки.

Через неделю психологических сеансов Костя попросил Матвея посещать больницу пореже. Сказал, что особой надобности в каждодневной опеке нет, что он уже приходит в себя. А ещё добавил, что после психотренингов ему нужно уединение и что это непременное условие реабилитации. Матвей повиновался, хотя и не мог взять в толк, почему друг стал сторониться его. Утешал себя, что перемены в поведении любимого могут быть объяснимы. И всё же тревога тяжёлым камнем лежала на душе, рождала невиданную ранее ревность, лишала сна.

Однажды Матвея к Костику не пустили. Сказали, что пропуск аннулирован по просьбе самого пациента. Об этом сообщил незнакомый молодой мужчина, который вышел к визитёру.

- Меня зовут Виктор Сергеевич, - протянул он руку Матвею. - Сожалею, что так произошло. Но таково решение Константина.

- Я не понимаю. Вы кто?

- Я лечащий врач вашего друга. Его психолог.

- Значит, вы знаете, что произошло. Расскажите, почему Костик не хочет меня видеть.

- Конечно, обязательно, но не здесь. Боюсь, что разговор предстоит длительный. Предлагаю встретиться сегодня вечером, посидеть в кафе, к примеру. Или у вас дома. Как вам удобно.

- В кафе. Во сколько?

- Я заканчиваю дежурство в восемь вечера. Вот моя визитка. Созвонимся и назначим встречу. Прошу простить меня, но у меня ещё дела, - сказал он озадаченному Матвею и вернулся в госпиталь.

***

Матвей выбрал тихое кафе неподалёку от дома. Знал, что в нём бывает мало посетителей. И вечерами не так шумно. Играет тихая музыка. А этого достаточно, чтобы их разговору с психологом никто и ничто не помешало.

Виктор Петрович не опоздал. Пришёл в назначенное время. Оценил место встречи, бросил дежурный комплимент и сделал заказ для обоих - по бокалу лёгкого вина и фруктовому салату.

Правда, Матвею, измучившему себя страшными догадками, сейчас не помешало бы что покрепче. Но по опыту он знал, что водка только разогреет в нём ярость и толкнёт его на опрометчивые поступки. Помнил о своём вспыльчивом характере. А сейчас его внутреннее чутьё подсказывало, что психолог может быть ему полезен. Он не только прольёт свет на происходящее, но, возможно, и поможет восстановить отношения с Костиком.

- Матвей, я ведь могу к вам так обращаться? - начал психолог. - А ко мне можно запросто по имени.

- Да, Виктор. Можете. Скажите, что происходит? Вы же всё знаете про нас с Костей?

- Знаю. И понимаю, что случилось.

- Ну?

- Видите ли, Матвей. У Константина очень сложный период. Посттравматический шок оказался намного сильнее, чем ожидалось. Обычно мужчины отходчивы. Но в случае вашего друга простой терапии оказалось недостаточно. Он слишком тонко организован, более чувствителен, чем остальные мои пациенты. Так что этот его поступок продиктован страхом. Он боится, что вы не примете его новую внешность. Ведь, несмотря на все наши старания, нам не удалось полностью восстановить её.

- Что за ерунда?! Неужели он думает, что для меня важно, как он выглядит? Я люблю его не за лицо. Это же ясно, как божий день! - начал злиться Матвей.

- Это ясно вам. Ясно мне. Но не ему...

- Похоже, вы лучше знаете его, чем я.

- Это моя работа. А ваша задача - быть терпеливым. И делать всё, что он захочет. Да, это тяжело. Даже невыносимо трудно... Но ради любви люди и не на это способны. Не правда ли?

Матвей молчал. Осознавал, что в словах психолога был резон. Но сердце кричало другое, предупреждало о подвохе. А может, он сейчас не способен мыслить здраво из-за выпитого?

И тут Виктор положил свою руку поверх руки Матвея. Чуть сжал, чтобы следующие слова прозвучали убедительнее.

- Ещё одно... Это противоречит моим правилам. Но я всё же скажу ради вас и моего пациента. Константин неоднократно признавался, что ему было бы легче, если бы вы вернулись в экспедицию...

- Нет!.. Это неправда! Он не мог такого сказать.

- Я знал, что вы так отреагируете. Но это правда. Мне тяжело это говорить. По рассказам Константина я понял, что вы очень дороги ему. А ещё вы порядочны. Мне так кажется, - доктор ещё раз сжал руку Матвея.

- Я хочу услышать это от него лично. Он согласится поговорить со мной хотя бы по телефону?

- Это лишнее. Думаю, Костя не готов сказать это ни по телефону, ни тем более в глаза.

Матвей замолчал. Заказал ещё вина. Долго вертел его в руках, рассматривал, как кровавые отблески света танцуют на хрустальных гранях, словно они могли подсказать правильное решение... Наконец, залпом осушив бокал, хрипло проговорил:

- Хорошо... Он знает об этой нашей встрече?

- Пока нет, но я сообщу. Обещаю.

- Тогда у меня будет просьба. Передайте, что я очень люблю его. Очень. И буду ждать столько, сколько нужно.

Матвей резко встал, бросил на стол несколько купюр и, не прощаясь, вышел. Он спешил уйти, чтобы психолог не видел, как слёзы выступили на глазах, как рот скривила обида и как заплясали от злости желваки...

Через неделю, когда все формальности были утрясены, Матвей отбыл на станцию.

А через два месяца он получил электронное письмо от Костика.

"Матвей, мне трудно писать, но Витя сказал, что лучше это сделать, а не держать в себе.

Сначала я не понимал, почему ты перестал навещать меня... Появилась обида. Затем ярость... Неужели это из-за того, каким я стал после операций? Но ведь ты даже не видел меня после них! А потом я понял: ты не выдержал испытание... У тебя даже не хватило смелости, чтобы сказать о разрыве мне лично. Ты сделал это через Виктора... Он оказался гораздо смелее тебя. Мне стоило больших трудов выбить из него подробности вашего разговора в кафе. Но кто я, чтобы судить тебя... Пусть у тебя всё сложится с кем-нибудь ещё. А мы больше не увидимся. И если вдруг случайно пересечёмся, ты вряд ли узнаешь меня... Я теперь другой. И не только внешне... Прощай..."

***

Матвея обнаружили замёрзшим насмерть на следующий день. У спутниковой антенны. В официальном рапорте было указано, что он был сильно пьян, потому и замёрз. И только проводивший вскрытие Михалыч знал правду. Матвей был абсолютно трезв, когда вышел к тому месту, где он, как оказалось, навсегда потерял своего Костика...

После долгих раздумий Михалыч решил позвонить Косте и рассказать о трагедии. Разговор завёл издалека. Поинтересовался самочувствием, планами на будущее. Наконец, тяжело вздохнув, начал.

- Костя, это не моё, конечно, дело, но ты же знаешь - я отношусь к тебе, как к сыну. Поэтому решил рассказать о Матвее. После возвращения с большой земли он стал сам не свой. Угрюмый, молчаливый, раздражительный и даже, как мне кажется, потерянный какой-то... И закладывать начал. Не сильно, правда. Но меня-то не проведёшь. И запашок я чувствовал, и смену настроения. Не хочу вмешиваться в ваши дела, но мне кажется, что это произошло из-за тебя... вернее, из-за того, что с вами произошло...

- Михалыч... Это действительно касается только нас двоих. Разберёмся... - тон Константина был холодным.

- Костя... - наконец решился Михалыч. - Нет больше Матвея.

На другом конце телефонной связи повисла тишина...

- Костя! Алло! Ты слышишь меня? Нет больше Матвея. Погиб он. Замёрз. Совсем как ты... Только спасти его мы не смогли... Думаю, он сам так решил... Ты не верь тому, что тебе будут говорить о нём. Мол, пьян был в стельку... Сам, мол, виноват... Не так это. Он вышел к антенне налегке и... ну, ты сам понимаешь...

- Понимаю, - после какого-то всхлипа сумел выдавить из себя Костя. - Понимаю. Но это не сам он так решил. Не сам...

Связь оборвалась. Больше Михалыч Косте не звонил.

страницы [1] [2] [3]