Страсти по Снежинской или Рабыня страсти фильм

Такой вагон уже и не встретишь на чугунке в европейской части России — хлипкий деревянный короб с крышей из просмоленной парусины установленный на две колесные пары. Внутри этого сарая на колесах пахнет лаком, керосиновой гарью и нагретой жестью фонарей. Огненный шайтан, как называют поезд местные жители, стремительно и без усилий преодолевал версту за верстой, оставляя после себя быстро исчезающие облака пара, черный дым и звенящую тишину. За окном тянулась бесконечная туркестанская степь скрытая ночной темнотой.

— Если вам претит идея продажной любви, тогда как вам такое: совсем недавно у нас стали появляться кафешантаны, где множество прожигателей жизни очертя голову, не задумываясь, расточают остатки здоровья и содержимое бумажника,  — вещал под стук колес отставной капитан от инфантерии. Он откинулся на плетеную из камыша спинку дивана и хлебнул из фляжки коньяку.

Слова Николая Николаевича Быкова можно было счесть за осуждение такого явления как «поющие кафе», но смотрел он мечтательно, а говорил восторженно и с чувством. Его трудно было принять за военного человека — он оброс жирком, ослаб зрением и больше походил на земского врача. Неверное впечатление складывалось из-за бородки клинышком, круглых очков на мясистой переносице и котелка на лысеющей голове, а так же трости и саквояжа, который всю дорогу Быков держал при себе. Что было в том саквояже, оставалось загадкой, но это нисколько не интересовало его спутника.

Александр Борисович Демидов, молодой поручик с аристократической бледностью на лице, перечеркнутым узкой полоской усов, слушал внимательно, стремясь в короткое время узнать то новое о гражданской жизни, что ему пришлось пропустить благодаря долгой службе вдали от отечества. В этом стремлении был и практический интерес — предать забвению ужасы войны.

Ему не переставали сниться страшные сцены с повешенными персидскими кочевниками и революционерами от буржуазии. Эти сцены мелькали кадрами синематографа, но в отличие от немой фильмы они были цветные и сопровождались звуком и даже запахом. Звуком яростных проклятий на фарси с эшафота, хруста ломающихся шейных позвонков и запахом непроизвольных испражнений несчастных висельников пребывающих в смертельной агонии. Ему мерещились выклеванные падальщиками черные глазницы, изуродованные рты, и животы, разодранные до желтого подкожного жира, похожего на мозги.

От этих кошмаров необходимо было избавляться, чтобы остаться в здравом уме и рассудке. А что может излечить от кошмаров вернее, чем женское общество? В азартные игры и вино как в панацею Александр Борисович не верил — после вечеров в офицерской палатке ему становилось только хуже. Да и с похмелья на ум часто приходили трусливые и недостойные мысли о самоубийстве.

— ... необузданная жажда веселья, в центре которого, среди яркого блеска электрических огней, винных паров, ничем не прикрытой чувственности и в нос бьющего цинизма, неизменно витает образ обнаженной женщины,  — продолжал смаковать Быков, заметив жадный, почти болезненный интерес в глазах собеседника.  — Самые уродливые, а вместе с тем и прекрасные формы проявления дикого разгула и разврата лишают на время отуманенных и ослепленных любителей этого досуга не только рассудительности, но 

и самого рассудка. Признаюсь, я сам не прочь провести время среди холеных красавиц кафешантана. Многие из них довольно сговорчивы, если вы знаете путь к сердцу женщины.

Поезд коротко свистнул, въехав на мост через Амударью. Скоро остановка в Бухаре, следующая в Ташкенте. Потом ещё долгие, долгие часы, пока они не доберутся хотя бы до Оренбурга, а там уж и Москва. А от Москвы до Питера рукой подать.

— Давайте поспим, Николай Николаевич.  — Поручик подавил зевок и стал устраиваться на жестком диване, не переставая думать о рассказе отставного капитана.

Пусть он на время и лишится рассудка, окунувшись с головой в столичную ночную жизнь, как заявил Быков, но этот дурман хотя бы на время позволит не думать и не вспоминать о годах службы.

— Знаете, я хотел бы на это взглянуть,  — сказал он, мечтательно глядя в темноту.

Воображение рисовало ему жаркие образы извивающихся в танце обнаженных красавиц с узкой талией, широкими бедрами и большой грудью. Это были совсем не те представительницы лучшей половины человечества, что встречались ему за годы службы — персы ничего не смыслили в женской красоте или же умело прятали её от европейцев под мешковатой одеждой и глиняными стенами домов.

— Нет ничего проще,  — с готовностью ответил отставной капитан. Он уже был изрядно подшофе, лицо его раскраснелось от благородного напитка так приятно вяжущего десны.  — После всего, что вы мне поведали о своей службе, я настаиваю на посещении хотя бы одного из этих вертепов. Аквариум... нет, пожалуй, Эдем... да, определенно. Я пойду с вами, так как безнадежно холост, да и без меня вы там пропадете.

— От чего же? Разве там опасно? Не примите за бахвальство, но три звезды на погонах я получил заслуженно и могу за себя постоять.

— О, не сомневаюсь,  — Николай Николаевич примирительно поднял руки.  — Я говорю только о деньгах. Уверяю вас, против хитрости женщин, их умения пользоваться своей красотой не устоит ни один самый сильный мужчина. Итак, решено! По прибытии устраивайтесь, и мы с вами, так сказать, сходим в разведку.

•  •  •

В столице, бывшей когда-то его домом, пусть и в казармах, Александр Борисович заехал в меблированные комнаты мадам Зотовой, которые ему настойчиво рекомендовал Быков. Он заверил нового друга, что за умеренную плату постояльцу будут предоставлены все условия: «домашний завтрак, мягкая постель без клопов и приятное общество хозяйки». На последнее утверждение Николая Николаевича поручик с сомнением покачал головой, представляя мадам Зотову пожилой дамой с усиками и густыми сросшимися бровями. Персидское прошлое никак не хотело его отпускать.

Оказывается, ошибаться иногда бывает приятно, потому что жизнь временами преподносит приятные же сюрпризы. Екатерина Алексеевна Зотова оказалась вовсе не мадам, а мадмуазель — особой прекрасной во всех отношениях. Её чистое лицо, казалось, никогда не знало яркого солнца, длинные медово-русые волосы, собранные в высокую прическу мягко блестели. Синие, как васильки, глаза смотрели изучающе, с неподдельным интересом, а пленительные бархатисто-пунцовые губы определенно были созданы для поцелуев. Александр Борисович 

потерял дар речи, тайком по-мужски разглядывая её телесное богатство: тяжелые груди, тонкая талия и широкие бедра без сомнения говорили о большом чувственном опыте хозяйки. Он уже мысленно раздел её и вдруг понял по насмешливому взгляду женщины, что попался за вожделением как мальчишка. Смутившись, поручик представился, изложил причину своего появления, но Екатерина Алексеевна смотрела на него, храня молчание.

— Бедный мальчик!  — наконец произнесла она печально.

— Ч-что? Почему?  — удивился Демидов, не ожидая такого приема.

— Мальчик — потому что я несколько старше вас, а бедный... я вижу в ваших глазах боль от перенесенных переживаний. И беспросветное одиночество. Вероятно, вы были на войне. Но вы слишком молоды, а какая сейчас война?

Он обреченно пожал плечами. Об этом говорить совсем не хотелось.

— Был в Персии, близ Тебриза,  — просто объяснил он не вдаваясь в подробности. Персидская кампания, если отбросить политику, для простого солдата была не войной, а защитой русскоязычного населения от грабежей и разбойных нападений кочевников, но и там тоже стреляли и убивали не меньше.

— Устраивайтесь, уже поздно,  — спохватилась хозяйка.  — Обо всех условиях поговорим завтра.

Ее теплая ладонь легко коснулась коротко стриженых волос поручика, скользнула по щеке. Екатерина Алексеевна отняла руку и улыбнулась самой красивой улыбкой из всех, что ему доводилось видеть. Это было похоже на интерес к нему как к мужчине и обещание чего-то большего, чем нежное касание.

Если бы не воспитание и светские нормы поведения, Александр Борисович уже бы приступил к штурму этого бастиона. Он лишь несмело улыбнулся в ответ. Но мыслям не прикажешь, они сами по себе, их не прикроешь воспитанием. Это ты сам, какой есть, наедине со своими демонами, а они как водится, временами берут верх над человеком. Выкладывая скудный скарб из чемодана в пузатый колченогий комод, поручик представлял, как прямо там, в прихожей он задирает домашнее платье мадам Зотовой, без усилий раздвигает ей ноги и приникает ртом к влажной расселине, зарывается носом в жесткие волоски, вдыхая божественный аромат. Она же, поддавшись напору, возбужденно вращает бедрами, потирая промежностью его лицо. Насытившись терпкими соками, он поднимается, резко разворачивает нетерпеливо постанывающую женщину к себе спиной. Грубо прижимая её к стене, проталкивается в узкое горячее нутро и долго с остервенением колотится о мягкие ягодицы, пока от долгого стояния на носках не сведет судорогой ноги, а сбившееся дыхание уже не позволит удержать сумасшедший темп. Вливая в женщину своё застоявшееся семя, он мнет её молочные груди, наслаждаясь забытыми ощущениями...

— Педар саг!  — выругался на фарси Демидов, отгоняя грязные мысли.

•  •  •

Около полуночи в дверь тихо постучали.

Александр Борисович приподнял голову и привычно скользнул рукой под подушку, нащупывая револьвер, но остановился, вспомнив, где находится.

Дверь отворилась, показался, будто парящий в воздухе, огонек свечи. В комнату, неслышно ступая босыми ногами, вошла Зотова в длинной белой ночной рубахе. В руках она держала горящую свечку и кружку.

— Забыла вам принести воды на ночь.

Она наклонилась, поставила фарфоровую чашку и свечку на столик.  

Посмотрела на Александра Борисовича. Лицо её было спокойно, и смотрела она с прежней грустью.

Екатерина Алексеевна задула свечу, выпрямилась. И осталась стоять.

Пробившийся сквозь окно лунный свет придал четкости неверным теням — мягкий батист рубахи не смог скрыть торчащие соски и бугорок густой поросли между ног. Демидов рывком сбросил одеяло, встал и обнял её теплое, мягкое тело.

— Ну вот...  — выдохнула она, кладя ему руки на плечи.  — И хорошо... Рада, что мы поладили без слов.

Он потянул её к кровати. Прижимаясь к ней, приник губами к шее. От женщины пахло розой, хересом и незнакомыми специями. Рывком он задрал её ночную рубашку и схватил за ягодицы. Гладкие, большие и прохладные.

— Ох... да,  — прошептала она. Искренне, без фальши и театральности.

Александр Борисович повалил её на кровать и, дрожа, стал срывать с себя исподнее. Но руки не слушались. Содрав с ноги одну штанину ненавистных кальсон, он повалился на женщину, стал своими ногами настойчиво раздвигать её крепкие гладкие ноги. Они послушно разошлись и согнулись в коленях. И через мгновения, дрожа и задыхаясь, он вошел в это мягкое, отдавшееся ему тело.

— Ох...  — снова выдохнула Екатерина Алексеевна со стоном и обняла его.

Он схватил её за плечи, сделал несколько судорожных движений.

— Тише, тише...  — Она успокаивающе прижала его голову к себе.

Но он не мог и не хотел успокаиваться, он сжал её, нетерпеливо задвигался. Ноги её разошлись сильнее, впуская его, горячая рука ласково скользнула по спине поручика. Александр Борисович двигался резко, обхватив женщину руками, впившись в нее пальцами.

— Голодный какой...

Рука её гладила его тело, чувствуя ярость сжимающихся мышц. Она успокаивала, словно говоря каждым своим движением: не торопись, я никуда не уйду, я твоя.

И он внял языку этой руки, судорога оставила его тело, он стал двигаться медленно, размеренно. Поручик владел ею, стараясь растянуть наслаждение. Тело отзывалось ему, широкие бедра её сжимали его ноги в такт движению и расходились, сжимали и расходились.

— Хороший...  — выдохнула она.

Он плыл по её телу, эта волна несла и несла, и казалось, не будет этому конца. Но волна стала вдруг набирать силу, вздыбилась и неистово забурлила, его тело задрожало в предвкушении. Рука Екатерины Алексеевны легла на его ягодицы, властно и сильно сжала, надавила, впиваясь пальцами. С рычанием он выплеснулся в эту волну, семя хлынуло в большое мягкое тело женщины. Она застонала и вскрикнула.

Александр Борисович обмяк и лежал на ней, мучительно дыша ей в шею.

— Горячий...  — прошептала она, погладив его по голове.

Отдышавшись, он заворочался, поднял голову.

— Сильный... солдатик мой,  — произнесла она и счастливо рассмеялась.

Он сел на край кровати, посмотрел в темноте на женщину. Как ребенок, который боится, что сейчас у него отнимут любимую игрушку, поручик положил Екатерине Алексеевне руку на грудь и сжал пальцы, вминая их в упругую плоть. Она тут же накрыла её своими ладонями, будто не желая отпускать.

— Выпейте воды.

Демидов вспомнил про чашку, взял её, жадно влил в себя всю воду. Потом 

встал, нашарил в кителе портсигар и спички, закурил, снова сел на край кровати.

— Не ожидал, что вы придете,  — произнес он хриплым голосом.

— Но хотели? Признайтесь,  — улыбнулась она.

— Хотел,  — кивнул он как-то обреченно.  — Весь вечер думал о вас.

— Я знаю. И я хотела. Но не смейте думать обо мне всякое, у меня тут не бордель. Вам это нужно, но и у меня есть потребность. Я ведь совсем одна.

Они молча посмотрели друг на друга. Александр Борисович рассеяно курил, огонек папиросы отражался в темном окне.

— Дайте-ка и мне,  — попросила она.

Он передал ей папиросу. Она запрокинула голову, затянулась горьким дымом и стала осторожно выпускать его. Снова помолчали. Екатерина Алексеевна вздохнула, приподнялась, села на кровати.

— Пойду.

Она спустила ноги на пол, встала, оправила на себе ночную рубашку. Поручик сидел с погасшей папиросой во рту. Зотова шагнула к двери, он взял её за руку:

— Погодите. Побудьте ещё.

Она постояла возле него, потом села на кровать. Луна скрылась, комната погрузилась в темноту. Поручик обнял Екатерину Алексеевну, она стала гладить его щеку:

— Трудно вам без жены?

— Я привык. Да и не знаю я, как это быть женатым.

— Дай вам Бог встретить хорошую девушку.

Он взял её руку и поцеловал в горячую ладонь. Она приблизилась, слегка толкнув его грудью, и поцеловала в щеку:

— Пора мне. Впредь зовите меня Кити, мне так больше нравится. И будем на ты, по-простому.

Прошелестела в темноте рубашка, скрипнула, закрылась дверь. Александр Борисович достал ещё одну папиросу, закурил, встал, подошел к окну.

— Что за женщина! Невероятная!  — он ошеломленно покачал головой и закрыл глаза, пытаясь сохранить в памяти каждое мгновение вечера.

Поручик был рад перерыву в службе. Мирная жизнь с первого дня ласково приняла его в свои объятия, он надеялся, что впредь не будет видеть во сне кровь и смерть, преследовавшие его почти каждую ночь.

Думать грязно о Екатерине Алексеевне, то есть о Кити, больше не хотелось. Было бы хорошо, если бы она осталась до утра — уснуть в её объятиях, это все, о чем он мог ещё мечтать.

•  •  •

Нет более приятного провождения времени в теплый июльский день, чем подрядить извозчика и отправиться на острова. В воздухе вьется густой аромат зелени, а мысли приобретают благодушный характер. Летний вечер и без дождя! Петербуржцы так отвыкли от этих вечеров, что они представляются им волшебным сновиденьем.

На островах вереницы экипажей, сады переполнены праздной публикой. Здесь от одного конца до другого — сплошной праздник: играет музыка, пестрят цветы, звучат смеющиеся голоса, льется шипучее «Клико Понсарден».

Нескучный сад «Эдем» сияет необыкновенно красочной и изобретательной иллюминацией, на всех перекрестках развешены афиши и портреты кафешантанных знаменитостей, которые по воле уличных мальчишек уже оказались с подрисованными усами или проткнутым носом. Это обстоятельство на время оградило поручика от узнавания и воспоминаний о недалекой ещё юности — с одной из афиш на обывателей томно смотрела Ниночка, Антонина Александровна Черкасова, его первая и единственная любовь, с которой ему пришлось 

расстаться ради службы. Узнать её не было никакой возможности. Во-первых, из-за наведенного угольком какими-то шутниками клоунского грима, во-вторых крупными буквами сообщалось, что это никто иная как Адель Снежинская, «исполнительница модных романсов под собственный аккомпанемент. Вход только для членов клуба и их гостей». В-третьих, он никогда бы не подумал, что Нина может оказаться в таком месте даже не на сцене, а за столиком кафе.

Демидов по настоянию нового друга переоделся в цивильное, арендовав у портного на Невском смокинг. Это сделало его неотличимым от любого другого посетителя нескучного сада, собравшегося «расточать остатки здоровья и содержимое бумажника».

Десять минут ожидания своего компаньона поручик провел в растерянности, за изучением программки выданной ему местным зазывалой. У него не было ни малейшего представления куда направиться: какой-то канкан, романсы, театральные сценки, цыгане, жонглирование факелами и глотание огня, пластические этюды, различные дивертисменты и бог знает что ещё. Александр Борисович чувствовал себя чужим на этом празднике жизни и бесконечно далеким от обилия ночных увеселений столицы.

По правде сказать, он хотел остаться дома. Зачем ему какие-то жеманные певички, если рядом такая женщина как Екатерина Алексеевна? Но раз уж договорились, слово нужно держать.

— Добрый вечер. Что-то понравилось определенное, мой юный друг?  — спросил Быков, неожиданно появившись за спиной поручика.

Александр Борисович развернулся, кивнул в знак приветствия и развел руками.

— Не имею понятия. У меня разбегаются глаза от такого разнообразия.

— Тогда следуйте за мной.

Садовая арка отгородила их от темного города с сонными извозчиками на булыжной мостовой, открыв перед ними вход в мир, обещающий все тридцать три удовольствия. Извилистая дорожка повела посетителей мимо открытых кафе, эстрад под куполами-ракушками и скоплениями публики тут и там наблюдающей за выступлениями уличных артистов. Ни одно из представлений не вызвало интереса у Николая Николаевича, он шел напевая под нос что-то легкомысленное и улыбался подмечая реакцию молодого человека на происходящее вокруг.

— Устроились у мадам Зотовой?  — спросил Быков.

Поручик кивнул и покраснел, что не укрылось от Николая Николаевича.

— Вижу, она вам угодила. Я же говорил, что Екатерина Алексеевна милая женщина.

— Она со всеми обходится так... запросто?

— Нет, что вы. Только если этого требуют обстоятельства. Насколько я понимаю, вы остро нуждались в женской ласке, и вы это получили. Если бы вам требовалась дружеская беседа или совет, поверьте, она бы на том и остановилась. Она врачеватель душ, не больше, не меньше. Екатерина Алексеевна очень умная и чувствующая женщина, но немного не от мира сего. Необычная. Её взгляды на отношения между мужчиной и женщиной несколько... специфические.

Демидов не привык обсуждать такие интимные материи с посторонними, поэтому спросил о другом, впрочем, не уходя от темы беседы:

— Почему Кити? Я скорее назвал бы её Семирамида,  — сказал Александр Борисович, намекая на переписку Вольтера с Екатериной второй.  — И отчество подходящее.

Быков улыбнулся.

— Что ж, Екатерина Алексеевна была бы польщена сравнением. А вы читали сочинения графа Толстого?

— Нет, не довелось.

— Понимаю, обстоятельства. Так вот: есть у 

него один прелестный персонаж — Кити Щербацкая. Как там...  — Николай Николаевич помолчал, вспоминая.  — По свойству своего характера Кити всегда в людях предполагала все самое прекрасное, и в особенности в тех, кого она не знала. Кити — правдивая девушка, которая не любит притворяться. Она не может жить по правилам, она живет так, как говорит ей сердце. Есть общие черты, не находите?

Поручик подумал и согласился.

— Это я стал её так называть. Ей понравилось,  — с ноткой самодовольства в голосе добавил Николай Николаевич.

— Она что же, и с вами..?

Быков фыркнул и отмахнулся.

— Не ревнуйте, мы просто хорошие друзья. А вы ей, вижу, приглянулись.

Александр Борисович не ответил, продолжая осматриваться. Один раз он даже замедлил шаг, засмотревшись на танцующих девиц, выстроенных в шеренгу как солдаты на плацу. Их стройные ноги обтянутые черными чулками показывались из возмутительно длинного разреза мишурных юбок и под веселый визг синхронно взметались выше головы, открывая на всеобщее обозрение короткие кружевные панталоны.

— Инфернальный галоп это не то, что нам нужно, друг мой,  — потянул его дальше Николай Николаевич.  — Все это только гимнастические экзерсисы и ничего более.

— Разве не это требуется голодному до женского общества отпускнику?  — спросил поручик, не отводя взгляда от душесмутительного зрелища.  — И почему инфернальный? Ничего демонического, вполне себе... приземленно и даже пошло.

— Вот-вот, пошло. А инфернально, потому что они танцуют под музыку Оффенбаха, Орфей в аду.

— Если такое позволительно на открытой сцене, представляю, что происходит в закрытых заведениях,  — покачал головой Александр Борисович.

— Вы чертовски правы. Я хочу показать вам настоящее искусство. Вы не пожалеете.

Они свернули на чисто метеную дорожку из белого камня, которая привела к двухэтажному каменному особняку с занавешенными окнами. Сквозь плотную драпировку пробивался слабый свет, из дома не доносилось ни звука. Быков постучал в массивную дверь старомодным молотком на цепи. Дверь не скрипнув отворилась.

— Николай Николаевич! Моё почтение!  — дюжий швейцар в зеленой ливрее с заискивающей улыбкой поклонился, пропуская их внутрь.

В прихожей пахло сигарным дымом и почему-то свежевыпеченным хлебом.

— Мы как раз вовремя, Кузьма уже приготовил свои знаменитые расстегаи,  — сказал вполголоса Николай Николаевич и потянул носом воздух, вдыхая аппетитные запахи.

Быков подтолкнул поручика к входу в темную залу. Когда его глаза привыкли к загадочному сумраку, Александр Борисович рассмотрел небольшую сцену с портьерой вишневого цвета и полтора десятка столов напротив, стоящих полукругом. На каждом столе горела свеча, однако сцена не была ещё освещена и пустовала. Он заметил, что публика состояла исключительно из мужчин.

Поддавшись почти мистическому настроению места, поручик начал мандражировать как перед боем. Это не было проявлением трусости, скорее легкая ажитация — полковой лекарь после осмотра добродушно пояснил, что такое состояние совершенно нормально и лестно сравнил его с молодым рысаком перед скачками.

— Вы станете одним из почитателей её таланта, я уверен.  — Николай Николаевич махнул рукой, подзывая полового.  — Должен сказать, что она смогла довести вульгарность кафешантана до эстетического совершенства. Возможно, её представление сначала вас шокирует, но потом...  

сами все увидите.

Быков не глядя в прейс-курант, заказал половому знаменитых расстегаев от Кузьмы с различными начинками и графин любимого коньяку.

— Вы тут человек новый, уж доверьтесь моему выбору,  — добродушно сказал он, похлопывая Александра Борисовича по плечу.  — А то закажете ненароком купание русалок в шампанском или танец одалиски на столе, ввек не расплатитесь.

Поручик нетерпеливо поинтересовался:

— О чьем таланте вы говорили? Кто она?

Когда половой откланялся, Николай Николаевич объяснил:

— Адель Снежинская, знаменитая Петербургская этуаль.

Как будто дожидаясь его объявления, портьера совершенно по-театральному поползла вверх, открывая темную пещеру сцены. Зрители застыли, вытянув шеи.

На центр подмостков как чертик из шкатулки выскочил улыбающийся молодой человек с прической &аgrаvе; lа Капуль, облаченный в шевиотовый сюртук с пышным галстуком. Английские бриджи плотно обтягивали кривые ноги, а на кожаных тупоносых туфлях сверкали золотые пряжки. Его наряд был тонкой пародией на типичного представителя «золотой молодежи» середины прошлого века.

— Гас-с-па-да! Почтеннейшая публика!  — звучным голосом возвестил этот фальшивый бонвиван.  — Сегодня мы приготовили для вас нечто совершенно новое и необычное! Завораживающая игра света и тени! Красота, как известно, любит свет, но не чурается и тени, ведь в ней скрывается соблазн. Сокрытое от глаз всегда пробуждает желание. Но наберитесь терпения,  — ряженый фамильярно подмигнул,  — ничего не буду объяснять заранее, сами все увидите.

На этих словах Демидов с раздражением закатил глаза, подумав, что напустить туману с помощью такой отговорки здесь в порядке вещей.

— Встречайте! Обворожительная! Сладкоголосая! Адель! Сне-е-е-жинская!  — экзальтированно завопил конферансье. Когда он растворился в темноте, в зале наступила тишина. Все взгляды были прикованы к сцене, в воздухе чувствовалось напряжение сродни электрическому. Поручик тоже замер, услышав голос из темноты:

Жалобно стонет ветер осенний,

Листья кружатся поблекшие;

Сердце наполнилось чувством томления:

Помнится счастье утекшее.

Дивное звонкое сопрано а капелла лилось и проникало в самую душу. Сердце Александра Борисовича забилось, будто пытаясь выскочить из груди. Этот голос определенно был ему знаком.

Неожиданно вспыхнувший яркий луч, выхвативший из темноты женскую фигуру, вызвал общий вздох — Снежинская стояла в расслабленной позе, держа в руках скрипку и смычок. Одежда её походила на неглиже, обрамленное по вороту меховой оторочкой. Полоска белого меха змеей спускалась до пола, исчезая в складках тонкой мантии, растекшейся по сцене белой лужицей.

Луч погас, но его тот час сменил другой, на сей раз позади Снежинской. В зале послышались стоны и восторженные возгласы. Яркий свет почти не оставлял простора для фантазии — мантия просвечивала, выставляя напоказ стройную фигуру. Подливая масла в огонь, обольстительница удобно устроила на плече скрипку и слегка расставила ноги. Поручик услышал, как Николай Николаевич тихо выругался, и прошептал выражая восхищение:

— Черт возьми, она само воплощение Афродиты! Аглая, Евфросина, Талия — все три грации в одном теле.

Но Демидов скептически поджал губы — он вспомнил о другой женщине, так же стоявшей в темноте в его комнате, не далее как вчера вечером. Он поерзал на стуле, пытаясь справиться с неожиданно возникшим неудобством в брюках. Ему даже пришлось подумать о волосатой родинке на 

лице одной знакомой персидской старушки, чтобы умерить свою разгоряченную плоть и мысли.

Адель заиграла мелодию романса, смычок в её руках забился в сладких судорогах, извлекая волшебные звуки. Она стала медленно раскачиваться вправо-влево, вправо-влево, заставляя полы мантии на мгновение приоткрываться, показывая обнаженное тело. Мужчины следили за ней как змеи за дудочкой заклинателя, не в силах оторвать глаз от завораживающего зрелища. Снежинская расставила руки в стороны, скрыв скрипку и смычок в темноте — неуловимое движение и опущенные руки оказались пусты.

Она снова запела:

Помнятся летние ночи веселые,

Нежные речи приветные,

Очи лазурные, рученьки белые,

Ласки любви бесконечные.

На последних словах луч сменил направление, высвечивая певицу спереди. Снежинская поведя плечами, сбросила мантию, ослепив зрителей белизной обнаженного тела. Свет тут же погас, но жадные взгляды успели впитать рисунок плавного изгиба бедер и красивую грудь с идеально круглыми ареолами.

После нескольких мгновений тишины, зал взорвался аплодисментами. Поручик тоже вежливо присоединился, подумав о том, что сказали бы эти люди, выйди на сцену его царица, Екатерина Алексеевна Зотова.

Когда шум утих, Николай Николаевич поинтересовался:

— Ну-с, что скажете?

По правде сказать, подходящих слов не было. Не хотелось обижать Быкова сравнением двух совсем разных женщин.

— Молчите? А я вам говорил. Каков голос! Какая игра женской природы!  — Быков наклонился ближе, намекая на конфиденциальность.  — Любой в этом зале сделает для нее что угодно. И этот старый распутник, и вон тот молодой повеса.  — Он кивнул в сторону соседних столиков.  — Они её боготворят и готовы отдать любые деньги хотя бы за ужин и короткую беседу. К сожалению, теперь, купаясь в лучах славы, Нина Александровна на это соглашается редко. Но были времена...

Поручик встрепенулся от внезапного озарения. Николай Николаевич заметил, как расширились глаза молодого человека.

— Вы сказали Нина Александровна?

— Не думаете же вы что Адель это её настоящее имя?

Александр Борисович нахмурился, решая какую-то неприятную для себя дилемму. После короткого раздумья он расслабился.

— Хотите отужинать в её обществе?

Слова поручика ввергли Быкова в замешательство:

— Да, но... нет, я не отказываюсь... но вы знаете, сколько это стоит?

Молодой человек ухмыльнулся.

— При определенном везении это ничего не будет стоить. Ни вам, ни мне. Все будет зависеть... впрочем, посмотрим. Сами все увидите,  — ввернул он расхожую в этом салоне фразу.

Он подозвал полового, попросил у него листок бумаги и карандаш. Начеркав несколько слов, поручик отдал записку и рубль со словами:

— Госпоже Снежинской в собственные руки, любезный. Деньги тебе за услугу.

Половой почтительно поклонился, но уходить не спешил.

— Что еще?

— Это пятерик стоит, вашбродь.

Хитрый молодец как-то сумел разглядеть в нем военный чин. Александр Борисович удивился такой дороговизне, но дал ему золотой. Только тогда половой удалился, так и не вернув рублевик.

— Вы не первый кто пытается привлечь её внимание записочками,  — безнадежно махнул рукой Быков.  — Это своего рода лотерея. Обычно деньги пропадают зря — она отдает их на чай половым.

— Пари?  — Демидов протянул руку.  — Проигравший покупает коньяк.

— Согласен!  — Николай Николаевич, уверенный в победе пожал ему руку.  — Считайте что бутылка 

моя.

Снежинская исполнила ещё три романса, с каждым разом оставаясь обнаженной все дольше, а последний номер был исполнен и вовсе при полном отсутствии одежды. Вынесенный на сцену венский стул и широко расставленные ноги — это все, что потребовалось зрителям, чтобы изучить строение женского тела во всех подробностях и без анатомического атласа доктора Пирогова.

Быков возбужденно потирал руки в предвкушении выигрыша. Но каково же было его удивление, когда к их столику направилась сама Адель в сопровождении полового. Она уже переоделась в халат, по-восточному богато расшитый птицами и цветами.

— Я не то чтобы огорчен проигрышем, Александр Борисович, но как? Что вы ей написали?

— Всего лишь своё имя.

Они встали, по очереди приветствуя Снежинскую вежливым кивком. Половой помог ей сесть, и за столом наступило неловкое молчание. Николай Николаевич решил сначала посмотреть, что произойдет, а поручик неотрывно смотрел в глаза Адель. Сквозь театральный грим проступали знакомые черты тронутые временем. Лицо почти не изменилось, лишь скулы стали резче, да капризно сложились губы, стерев улыбку, которую поручик очень хорошо помнил и любил. Это была его Нина.

— Сколько лет прошло?  — наконец спросила она без волнения.

— Пять,  — ответил Александр Борисович, не понимая, что он чувствует. Нина внешне не выказала ни малейшей заинтересованности, но почему она все же согласилась на встречу? Любопытство?

«Прости, мы должны друг друга отпустить. Это слишком долгий срок. Ты должна нормально жить и любить» — это были слова тогда ещё совсем юного подпоручика, только-только окончившего военное училище. Александр Борисович был по-своему прав, но всё-таки он долго не мог и не хотел заглушить в себе чувства к прекрасной в своей невинности, смешливой светловолосой гимназистке.

Сейчас перед ним сидела чужая женщина с жизненным и конечно чувственным опытом, отраженным в её глазах и манере держаться. Женщина с тем особенным флером, который мешает увидеть суть и заглянуть в душу, как её полупрозрачная мантия не позволяет разглядеть во всей четкости обнаженное тело.

— Как ты стала такой, Нина?

Быков почувствовал едва уловимый холод в словах друга и успокаивающе взял его за локоть, но поручик больше ничего не сказал. Он внимательно изучал лицо Снежинской.

— Не смей меня осуждать!  — Она сузила глаза и сжала губы.  — Ты ничего обо мне не знаешь. Ты уехал в свою Азию, бросил меня. Родители умерли от чахотки, я осталась совсем одна. Я хотела жить. Понимаешь? Ты там, на войне разве не хотел выжить любой ценой? У меня была своя война, а на войне все средства хороши.

— Да, но я никогда не преступал мораль и был верен своим принципам...

— Ты всегда был такой. Но теперь и ты изменился. Ты здесь, наслаждаешься представлением.  — Она кивнула в сторону сцены, где под треньканье фортепьяно извивались в диком танце три девицы, чей наряд состоял только из туфель и шляпок. По виду это были остзейские немки — крупные, белотелые, грудастые красивые женщины. Поручик невольно засмотрелся.

— Разглядываешь, истекая слюной, запретное — то, что в обычной 

жизни не увидишь. Представляешь их в своей постели. Где твоя мораль? Чем ты лучше меня? А я всего лишь слабая женщина. Была.

Снежинская повелительно щелкнула пальцами. К ней притрусил давешний половой и, с почтением поклонившись, подал зажженную папироску в длинном мундштуке. Она глубоко затянулась, выпустила густую струю дыма к потолку.

— Что до того, как я стала такой — не твое дело,  — бросила она с ядом в голосе.  — Это моя жизнь. Без тебя.

Она повернулась к Быкову и подмигнула, кокетливо поправляя волосы.

— Николай Николаевич, не хотите ли ангажировать веселую компаньонку на вечер и ночь? С вас только завтрак — саfе еt сrоissаnts. Согласны?

— Я хочу... желаю. То есть ангажирую. Не бесплатно,  — торопливо выпалил поручик, повинуясь внезапному порыву, чтобы Николай Николаевич не успел принять предложение.

Нина досадливо закатила глаза и вздохнула.

— С тобой я никуда не пойду, Демидов. Пускай даже за все деньги мира. Ты опоздал на пять лет.

Александр Борисович стиснул зубы так, что на его хмуром лице заиграли желваки. Он встал и откланялся, не глядя ни на смущенного Быкова, ни на обозленную Снежинскую.

— Желаю здравствовать.

Он оставил несколько ассигнаций на столе, развернулся по-военному и прямой как палка направился к выходу. Послышались всхлипывания Нины, и успокаивающее бормотание Быкова, но поручик так и не обернулся.

— Уже уходите!  — посетовал ему услужливый швейцар у выхода.  — Ведь все только начинается.  — Он понизил голос:

— Нам давеча завезли двух близняшек. Азиатки, по-нашему ни гу-гу, но из себя как статуэтки, точеные, гладкие. Грудяного естества маловато, но уж такие они номера откалывают, прямо стыд. И на лентах висят, извиваются по-всякому, и гнутся в какую хошь сторону. А то и вовсе в клубок запутаются, попробуй пойми кто где. Все это конечно нагишом, уж так у нас заведено.

Поручик отмахнулся, но швейцар не отставал:

— Не желаете ли тогда к барышням-с? Разговеться, так-скать, после тягот службы? Есть адресок...

Александр Борисович поморщился. Как незнакомые люди узнают в нем военного? Что не так с его внешним видом?

Он оценил предложение, и хотел было отказаться, но вспомнил свои жалкие оправдания о морали и принципах. Назло Снежинской, Быкову и всему миру поручик проворчал:

— К черту всех! К барышням, так к барышням! И... где я могу купить цветы?

•  •  •

Кто-то поглаживал его по щеке и настойчиво звал по имени, делая ударение на последнем слоге, подражая французам. Так в детстве его окликала нянька, хотя она была родом из татар.

— Саша, просыпайся, Саша.

Не открывая глаз, Демидов улыбнулся. Екатерина Алексеевна наклонилась, поручик почувствовал легкий запах духов и тепло её тела. После поцелуя в щеку он открыл глаза.

Зотова смотрела на него хмуро.

— Ты кричал во сне, ругал какого-то Галушкина по матери, потом звал Нину,  — сказала она обеспокоенно.

По её озабоченному виду было ясно — от рассказа о сне не уйти. Но сегодня он не помнил, что ему снилось, хотя знал этот сон. Уже не раз повторялся кошмар, в котором его рядовой подорвался на мине. Поручик 

тогда впервые увидел смерть с близкого расстояния, едва ли в три сажени. А безносая почему-то равнодушно обошла Александра Борисовича стороной — ни царапины. Случилось это во время перехода из Серд-Руджа в Сехенд. Прозвучала долгожданная команда «оправиться», и Петька Галушкин первым рванул из строя — видимо приспичило. Когда у него громко щелкнуло под ногами, Петька только растерянно огляделся. Но через мгновение пришло понимание неизбежного: глаза его расширились от страха, а рот раскрылся в немом крике, обнажая прокуренные желтые зубы. Время будто застыло, казалось, что крик поручика «ло-жиии-сь! » растянулся на минуты. Потом хлестко брызнула окровавленная плоть, плеснув как осколками по лицу и груди Александра Борисовича. Будто Галушкин сам был миной и взорвался он, а не та адская железка со смертельной начинкой.

Нина не снилась никогда. Если и она будет приходить в его кошмары, то впору застрелиться.

— Кто эта Нина?

Поручик отвел взгляд.

— Уже никто, забудь. Пустое, просто плохой сон.

Он притянул к себе Екатерину Алексеевну, вминая её грудь в свою и крепко обнял. Она не обняла в ответ, но и не стала сопротивляться. Только сказала ему куда-то в шею:

— К тебе пришел Быков.

Объятия разжались.

— Я не хочу с ним говорить. Пусть он уйдет, если у него дело только ко мне.

Николай Николаевич был ни в чем не виноват, но стал невольным свидетелем глупого объяснения с Ниной. Поручику было стыдно за своё поведение. К тому же он вспомнил события прошлой ночи, после того как согласился на предложение швейцара посетить сомнительный адрес в переулках Старой деревни. Там он довел себя до безобразного состояния чекушкой горькой, так что знойная нимфа Мими даже раздевшись донага, не смогла ничего с ним сделать. Она терлась об него маленькими острыми грудками, теребила его «хорошенького Петрушку» и назойливо лезла целоваться, мешая пить. Вот вам и моралист.

— Я полагаю, дело в той Нине, которая для тебя уже никто,  — Зотова мягко, но настойчиво отстранилась, сев рядом с ним на кровать.

— Хорошо. Я поговорю,  — сдался поручик. И неожиданно для себя спросил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Екатерина Алексеевна поперхнулась, а потом громко и обидно рассмеялась.

— Дурачок! Маленький, ну зачем я тебе такая старая и испорченная? И разве так делают предложение порядочной женщине?

— Несколько лет разницы не причина отказывать. Я чувствую — ты та самая, предназначенная мне Богом женщина, которую я должен был встретить давным-давно. Или я тебе не нравлюсь?

Она раскраснелась от удовольствия и скромно опустила глаза.

— Нравишься. Но... должно быть что-то ещё... что-то большее. И ты совсем меня не знаешь. Я, наверное, должна как-нибудь рассказать о себе, чтобы ты оставил эти мысли. Умывайся, а я пока напою Николашу чаем. И благодарю за цветы, мне очень приятно.

Поручика одарили коротким поцелуем в губы, после чего Екатерина Алексеевна упорхнула, заботливо прикрыв дверь.

— Николашу? Не слишком ли нежно для просто знакомого? Врешь, не заберешь!  — подумал Александр Борисович, обвиняя Быкова в интрижке сразу и со Снежинской 

и с Зотовой, хотя причин для этого не было никаких. После всего, что он узнал и увидел, ему нет дела до Нины, а с Екатериной Алексеевной не все так определенно, как хотелось бы, поэтому ревновать — занятие бессмысленное.

В гостиной он застал идиллическую картину — Зотова сидела напротив Николая Николаевича, мечтательно подперев рукой подбородок. Счастливая семья, да и только! Екатерина Алексеевна улыбалась, наблюдая, как Быков, раздувая толстые щеки, вкусно пьет чай, сербая из блюдечка. Он взял из вазочки сухарь, обильно смазал вареньем и стал грызть, широко открывая рот, чтобы не пачкать губы.

Поручик сдержано кивнул, усаживаясь на свободной стороне стола, где хозяйка уже поставила для него приборы и принесла завтрак. Он собрался извиниться за вчерашнюю размолвку, но гость его опередил.

— И вам доброго утра, Александр Борисович,  — виновато улыбнулся Быков.

Он кряхтя наклонился, раскрыл свой бессменный саквояж.

— Вот-с, принес вам должок. Коньяк, как и договаривались.

Бутылка из саквояжа перекочевала на стол к вазе с пионами, которые Александр Борисович принес Зотовой после своих ночных похождений. В столовой сразу появилось ощущение праздника.

— Прошу прощения, но вчера я не мог оставить даму в таком состоянии.

Николай Николаевич замолчал, подумав, что высказался как-то двусмысленно.

— Я имею в виду... Эти женские слезы, понимаете? Надо было утешить и вот я...

— Утешили,  — обреченно обронил Демидов.

— Да... то есть, нет. Не в том смысле. Я остался, но потом вскорости ушел. Прошу прощения, что бросил вас одного. Нина Александровна наговорила вам колкостей — это все от такой неожиданной встречи и старой обиды. Она не хотела вас задеть или унизить, поверьте. Она раскаивается...

— Мне все равно,  — перебил поручик.

Екатерина Алексеевна озадачено переводила взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь вникнуть в суть разговора. Быков с надеждой посмотрел на нее.

— Вот, если бы Кити могла дать совет. По-женски взглянув на вашу проблему, так сказать.

Александр Борисович кивнул.

— Рассказывайте уж, нет тут никакой тайны.

Пока Быков описывал вчерашний выезд, поручик успел позавтракать. Подкурив папиросу, он уютно устроился в кресле у открытого окна, задумался и не заметил, как в комнате стало тихо.

— Что вы хотите от меня услышать?  — помедлив, спросила Зотова.  — Что любовь не задуешь как свечку? Что Нина-Адель до сих пор любит, но обижена и оскорблена? И вы, Александр Борисович любите её до сих пор! Сны не лгут.

Поручик обернулся, удивленно приподнял брови.

— Я? Никогда в жизни не буду иметь ничего общего с этой...

— С кем? Камелией? Куртизанкой? Или просто отчаявшейся женщиной?  — мягко спросила Зотова.

Александр Борисович не ответил, снова отвернувшись к окну.

— Благодарю, что навестил, Николаша, но тебе пора,  — строго сказала Екатерина Алексеевна.  — Нам с господином Демидовым нужно побеседовать тет-а-тет.

Поручик почувствовал, как они за его спиной обмениваются жестами и перемигиваются без слов, но обернуться не захотел.

Они оба встали, задвигали стульями, и вышли в прихожую. Демидов остался сидеть с каменным лицом, позабыв о тлеющей папиросе. Послышались мягкие шаги, зашуршало платье, и снова настала тишина. На его 

плечи легли мягкие ладони.

— Бедный мальчик.

— Не называй меня так.

Он отложил потухшую папиросу и взял её ладони в свои.

— А как тебя называть, если ты бежишь от первого же вызова, который бросает тебе жизнь? На войне ведь тоже не было просто — вот белое, вот черное, стреляй, пока черное не падет?

Он пожал плечами.

— Более или менее. Там были приказы, я обязан их выполнять.

— И никаких сомнений? За теми, кто был на другой стороне, тоже была правда. Своя, чуждая тебе, но правда. Они так видели. В их глазах они были белыми, а вы черными. У твоей Нины правда своя. Почему ты считаешь себя лучше нее?

— Не лучше. Я другой. Совсем другой. Я никогда не пойму как женщина может продавать себя, своё тело.

Зотова обошла кресло и села поручику на колени. Александр Борисович не задумываясь, положил руки на её широкие бедра и погладил, наслаждаясь их восхитительной упругостью.

— Тебе приятно?

— Да.

— Я чувствую, что приятно. Она игриво поерзала.  — А если я сделаю это на людях? Ты будешь смущен, не так ли?

— В меру своего воспитания.

— Постараешься сделать так, чтобы никто этого не увидел, иначе на нас будут косо смотреть и даже осудят такое поведение. Поэтому я не делаю это у всех на глазах. Так чем же отличается поведение Нины от моего? Она не делает ничего предосудительного на людях, все в рамках устоявшихся правил. То, чем она занимается это плод внешней порядочности и этики. А этика — великое изобретение ханжей. Ханжа двуличен, он склонен порицать других за те же поступки, которые совершает сам. Поверь, когда-нибудь сидеть на коленях у мужчины на людях не будет считаться моветоном. И показ обнаженного тела, в предназначенных для этого местах, так же как и сейчас не будет вызывать отторжения у простых людей. Они этого не видят, это игрушки для небольшой прослойки ценителей.

— Я ханжа?

— Конечно. Но не ты в этом виноват. Виновато общество, навязавшее тебе правила. Не обижайся. Ведь, по-твоему, я ещё хуже — я шлюха, если не ошибаюсь в определениях.

Демидов болезненно скривился.

— Я никогда так не думал. Мне казалось, между нами что-то есть. Что-то особенное, какая-то искра. Поэтому мы без слов согласились на то, что между нами произошло.

— Ничего нет, Саша. Два нуждающихся в ласке человека помогли друг другу. Это все. Не скрою, я сделаю это ещё не раз, если и ты не против. Поверь мне, твоя Нина по сравнению со мной ангел. Ну, или меньшее зло.

— Почему ты так к себе относишься? Я вижу перед собой совершенно нормальную женщину,  — запротестовал Демидов.  — Конечно, у тебя, мягко говоря, передовые взгляды, но...  — он смутился и замолчал.  — Я не знаю, как к этому относиться. Не понимаю. Но чувствую что ты та самая.

— Ты ошибаешься.

Екатерина Алексеевна встала, оказавшись меж раздвинутых ног поручика. Она опустилась на колени и стала возиться с крючками на поясе его штанов.

— Что 

ты делаешь?  — Демидов попытался закрыться, но её ловкие пальцы уже забрались под исподнее.

— Ничего особенного. Расстегнула тебе штаны и хочу кое-что сделать, чтобы ты увидел меня с другой стороны. Расслабься.

Зотова наклонила голову, закрыв обзор медовыми кудрями. Александр Борисович почувствовал щекотное прикосновение влажного языка к туго натянутой коже. Он запрокинул голову, часто и глубоко задышал. Такое не могло ему привидеться и во сне! Екатерина Алексеевна женщина из приличного общества, но она стоит перед ним на коленях и fаirе dеs minеttеs, как говорят французы. От осознания этого поручик испытал ни с чем несравнимое наслаждение и стыд. Он поддался сладким мукам, пробирающим до дрожи из-за неловкости за женщину, которая допускает такое, и стыда за себя, что не стал этому препятствовать.

Как только ему позволили проникнуть в тепло женского рта, его семя хлынуло, забило прерывистым фонтаном в нёбо и самое горло Екатерины Алексеевны. Наверное, господин Толстой и представить не мог, что его героиня способна на такое,  — подумалось поручику.

Зотова не отстранилась — проглотила все, что поручик выплеснул, и подняла голову. Показав свою самую развязную улыбку, она застегнула Демидову штаны, не отводя глаз от его лица. С серьезным теперь уже видом Екатерина Алексеевна покачала головой.

— Я сомневаюсь, что твоя Нина делала это хоть раз в жизни. То, что я умею, она не сможет даже представить.

— Где ты такое... такому научилась?

Она вздохнула, вернулась за стол и допила остывший кофе, прополоскав рот.

— Я старая женщина, Саша, хотя мне всего тридцать. Но не будем обо мне. Скажи, хочешь ли ты стать человеком свободных взглядов? Я говорю не о противопоставлении себя обществу, а об изменении здесь,  — она постучала себя пальцем по лбу.  — И об этом обществу знать совсем не обязательно.

— Что ты предлагаешь?

— Если согласен, полезай под стол.

Александр Борисович усмехаясь встал на четвереньки.

— Это что, ритуал? В ползании под столом мне нет равных. Никогда не везло в картах.

Он откинул скатерть, а потом открыл рот, не веря тому, что видит. Зотова подняла платье до пояса и широко расставила ноги.

— Сделай мне так же хорошо, как и я тебе.

Поручик гулко сглотнул. Да, он представлял, как делает это, но сейчас не мог избавиться от... чего? Страха? Нет. Отвращения? Нет, напротив, её раскрывшийся, истекающий соками бутон выглядел красивым и соблазнительным. Наверное и правда дело было в его взглядах. Ему казалось, что это унизит его как мужчину.

— Я не могу.  — Он поднялся и с позором ретировался к себе в комнату.

— Ведешь себя как древний грек!  — крикнула ему вдогонку Зотова.

Александр Борисович обернулся.

— Почему?

— Потому что, Саша, в древней Греции в семейных отношениях такие ласки допускалось делать только мужу. Жена была обделена этим удовольствием, чтобы не унижать положение своего супруга. Ты древний, дремучий грек. Жаль.

Поручик, к сожалению Екатерины Алексеевны, всё-таки скрылся за дверью. Зотова так и не опустив платье, осталась сидеть с задумчивой улыбкой.

•  •  •

Сегодня ночью Екатерина Алексеевна не пришла.  

Поручик ждал её до полуночи, усмиряя своё мужское начало, а оно все настойчивее требовало выхода. Он подумал о том, что сбежав, поступил не по-мужски, но согласиться на эту фривольность тоже по его мнению не было мужским поступком.

Хорошо было бы тихо выскользнуть на улицу, нанять извозчика и заявиться к Мими по известному ему теперь адресу. Почему-то хотелось доказать совершенно незнакомой женщине, пусть она и проститутка, свою мужскую состоятельность. Александр Борисович махнул рукой на эту затею — это тоже бегство. И мальчишество. Да и лень выбираться из теплой постели, одеваться, ехать черт знает куда.

Он спустил кальсоны до колен и предался одной из самых приятных и легкодоступных процедур для мужчины. За столько лет службы, армия научила его пользоваться правой рукой в совершенстве — если захотеть, он мог бы спустить пар за несколько секунд. Но сейчас поручик не торопился. Он представил волнующую кровь сцену: Зотова стоит на четвереньках, а он вонзается в нее сзади со скоростью пулемета Хайрема Максима. Грудь Екатерины Алексеевны аппетитно болтается и раскачивается, а она стонет и кричит от горящего в ней желания, крутит бедрами и трясет головой в сладком исступлении.

Демидов представил, как он держит её за широкий зад, как от бешеных толчков под нежной кожей желейно перекатываются упругие волны. Будто бабушка взбивает масло. Персидская бабушка с волосатой родинкой на лице. Он всегда представлял эту старуху, чтобы вовремя остановиться и продлить удовольствие. Очень уж она была некрасива и даже страшна.

Поручик прекратил строчить кулаком, расслабился, сбивая нестерпимую волну возбуждения. Легко поглаживая и сжимая «Петрушку», как называла его мужское достоинство Мими, он снова вернулся к грезам.

На сей раз он поставил Зотову такой раскорякой, что ему во всех подробностях открылся вид на отвисшую под своей тяжестью грудь, на маленький сморщенный вход в афедрон и между ног блестящие от влаги пухлые губы в обрамлении коротких золотистых волосков. Александр Борисович мысленно пожирал глазами изящные изгибы тела, предназначенные создателем только женщинам, и готов был уже сделать то, что не смог сделать за завтраком, как вдруг распаленное воображение сыграло с ним злую шутку: Екатерина Алексеевна повернула голову и голосом Нины проворчала:

— Долго мне ещё так стоять? Ноги затекли. Делай уже что хотел или уходи. Ненавижу тебя!

Пышнотелая Зотова в один миг превратилась в стройную Нину.

— Цахре мар! Сиктир!  — сдавленно выругался Демидов. Он научился бегло говорить на фарси уже после двух лет службы, чтобы понимать, что говорят пленные. А крепкие словечки он стал применять и дома, без риска задеть чьи-то чувства. Кто в Петербурге умеет говорить на фарси?

Александр Борисович усилием воли заставил себя не думать о своей первой любви. Тот час в мысли вернулся желанный образ Екатерины Алексеевны, и он не выдержал — тело свело короткой судорогой, а на живот и грудь брызнули густые белые капли.

Поручик вытер следы греха полотенцем и погрузился в расслабленное оцепенение.

— С Ниной надо поговорить ещё раз. Мы не 

должны быть врагами, это не война. Так получилось,  — подумал Александр Борисович, проваливаясь в сон.

В это время в спальне Екатерины Алексеевны тоже было жарко. В обоих смыслах. День был солнечный, а вечер выдался теплым, поэтому, чтобы не впускать ночную прохладу, Зотова затворила все окна и села у трюмо расчесать волосы перед сном. Настроение было томным, ей чего-то хотелось, но чего именно она не могла понять.

— Почему он такой робкий? Неужели надо всему учить?

Она всмотрелась в своё лицо, выискивая видимые только женщинам морщинки, но не преуспела и осталась довольна результатом.

— Совсем ещё не старая!  — весело сказала она своему отражению. Настроение поднялось, но мысли о молодом поручике не давали покоя.

— Неужели он... не может быть!

Зотова вскочила, стянула через голову ночную сорочку, взлохматив только что расчесанные волосы, и стала оглядывать своё ладное тело. Поворачиваясь к зеркалу то так, то эдак, она пыталась разглядеть на боках безобразные складки жира, но и там все было прекрасно. Её фигуре позавидовала бы и Венера, встреть её Екатерина Алексеевна в таком виде.

— Разве что тут немного обвисло, но ничего не поделаешь. Тяжела,  — вздохнула она, взвесив на ладонях внушительную грудь.

Внизу живота заныло, сладко потянуло, пробуждая где-то глубоко внутри спящий вулкан. Она прислушалась к этому зову.

— Хочу,  — кивнула она себе, наконец, определившись с желанием.  — Только сегодня уж сама. Ох уж эти мужчины!

Зотова была так же нетороплива в получении удовольствия, как и Александр Борисович. Для начала она капнула на запястья модного в этом году аромата «Нильского лотоса», мазнула им в ложбинке между грудей. Потом настала очередь крема. Екатерина Алексеевна не поскупилась — взяла дорогущий французский «Симон» для увлажнения кожи. Зачерпнула немного. Её руки заскользили по телу, забираясь в самые укромные места. Это распалило её ещё сильнее.

Она не спешила лечь и начать игру, ей хотелось полюбоваться собой ещё. Из зеркала на нее смотрела взлохмаченная молодая женщина с горящими глазами и поблескивающей в электрическом свете кожей. Екатерина Алексеевна пошлепала себя по заду, он тот час порозовел, как девичьи щечки на морозе. Она погладила треугольник волос внизу живота и улыбнулась. То, что она видела в отражении, её умиротворяло и радовало. Старость и даже увядание ещё так далеко!

— Где ты, мой солдатик?  — нежно проворковала она. Можно было подумать, что она зовет молодого поручика, но Зотова открыла ящик трюмо и выудила оттуда странную вещь. Это была изогнутая на манер сабли ребристая толстенькая и длинная палочка вырезанная из слоновой кости и тщательно отполированная.

— Вот ты где! Поиграй со мной.

Екатерина Алексеевна любовно погладила гладкую кремовую поверхность и засунула «солдатика» в рот едва ли не наполовину. Вытащила, осмотрела и медленно провела им от груди к животу. На коже заблестела мокрая дорожка.

— Ох...  — выдохнула она, когда костяная палочка проникла в горячее нутро между ног. Зотова ухватила её покрепче и протолкнула на всю длину.

— Боже мой! Как же хорошо!  — воскликнула она, двигая кулаком 

вверх-вниз.

Палочка двигалась все быстрее и быстрее. Быстрее и быстрее. Екатерина Алексеевна, не сдерживая себя, широко открыла рот и закатила глаза. Она часто задышала, щеки её стали ярко красными, а на лбу и над верхней губой выступили капельки пота.

Тело перестало слушаться — она беспорядочно хваталась свободной рукой то за стул, то за трюмо, то мяла в кулаке сброшенную ночную рубашку. Ноги подкосились, Зотова почувствовала, что больше не выдержит. «Солдатик» выскользнул и бесшумно упал на ворсистый ковер, а следом на него опустилась Екатерина Алексеевна. Она повернулась на бок, поджала ноги. По телу прошла мелкая дрожь. Всхлипывая и морщась, будто от боли, Зотова застонала сквозь плотно сжатые губы.

Через полминуты наваждение прошло. Она ещё немного полежала, потом перевернулась на спину и раскинула руки в стороны.

— Ух, как меня сегодня разобрало!  — сказала она, мечтательно глядя в потолок.  — Теперь хочу медленно и нежно.

Екатерина Алексеевна на четвереньках перебралась на кровать, прихватив с собой скользкую палочку, но продолжить не смогла — сон сморил развратницу уже через несколько минут. Зотова уснула, не выпуская из рук своего костяного любовника.

•  •  •

Завтрак начался в молчании. Пожелание доброго утра с обоих сторон прозвучало неловко и даже виновато. Екатерина Алексеевна, опустив глаза, перемешивала ложечкой молоко в кофе. Поручик же смотрел на нее, будто хотел что-то сказать, но у него не получалось начать разговор. Когда Зотова собралась уходить, он набрался смелости.

— Кити... мне нужно поговорить...

Екатерина Алексеевна, наконец, соизволила на него посмотреть.

— О! Так ты передумал? Я готова хоть сейчас.

— С Ниной.  — Закончил фразу Александр Борисович.

Она поджала губы.

— Говори, с кем пожелаешь, Саша. Мне нет до того никакого дела.

Это прозвучало резко. Поручик понял, что Зотова обиделась. А если обиделась, значит ревнует? Или это такая игра? Кто поймет этих женщин!

Он все же поспешил оправдаться:

— Я всего лишь хочу объясниться и разойтись без недомолвок. Она не заслуживает того, что я сделал. Я был молод и честолюбив.

Лицо Екатерины Алексеевны посветлело.

— Что ж, ступай. Её адрес можешь спросить у Николаши, я думаю он знает. И вот ещё что... если ты хочешь продолжить наши...  — она замялась, не сумев сразу подобрать слово,  — ... ночные встречи, изволь выполнить мою просьбу.

Зотова развернулась и со злорадной ухмылкой направилась к себе.

•  •  •

Разыскать, где живет Нина, оказалось просто — Быков не отказал, написал на своей визитке адрес. Но попасть туда оказалось куда сложнее.

Собственный дом Нины Александровны Черкасовой стоял в тихом переулке недалеко от Валаамского подворья. Александр Борисович подергал ручку электрического звонка, подождал. Дверь открылась, но вместо Нины на пороге встал рослый мужчина с бандитской физиономией и поломанными ушами. Впрочем, одет он был прилично, в светлую костюмную пару и мягкие туфли. Но разговаривал он всё-таки под стать своей физиономии.

— Что хотели, сударь?  — спросил он, издавая звуки, будто горлом перемалывал камни.

Мужчина стоял как изваяние и сверлил взглядом посетителя, ожидая ответа. Поручик от такого диссонанса внешности и одежды слегка растерялся.

— К госпоже Снежинской, то есть к 

Нине... Черкасовой, с визитом.

— Назначено?  — снова прогрохотал то ли охранник, то ли дворецкий.

— Нет.

Дверь закрылась, Александр Борисович услышал удаляющееся бормотание:

— Поклонники, чтоб вас... ходят, ходят. Говорю же, надо завести собаку...  — дальше кроме «бу-бу-бу» ничего было не разобрать.

Теперь понятно, почему Быков так легко поделился адресом. Рассчитывал, что Александр Борисович не пройдет и первое препятствие, не говоря уже о том, пустит ли его сама Снежинская на порог. Но он отступать не привык, даже тогда, когда противник превосходил в силе или обладал выгодным для себя положением. К тому же поручик был в военной форме, и позорить её не собирался.

Проведя рекогносцировку, он завернул за угол дома и двинулся вдоль стены, в поисках открытого окна. Ему повезло — первое же было распахнуто настежь. Но когда поручик поравнялся с окном и поднял голову, он встретился взглядом с этим грозным господином бандитской наружности. Тот сокрушенно покачал головой и спокойно спросил:

— Хочешь, я тебе руку сломаю? Или лучше ногу, чтобы ты сюда больше не приходил?

Пока Александр Борисович раздумывал доставать уже револьвер или ещё подождать, в глубине дома раздался знакомый голос:

— С кем ты там, Федор?

Из-за широкой спины Федора выглянула Нина. Поручик успел насчитать три чувства, сменившихся на её лице за короткие мгновения — любопытство, удивление и растерянность. Она взяла себя в руки, для начала приказав Федору уйти. Потом устало спросила:

— Зачем ты пришел, Демидов?

— Нина... мне нужно сказать... я подумал... Так нельзя,  — сбивчиво начал объяснять поручик.

Нина молча показала на дверь и скрылась из виду.

Богатое убранство дома не так поразило Александра Борисовича, как наличие телефонного аппарата, стоявшего на полочке в прихожей. Эта роскошь доступна только действительно богатым людям. Сколько же она зарабатывает, выставляя напоказ своё тело? А может быть она позволяет не только смотреть? Эти мысли утвердили поручика в желании порвать с Ниной навсегда.

Он посмотрел на ковер с восточным орнаментом, потом на свои ноги и стал снимать сапоги и разматывать портянки. Не пачкать же такую красоту. Так, в поисках Нины, босиком и пошел в комнаты. Почему-то выходить навстречу она не спешила, да и бдительный Федор куда-то исчез.

Нина ждала в гостиной — стояла, нервно перебирая пальцами поясок своего дезабилье. Александр Борисович прошел ещё несколько шагов и остановился.

— Я должен...  — начал он заготовленную речь. Но договорить не получилось. Нина потянула поясок, халат распахнулся, открывая голое тело. Поручик второй раз за день открыл рот от удивления. Не дав ему опомниться, Нина сняла халат и коротко разбежавшись прыгнула на Александра Борисовича. Обхватив его ногами, она крепко прижалась к нему всем телом. Руки её обвили шею поручика, потянули к себе, на встречу губам, требующих поцелуя.

Мало кто может устоять, когда на тебя запрыгивает красивая обнаженная женщина. Александр Борисович не устоял. Он поддался давлению рук Нины и жадно приник к её губам. Но после короткой борьбы языками, покусываний, сопения и стонов он отстранился.

— А как же Федор?

— Демидов, не 

порти момент,  — страстно прошептала Нина. Спальня там.  — Она махнула рукой позади себя.

Поручик даже не посмотрел, где это «там». Он уложил Нину среди блюдец и чашек на накрытый белой скатертью стол, одним движением расстегнул форменные брюки и навалился на это совершенное тело, которое вожделела половина Петербурга. После короткой возни он нашел, наконец, вход и погрузился в маслянистое влажное тепло.

Откуда-то взялась злость. Не тратя времени на нежности, Александр Борисович стал грубо и размашисто колотить бедрами до боли в паху, стараясь сделать больно и Нине. Она забилась под ним, перекрывая громкими стонами скрип стола и позвякивание чашек. Как на это отреагирует её домашний цербер, его больше не волновало, поручик вошел в раж, его можно было остановить только ударом бревна по голове.

Чтобы сделать ей ещё больнее, Александр Борисович схватил Нину за грудь. Щипая и покручивая твердые соски, он наблюдал за выражением её лица, надеясь увидеть боль, страдание и даже слезы. Но Нина смотрела на него с удивлением и веселым ужасом в глазах. Да, ей было больно, и эта боль вскоре довела её до остервенения. В исступлении мотая головой, Нина уперлась руками в грудь поручика и с рычанием провела ногтями по коже, оставив восемь кровавых полос. Александр Борисович зашипел от боли и хлестнул Нину по щеке, но добился этим от нее только истерического смеха.

Уже не представляя как причинить ей настоящие страдания, поручик перевернул Нину на живот. Полюбовавшись её крепким задом и тонкой талией, Александр Борисович схватил её за волосы, прижал голову к столу и занес руку для удара. Раскрытая пятерня оставила белый след на нежных ягодицах. Нина всхлипнула и закричала:

— Еще!

Шлепок.

— Еще! Еще!

Поручик не выпуская из кулака волосы навалился на Нину и грубо протолкнулся между её мокрых набухших складок.

Какое-то время тишину нарушали только глухие хлопки бедер о ягодицы и сдавленные, уже хриплые стоны Нины. На её спину закапала кровь из глубоких царапин на груди Александра Борисовича. Это его отрезвило. Он ослабил хватку, отстранился и осмотрел тело женщины, которую когда-то любил больше жизни. Теперь это была только красивая оболочка покрытая потом и кровью. Но чего-то в этой картине не хватало. Поручик поработал кулаком и на влажную кожу брызнули капли семени, добавляя белого цвета в его художества.

Нина заворочалась, тяжело опустилась на пол и подняла голову. Странно, но в её взгляде читалась любовь.

— Какая же ты грубая скотина, Демидов!  — прохрипела она и откашлялась, сплевывая кровь из прокушенных губ.

Потом она произнесла то, что поручик ожидал меньше всего:

— Не уходи. Не бросай меня.

Нина заплакала как маленькая и обхватила ноги Александра Борисовича. Сквозь рыдания и икоту слышались её невразумительные возгласы:

— Не пущу... ты сволочь... мой, только мой... любимый! Я не знала, что ты так... такой.

Александр Борисович взял её на руки и отнес в спальню. Положил на разобранную ещё постель и, убрав мокрые волосы с опухшего лица, поцеловал Нину в лоб.

— Забудь 

меня. И не ищи.

•  •  •

Зотова встретила измученного Александра Борисовича настороженно.

— Как прошел разговор?

Поручик старался не смотреть в глаза Екатерины Алексеевны.

— Нормально. Я все решил.

— Хочешь поговорить?

Он покачал головой и спросил:

— Кити, у тебя есть что-нибудь для заживления ран?

— Душевных?

— Сначала телесных.

— Ну-ка пойдем.  — Она взяла Александра Борисовича за руку и повела к себе в спальню.

— Показывай.

Он молча расстегнул китель и задрал рубаху.

Зотова даже неприлично свистнула от удивления.

— Расстались вы, я вижу, не полюбовно. Ну и кошка! Раздевайся и ложись.

Поручик покорно исполнил приказ, пока Екатерина Алексеевна искала заживляющий бальзам, роясь в ящиках комода. Она вернулась с бутылочкой спирта и жестяной банкой, дурно пахнущей серой и какой-то тухлятиной. Александр Борисович отобрал у нее спирт, понюхал, скривился и приложился к горлышку. Когда осталась половина, он откинулся на подушки и закрыл глаза.

Он не чувствовал нежных прикосновений пальцев, втирающих бальзам, не чувствовал, как его грудь бинтовали, ворочая с боку на бок. Первый раз ему ничего не снилось — ни смерть Галушкина, ни повешенные, не снилась даже Нина.

Он провел ночь и весь день в постели Зотовой, а она ни разу не зашла его навестить. Это было необычно, но поручик не придал этому значения. Когда Александр Борисович окончательно проснулся, он сходил на кухню, отыскал бутылку кулинарного хереса и заперся у себя в комнате.

Его снова разбудили только на следующее утро. Екатерина Алексеевна настойчиво стучала в дверь и кричала «господин Демидов, немедленно откройте! », что показалось поручику комичным. Он тяжело поднялся, прошлепал босиком по холодному полу и повернул ключ в двери. В комнату как фурия ворвалась рассерженная Зотова с газетой в руке.

— Кити, что за спешка? Пожар?  — спросил Александр Борисович, потирая ладонью заспанное лицо.

Она взяла себя в руки и уже спокойно заговорила:

— Я вам не Кити, господин поручик. Извольте сей же час покинуть мой дом!

Александр Борисович пожал плечами и стал одеваться. Зотова следила за каждым его движением и потихоньку закипала. Вскоре её прорвало.

— Даже не спросите почему?!

— Почему?  — снова не стал перечить ей Александр Борисович.

— Вот почему!  — Она подчеркнуто вежливо протянула поручику газету и ткнула пальцем в статью.  — Читайте.

— На пике славы в монастырь. Сенсация...  — Александр Борисович взглянул на разъяренную Зотову и продолжил читать:

— Из достоверных источников... Н. А. Черкасова, более известна как Адель Снежинская покидает сцену... готовится принять постриг... новый Иоанновский ставропигиальный женский монастырь... поклонники в недоумении...

Поручик отложил газету и стал собирать чемодан.

— А вам-то какое дело, Екатерина Алексеевна?

Он тоже перешел на вы, раз этого требует дама, тем более такая рассерженная.

— Сядьте,  — властно приказала Зотова.

Поручик и сейчас не стал перечить. Сел на стул, закинув ногу на ногу.

— Теперь-то я вам расскажу о себе, не боясь ранить ваши нежные чувства. Дело в том, что по вашей воле я лишилась существенной доли заработка.

Александр Борисович только поднял бровь, больше ничем не выдав своего удивления.

— Во-первых, я не зарабатываю сдачей комнат. Это скорее развлечение, особенно 

когда попадаются такие постояльцы как вы. Во-вторых, я хозяйка салона, в котором выступала Снежинская. Я её туда привела и сделала знаменитой. Деньги текли рекой, пока вы, неопытный мальчишка не вздумали выяснить с ней отношения. Говорила же я Николаше...

— Он ваш... управляющий?  — в голове поручика все стало проясняться.  — А в Туркестан он ездил за двумя гуттаперчевыми азиатками.

— Вы частично правы.  — Зотова уже успокоилась и говорила с печалью в голосе.  — Он выкупил их у китайского цирка. Но это все негоция и не так интересно. Главное он привез мне вас, молодого, жаждущего женской ласки. Свежая кровь. Я могла бы вас многому научить. В конце концов я бы вас приручила, вы бы ели с моих рук и стояли на задних лапках. Но не судьба.

Александр Борисович поднялся, прихватил чемодан, но уходить не спешил.

— Знаете, вы все же меня кое-чему научили.

Он поставил чемодан и подошел вплотную к Екатерине Алексеевне.

— Я вам сейчас продемонстрирую.

Он резко рванул ворот её платья, разрывая ткань. Дернул ещё раз, оголяя плечи и грудь. Зотова только ухмыльнулась, но тяжелый взгляд Александра Борисовича стер улыбку с её лица. Поручик схватил её за волосы и повалил на кровать, срывая остатки платья. Екатерина Алексеевна весила больше чем Нина, поэтому пришлось потрудиться. Он перевернул присмиревшую Зотову на живот, чтобы не получить ещё больше царапин и расстегнул брюки. Александр Борисович помедлил, вспоминая то особенное состояние и вот оно — злость пришла. Он навалился на мягкое тело Зотовой и прошептал ей на ухо замогильным голосом:

— Это за то, что ты отобрала у меня любовь. Дважды. На этот раз пощады не будет.