Ленивое лимонное солнце. Часть 4

Я встал и принялся за дело в 10:30. Первое по распорядку? Позвонить Тедди Куперу, конечно. К телефону подошел ребенок, но затем быстро трубку взял Тедди.

— Привет, Марк,  — сказал он.

— Доброе утро. Ферлин сказал тебе позвонить?

— Те две, что ты пел прошлым вечером. Твои.

— Ты их заметил?

Он рассмеялся.

— Конечно.

— Настолько заметные?

— Вроде того.

— Хорошо,  — сказал я, мой голос замедлился.  — И что насчет них?

— Сколько у тебя их еще?

— Пара дюжин.

— Как думаешь, не мог бы я их посмотреть?

— Ты издеваешься, да?

— Нет. Мы с Ником вдвоем. Думаю, он тоже захочет их услышать.

— Почему?

Он сделал паузу, затем сказал:

— Они не совсем завершены. Как минимум, те две, что ты играл. Нужно слегка подправить. И все же, я думаю, там что-то есть.

Я был одновременно горд и разочарован. Черт возьми, я-то думал, что завершил их целую вечность назад. С другой стороны, я также никогда по-настоящему не думал, что они все так хороши.

— Дело в том,  — продолжил Тедди,  — я думаю, может быть, я или Ник, или мы оба могли бы помочь тебе их завершить.

У меня чуть дыхание не перехватило от удивления. Тедди Купер и, может быть, Ник Харлан собираются помочь мне закончить мои песни? А потом спеть их?

— Ты здесь?

— Я здесь,  — сказал я.  — Так ты думаешь, может быть, их записать?

— В этом сомневаюсь. Не совсем по нашей части. Но мы знаем кое-каких людей, которые, вероятно, захотят их записать. И у нас есть агент, который захочет встретиться с тобой и, возможно, представлять тебя и все такое.

— Так, что в этом для тебя?

— Роялти,  — сказал он, удивленный тем, что я спрашиваю.  — Поможем и получим свою долю.

Я обдумал это.

— Думаю, это справедливо.

— Это не будет как пополам или ничего,  — продолжил он.  — Ты уже сделал большую часть работы.

— Так, как это будет работать?

— Ни малейшего понятия. Полагаю, разберемся с этим по ходу дела. Проценты по каждой песне в зависимости от того, сколько полировки делаю я или Ник, или что-то ещё.

Я обдумывал его предложение всего лишь долю секунды. Либо отказать ему, и они никогда не будут опубликованы, либо принять и, возможно, заработать кучу денег.

— Когда?

— Что?

— Когда хочешь встретиться,  — сказал я.

— Я свяжусь с Ником, а затем с тобой — где-нибудь на этой неделе, хорошо?

— По-моему, звучит здорово.

Я смотрел на телефон в течение пяти минут после того, как повесил трубку. Возможности были безграничны. Я мог бы сменить профессию, может быть, получить свой шанс на успех. Я представлял себе, как колышутся толпы, когда я заполняю стадионы, полные людей, пришедших посмотреть на Марка Робертса.

Потом настроение прошло, и я взял ключи, чтобы сходить в магазин за продуктами, прежде чем отправиться на футбольный матч

•  •  •

Я стоял у в гастрономическом отделе, ожидая, когда будут завернуты, взвешены и помечены для кассы мои картофельный салат, салат из свежей капусты и сыры.

— Приняла тебя за прихожанина,  — сказала она у меня 

за спиной.

Я повернулся и посмотрел на Ребекку Галарза.

— Мэм,  — кивнул я, вяло улыбнувшись ей, прежде чем повернуться и забрать свои закуски.

Прежде чем я успел отъехать, Ребекка столкнулась своей тележкой с моей.

— Ты был очень хорош прошлым вечером,  — сказала она, сияя яркой улыбкой.  — Действительно хорош.

— Спасибо.

— Так вот чем вы занимались там, в Мемфисе? Когда не был занят освобождением невиновных и был, как правило, просто блестящим молодым адвокатом, ты ещё находил время, чтобы стать знаменитым кантри-певцом?

— Нет. Не делал этого уже много лет. По крайней мере, игрой перед публикой.

— И поэтому сбежал сюда, в Грант Сити. Потому что мы — своего рода Мекка барных групп, и ты пытаешься уйти от закона и добиться больших успехов в музыке?

Ее глаза и легкий, дразнящий тон говорили, что ей это доставляет удовольствие. И это было заразительным. Я почувствовал, что улыбаюсь её игривости, оглядывая её повседневный наряд в виде выцветших джинс и футболки.

— Ты меня оцениваешь, мистер джентльмен с Юга?

Я усмехнулся.

— Прости, но ты можешь сделать так, что и мешковина выглядит привлекательно.

— Привлекательно?

— Безусловно.

— Умеешь польстить.

— Стараюсь.

— У тебя получается,  — сказала она, подняв бровь и окинув меня взглядом,  — когда потрудишься попытаться. У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

Я поколебался, потом сказал:

— Извини, но, боюсь, мне нужно кое-куда сходить.

На её лице промелькнуло разочарование, сменившись фальшивой улыбкой.

— Может быть, как-нибудь в другой раз?

Я не знал, что делать. Пока я работал в Коновязи, она заходила, может быть, с полдюжины раз, каждый раз выпивая только два джина с тоником и лаймом и каждый раз после этого уходила. Я лишь однажды коротко поговорил с ней, но также видел её в окружении других мужчин. Хотя она и была хорошенькой, но не была ни злой, ни высокомерной, ни какой-либо другой, что является обычным для хорошеньких девушек, знающих, что они хорошенькие. Вместо этого она была, в основном, добродушна и слегка поддразнивала. Она легко улыбалась, редко хмурилась, не была чрезмерно мелодраматичной и, казалось, чувствовала себя комфортно в своей собственной шкуре.

— Послушай,  — сказал я, положив руку на её корзину для покупок, чтобы остановить,  — мне правда нужно сегодня кое с кем повидаться. Это... ну, это важно. Для меня.

— Достаточно честно.

Она улыбнулась, расслабляясь, и снова эта кокетливая улыбка. Я посмотрел на содержимое своей корзины, затем опять на нее.

— И все же,  — начал я, затем остановился, пытаясь придумать, как правильно это сказать.  — То, что я делаю сегодня, вообще-то не займет слишком много времени. А потом мне просто нужно приготовить еду на неделю, что займет всего несколько часов.

— Ты приглашаешь меня на свидание?  — поддразнила она. Я напрягся, и она сказала:  — Потому что, если это так, то ответ «да». Просто скажи время и место, и я буду там.

— Я, вообще-то, не знаю, куда здесь пойти. Мне не хочется идти в Коновязь в свой выходной, да и моё заведение на самом деле не 

приспособлено для посетителей.

— Все ещё обставляешься?

— Там уже была мебель. Просто не самая лучшая, полагаю.

— Так это действительно, типа, настоящая холостяцкая берлога? Как в колледже?

— Ага.

— Я не видела ничего подобного целую вечность,  — сказала она, потирая руки.  — Пожалуйста! Позволь мне пригласить себя на ужин?

От её ликования моя нерешительность испарилась. Её энергия была заразительной, как будто это — приключение.

— Я приготовлю ужин,  — сказал я.

— И я принесу выпивку,  — подвела черту она.  — Вино, пиво или крепкий алкоголь?

— На твой выбор. На самом деле я много не пью.

— Справедливо.  — Она заглянула в мою корзину для покупок.  — А что у нас на ужин?

— Сэндвичи,  — сказал я.  — Я, правда, люблю сэндвичи.

— Сэндвичи,  — сказала она, кивая. Затем её лицо снова просветлело, и она сказала:

— Звучит идеально. Давай мне свой адрес, и я буду.

Я дал. Затем, сияя улыбкой и покачивая своей идеально надутой попкой, она ушла, насвистывая себе под нос и делая свои собственные покупки.

•  •  •

Клариса Тэлботт сидела на трибунах в одиночестве, на краю трибуны. Другие родители, которые все знали друг друга много лет, легко болтали между собой, но мало кто из них проявлял хоть какой-то интерес к ней. Конечно, с чего бы? Она была в Грант-Сити относительно недавно — как я выяснил, они с Шайлером переехали сюда всего семь месяцев назад. Добавить к этому её дешевую одежду из К-Маrt, хрупкую фигуру и усталый вид, и в ней не было ничего, что приглашало бы к разговору. Таким образом, она явно подпрыгнула, когда я скользнул рядом с ней и спросил:

— Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Она немного подвинулась и кивнула в знак согласия. Или, по крайней мере, я принял это за разрешение.

— Я недавно заметил, что последние несколько раз вы были здесь практически одна,  — продолжил я, легко говоря с кривой улыбкой и мягким южным акцентом.  — Вроде меня.

Она попыталась улыбнуться, но это выглядело в лучшем случае неубедительно и вымученно.

— Вы тоже здесь недавно?

— Около месяца,  — подтвердил я.

Я устроился поудобнее, затем перевел взгляд на поле и сразу же заметил Шайлера. Полузащитник. Он казался невероятно маленьким и отягощенным всем своим снаряжением. С другой стороны, таковы же были и большинство остальных мальчиков на поле.

— Это ваш мальчик, верно?  — спросил я.  — Тот, что на задней линии?

— Шайлер,  — сказала она, её глаза следовали за моими, наблюдая, как её сын принимает подачу и почти сразу же разворачивается в поле. Его размазал более крупный парень в экипировке полузащитника, но не раньше, чем он набрал шесть метров.

— Так я и думал,  — сказал я.  — Вы всегда напрягаетесь, когда у него мяч.

Она повернулась ко мне, её глаза сузились.

— Значит, мне это не почудилось? Вы следили за мной?

— Не следил, не шпионил или что-то почти столь же зловещее,  — сказал я, улыбаясь, но, не сводя глаз с поля.  — И все же вас довольно трудно не заметить, верно? Вы и я — единственные, кто здесь 

в одиночестве. Мы оба вроде как торчим, словно больные большие пальцы.

Она фыркнула.

— Расскажите это мне.

— Я — Марк,  — сказал я, протягивая к ней руку.

— Клариса,  — ответила она, пожимая протянутую руку. Её рука была тонкой и костлявой, пожатие легким и мимолетным.

— Давно здесь живете, Клариса?

— Только что переехала пару месяцев назад.

— Я тоже.

— Итак, мы оба посторонние.

— Предположим, что так.

— Откуда сюда переехали вы, Марк?

— Из Мемфиса. А вы?

— Вашингтон, округ Колумбия

— Так вы в правительстве?

— Была.

— А теперь?

Она улыбнулась.

— Заканчиваю учебу в Чедвике. А вы?

— Заведую баром в Коновязи.

Она посмотрела мне прямо в глаза, её лицо говорило, что она не верит, что я — бармен и не более.

— А Шайлер?  — спросил я, пытаясь на мгновение поддержать разговор.  — Сколько ему лет?

— Почти восемь.

Я кивнул, затем опять повернулся к полю.

Мы молча наблюдали за игрой почти час. Затем, когда до четвертой четверти оставалось всего несколько минут, команда гостей начала двигаться. Уступая четыре очка, они все ещё имели шанс победить «Грант Сити Дженералз».

Чтобы добавить драматизма, начался легкий моросящий дождь, сделавший холодный день совершенно невыносимым. Когда оставалось минут двенадцать, другой квотербек отступил назад, чтобы отдать пас, и — о чудо — маленький Шайлер, играя в защите, играющий в защите, каким-то образом сумел проскочить между мячом и другим парнишкой, пытающимся его поймать. Шайлер немедленно бросился на другой конец поля, когда я почувствовал, что меня схватили за предплечье. Это была Клариса, её глаза были прикованы к её маленькому мальчику, бегущему к своей конечной зоне. Другие родители тоже кричали, а я просто улыбался и наблюдал, как Шайлера, в конце концов, сбили с ног сразу после середины поля, когда до конца игры оставалась минута.

Его команда сходила с ума, толпа сходила с ума, и мне удалось встать и выкрикнуть:

— Молодец!

Клариса, как ни странно, просто смотрела с облегчением от того, что он встал.

— С ним все в порядке,  — сказал я.

Она посмотрела на меня, затем опустила взгляд на свою руку, все ещё сжимавшую моё предплечье. Опустив глаза, она сказала:

— Простите. Я просто иногда волнуюсь, вот и все.

— Он только что выиграл игру,  — сказал я.  — Или, по крайней мере, сохранил счет.

— Да. Это хорошо. У него от этого будет больше друзей, верно?

— Без сомнения.

— Хорошо,  — сказала она, затем убрала руку с моего предплечья, избегая моего взгляда. Она повернулась обратно к полю, а я воспользовался этим моментом, чтобы соскользнуть с трибуны и исчезнуть.

Я узнал то, что мне было нужно.

Клариса Тэлботт и её мальчик были одни против всего мира.

И она чертовски боялась, что с ним что-нибудь случится.

•  •  •

Запах донесся до нее, едва я открыл дверь, и по её лицу было видно, что она заинтригована.

— Я думала, ты говорил «сэндвичи»?

Я ухмыльнулся.

— Тортас,  — сказал я, произнося это с испанским акцентом.  — Ну, знаешь, мексиканские сэндвичи.

— Я знаю, что такое тортас,  — сказала она, проходя мимо меня в квартиру.  — Просто не думала... Наверное, я думала,  

что это будет ветчина с сыром или что-то в этом роде.

— Скучно.

Я взял у нее из рук пакет, заглянул внутрь и отнес пиво в холодильник.

— Я подумала, что оно довольно безопасно, так как ты сказал, что много не пьешь и все такое,  — крикнула Ребекка мне вслед, стоя в прихожей и оглядывая пустую комнату.

На самом деле, без излишеств был преуменьшением. Там были диван и журнальный столик, видавшие лучшие времена — вероятно, во времена администрации Никсона,  — и небольшой телевизор на подставке с подключенным к нему DVD-плеером. В углу стояла моя гитара на металлической подставке, рядом с пюпитром. В нише, служившей столовой, стоял дешевый стол и два стула. Вот и все. Ни фотографий, ничего. Микроволновка подсказывала мне, который час.

— Ты и правда прожил здесь месяц?

— Ага.

— И это все, что у тебя есть?

— Дом, милый дом.

— Но... ну, то есть... Господи, Марк, где, черт возьми, твоя мебель? Господи, даже в комнатах общежития на стенах висят плакаты. Не говори мне, что в спальне...

Я усмехнулся, затем развернулся и пошел по коридору, махнув ей, чтобы она следовала за мной.

— Не совсем Хилтон,  — сказал я, открывая дверь.

Она заглянула внутрь и замерла. В углу на полу лежал матрас. На нем были простыни, подушки и одеяло, и он был аккуратно застелен, но все равно это был матрас на полу. Рядом с ним, также на полу, стоял будильник и лежала стопка книг. Дверца шкафа была приоткрыта, открывая около дюжины белых рубашек и с полдюжины аккуратно висящих синих джинсов, а носки, нижнее белье и ещё кое-какая одежда были аккуратно сложены и лежали на полке наверху. На полу шкафа аккуратно выстроились три пары обуви: коричневые мокасины и две пары белых кроссовок «Найк».

— Чем, черт возьми, ты занимаешься, когда не на работе?

Я закрыл дверь и сказал:

— Ем, сплю и играю на гитаре.

— В самом деле?  — сказала она, протягивая руку и ущипнув меня за ребра.  — Тогда тебе нужно больше есть и немного меньше играть на гитаре.

— Полагаю, ты права,  — сказал я, направляясь обратно на кухню.

Я направился прямиком к маленькой кастрюле и сковороде на плите, быстро помешивая то и другое. Первая была наполнена едва кипящим мясом, вторая — луком, медленно карамелизующимся в масле.

— Пахнет восхитительно,  — сказала она.

— Нечто вроде моей собственной версии мексиканского сэндвича с тушеной корейкой, карамелизированным луком и сыром кесо фреско.

Она вдохнула ароматы говядины, чеснока, тимьяна и красного вина, затем вдохнула аромат лука с маслом.

— Ты — гурман или что-то вроде?

Я похлопал по книге, лежащей открытой на стойке.

— Целая кулинарная книга изысканных сэндвичей. От того парня, что все время выступает в кулинарных шоу.

— Значит, говоря «сэндвичи», ты не шутил.

Я улыбнулась, затем открыла морозильную камеру. Она была забита аккуратно маркированными пластиковыми контейнерами, наполненными разнообразными мясными и овощными начинками для сэндвичей.

— Каждое воскресенье я делаю, а потом замораживаю, несколько начинок. В течение всей недели я покупаю только сыр 

и хлеб, и вот все готово.

— И это все?

— Обычно я ещё и суп с ним ем. Овощной суп или томатный. Иногда салат. Знаешь, один из тех, что в пакете, уже практически готовый?

Она рассмеялась:

— Холостяки.

Я улыбнулся.

— Ты когда-нибудь слышала об Уоррене Зевоне?

Она покачала головой, выглядя озадаченной.

— Он был певцом и автором песен. Великими автором песен. Одним из моих любимых. Как бы то ни было, около десяти лет назад он заболел раком. Раком легких. Я никогда не забуду, как прочитал статью, когда об этом объявили. Ему давали около шести месяцев жизни. Он был курильщиком всю свою жизнь. И героиновым наркоманом, и алкоголиком, и все остальное дерьмо, я думаю. И его спросили, не сожалеет ли он о чем-нибудь, чего ему будет не хватать. Знаешь, что он ответил?

Она покачала головой.

— «Сэндвичей»,  — сказал он.  — «Я на самом деле люблю сэндвичи». Когда сделали трибьют-альбом его песен после смерти — там были Джейкоб Дилан и Бонни Райтт, Джексон Браун и Брюс Спрингстин — его назвали «Наслаждайтесь каждым сэндвичем». Я решил, что он был прав. Я никогда по-настоящему не задумывался об этом раньше, но действительно люблю сэндвичи.

— И все же,  — сказала Ребекка,  — в каждый прием пищи?

— Что я могу сказать?  — сказал я, улыбаясь и пожимая плечами.  — Он был прав. Они мне очень, очень нравятся, и я не хочу оглядываться назад в конце своей жизни и жалеть, что не съел их больше.

— Ну, тебе нужно есть больше,  — сказала она, опять ткнув меня в ребра.

— Ты правда думаешь, что я слишком худой?  — спросил я, открывая пакет со свежими булочками и нарезая их, прежде чем положить на тарелку.

Я не был особенно удивлен. Может быть, это и не относится к девушкам, но парни определенно могут быть слишком худыми. Все всегда предпочитали мне Стиви, потому что он выглядел так, как и должен выглядеть мужчина. Я же выглядел так, как должен был выглядеть бухгалтер или программист, только без очков и со слишком длинными волосами.

— Просто шучу,  — сказала она, словно прочитав мои мысли.

Я порылся в холодильнике, прежде чем вытащить две бутылки пива и контейнер с картофельным салатом из деликатесов.

— Делает ли это меня... ну, не знаю, я с самого начала не думаю, что выгляжу так уж хорошо... но делает ли это меня, типа, менее привлекательным?

Я открыто посмотрел на нее, снимая крышки с бутылок пива и протягивая ей одну.

— Я просто...  — начала она.

— Нет, я правда хочу знать. Может быть, мне стоит подкачаться или что-то в этом роде? Ты думаешь, это заставило бы меня выглядеть лучше?

Я сделал глоток своего пива, а она сделала глоток своего, пытаясь сформулировать ответ.

— Повернись,  — наконец, сказала Ребекка.

Я посмотрел на нее, затем повернулся к ней спиной и положил на булочки немного мяса и лука, прежде чем посыпать их сверху сыром.

— Ну?  — сказал я, открывая картофельный салат и накладывая по ложке на каждую тарелку.  — 

Уже можно поворачиваться?

Я почувствовал руку на своей заднице, крепко потирающую меня через джинсы. Затем она крепко сжала и удержала её, протянув руку и прошептав мне на ухо:

— Возможно, раньше я была слишком критична.

— Возможно?

— Возможно.

Я повернулся и посмотрел на нее, мой нос почти касался её, на моем лице была широкая улыбка.

— В любом случае дай знать, когда будешь уверена, хорошо?

Ее бровь приподнялась, когда она, казалось, просто уставилась на меня на мгновение. Затем, без предупреждения, она наклонилась и поцеловала меня. Сначала это было мягко и нежно, затем более настойчиво и голодно, когда я преодолел свой шок и поцеловал её в ответ.

Ее руки гладили мои предплечья через тонкую ткань рубашки. Мои руки напряглись, затем опустились и легли на её талию. Вскоре поцелуй углубился, когда наши языки начали касаться друг друга, пробуя и исследуя. Примерно через минуту Ребекка отступила с глубоким вздохом.

— Пойдем,  — сказала она, беря меня за руку.  — Ужин подождет.

Она потянула меня в спальню, и я охотно последовал за ней. Оказавшись там, она повернулась и стянула через голову блузку.

— Просто дай знать, если я буду слишком откровенна,  — с лукавой усмешкой сказала она.

Я молча стоял, разинув рот, мои глаза любовались гладкой оливковой кожей её подтянутого живота и нежным подъемом грудей, исчезающих в черном кружевном лифчике.

— Нравится?  — поддразнила она, потянувшись назад, чтобы расстегнуть лифчик, прежде чем сбросить его с плеч.

Мой взгляд остановился на её груди, затем я опять перевел взгляд на её лицо. Она вспыхнула от гордости и волнения при виде моей реакции.

— Я так понимаю, подойдет?  — сказала она, расстегивая пуговицу и молнию на шортах, прежде чем стянуть их с бедер и ног.

Я ничего не сказал. Я застыл на месте, единственным было движение моих глаз, когда они следили за тем, как падают на пол выцветшие джинсы, прежде чем взглянуть на её живот, одетый только в узкие черные шелковые трусики с белым кружевным бантиком.

— Иди сюда, Марк,  — сказала она хриплым шепотом.

Я все ещё не мог пошевелиться — казалось, не мог осознать, что это происходит,  — что, казалось, только ещё больше заводило её. И все же, я мог лишь изумленно смотреть на нее. Её грудь, хотя и не огромная, была хорошо пропорциональна её телу и все ещё держалась; её живот был плоским, а ноги длинными, подтянутыми и гладкими. И эта задняя часть... Боже мой, художники эпохи Возрождения мечтали создать такую заднюю часть, такую идеально выпуклую и все ещё пропорциональную остальной части тела.

— Марк,  — сказала она, подходя ко мне,  — я не слишком тороплюсь?

Мои глаза встретились с её, и она заколебалась. В её глазах был вопрос, но что-то в моем взгляде, должно быть, ответило на её сомнения. Медленно её губы изогнулись в похотливой улыбке, наполненной обещаниями приключений и удовольствий, не высказываемых в приличном обществе.

— Давай теперь посмотрим, что есть у тебя, ладно?  — сказала она, протягивая руку, чтобы расстегнуть мою рубашку.  

Она наклонилась и поцеловала меня в губы, в то время как её пальцы быстро расстегивали пуговицы. После краткого замирания мои губы ответили с голодом. Но мои руки оставались по бокам, а ноги — на месте. Расстегнув пуговицы, она стянула рубашку и разорвала поцелуй, отстранившись, чтобы посмотреть на меня.

— И что?  — спросил я через несколько секунд.  — Слишком тощий?

В её глазах читалось только удивление, за которым вскоре последовала признательность и ещё одна улыбка на губах.

— Снимай джинсы,  — приказала она, её глаза были прикованы к растущей выпуклости за моей молнией. Когда я не сделал ни малейшего движения, она снова посмотрела мне в глаза, видя тревогу и нерешительность, все ещё омрачающие моё лицо. Она ободряюще посмотрела на меня.

— Не могу дождаться, когда увижу тебя всего, Марк. Пожалуйста, сними свои джинсы.

Медленно, не сводя глаз с её лица, я расстегнул джинсы и начал спускать их с бедер, отворачиваясь при этом в сторону.

— Не прячься,  — сказала она.  — Ты... Господи, Марк, ты чертовски великолепен!

Я остановился и посмотрел на нее, не зная, дразнится она или шутит. Её действия, казалось, отвечали на этот вопрос. Она наклонилась и стянула мои джинсы до конца на пол. Затем быстро справилась с моими боксерскими шортами, схватив их снизу и тоже стащив на пол.

Я уже был в полной силе и невольно дернул руками, чтобы прикрыться.

— Не смей,  — сказала Ребекка, беря мои руки и отводя их в стороны.  — Ты... это...

Не говоря больше ни слова, она положила руку на мой ствол, сначала мягко, но вскоре сжала плотнее. Её рука была мягкой и гладкой и немного прохладной по сравнению с жаром моего возбуждения. Добавить к этому выражение её лица — голод, возбуждение и предвкушение в одном флаконе — и сдержаться было трудно. Мой тихий стон, казалось, вывел её из задумчивости.

— Он прекрасен,  — сказала она, её голос становился все более хриплым.  — Такой идеальный. Большой, но не огромный. И остальными частями тебя... Господи, Марк, ты чертовски накачанный. Под всеми этими мешковатыми рубашками и свободными джинсами тело чертовски... вау.

Я улыбнулся, испытывая облегчение от её оценки. Это подняло мне настроение и в сочетании с её собственной красотой заставило меня задуматься о том, к чему все идет.

— Так, может быть, теперь не возможно, а определенно?  — спросил я, наклоняясь и проводя кончиками пальцев по гладкой, обнаженной коже её плеча.

Она подняла голову, и эти большие, круглые карие глаза, смотревшие на меня, были очаровательны. Они были настолько очаровательны, что я даже не заметил, что она наклонилась вперед, пока, не отрывая от меня взгляда, не взяла меня в рот, проведя в этот момент языком по нижней части моего члена. Я ахнул, и в ответ мой рот открылся и втянул воздух, но глаза оставались прикованными к ней, когда она начала двигать губами взад и вперед.

По мере того как её рот набирал скорость, она постепенно закрывала глаза и концентрировалась на текущей задаче.  

Нуждаясь в том, чтобы прикоснуться к ней, соединиться ещё больше, я наклонился и провел пальцами по её густым волосам и по её щекам и мягким плечам. Где угодно, везде. Я пытался прикоснуться к любой её части, к которой мог.

— О, Боже,  — сказал я через минуту или около, даже не осознавая, что это был я, пока она не замедлилась и не посмотрела вверх своими завораживающими глазами. Они сверкнули торжеством, когда она отодвинулась от меня и скользнула спиной к матрасу. Протянув руку и взяв мою, она притянула меня к себе. Когда я наклонился, чтобы поцеловать её, она перекатилась и перевернула меня на спину, присев надо мной, её руки разминали мою грудь и гладили живот.

— Позволь мне тебя попробовать,  — сказал я, не из желания отплатить ей тем же, но желая погрузить свой язык в её гладкие складки и исследовать её самое интимное место.

— Позже,  — сказала она, потянувшись назад и схватив мой член, держа его прямо вверх. Она дразнила головку, двигая взад-вперед по губам, откидывая голову назад и закрывая глаза, затем медленно опустилась...

Я положил руки поверх её бедер, затем замер, пока она сантиметр за сантиметром опускалась к моему тазу. Как только она полностью села, её тело расслабилось, и я почувствовал, как она сжимает меня, привыкая к моей длине. Я слегка погладил её бедра, позволяя ей сделать следующий шаг.

После того, что казалось вечностью горячего, влажного, пульсирующего блаженства, она наклонилась вперед и снова посмотрела мне в глаза, затем опустила своё лицо к моему. Сначала поцелуи были робкими — дразнящими и покусывающими,  — затем стали более неистовыми, когда она начала двигать бедрами вверх и вниз. Где-то в этот момент мои руки нашли её груди и погладили их, прежде чем покрутить и ущипнуть за соски. Они были твердыми и восхитительными, соски набухли и возбуждались под кончиками моих пальцев. Её руки легли мне на грудь, и, прервав поцелуи, она снова приподнялась, а её дыхание сменилось на короткие, резкие вздохи.

Ее бедра начали набирать скорость, и я потянулся сзади одной рукой и погладил её по попе. Вскоре обе мои руки были на её упругих ягодицах, сильно массируя их. Ещё чуть позже, чувствуя, что моё возбуждение начинает достигать пика, я помог ей своими руками набрать ещё большую скорость, в то время как моё собственное дыхание стало прерывистым.

— Ещё чуть-чуть,  — выдохнула она через несколько минут, затем села прямо и откинула голову назад, чтобы сосредоточиться на ощущениях, проходящих по её телу. Я почувствовал вокруг своего члена конвульсии, почувствовал, как её бедра напряглись, сжав мой таз, и подождал, пока она кончит, чтобы я мог мчаться к своему собственному финишу.

— О, Боже,  — простонала она, когда её дрожь усилилась. Она положила свои руки поверх моих, подняла их к своей груди и направила мои пожимания и ласки, в то время как в её теле продолжали выстреливать электроны. Это, в свою 

очередь, заставляло её бедра дергаться вверх и вниз на мне, подталкивая меня все ближе и ближе.

— Я уже близко,  — выдохнул я, в то время как её собственное тело начало расслабляться.

В ответ Ребекка выровняла темп своих бедер и забилась ещё сильнее, почти врезаясь в меня, в то время как мои собственные бедра поднимались все быстрее и быстрее ей навстречу. Затем, когда у меня почти перехватило дыхание, мои руки сомкнулись на её бедрах и удерживали её неподвижно, когда я сделал последний рывок, взорвав месяц сдерживаемого возбуждения громким стоном.

Вздохнув, я ослабил хватку на её бедрах и откинул голову назад с закрытыми глазами, пытаясь восстановить дыхание.

Я почувствовал её движение ко мне, но не мог пошевелить ни одной косточкой в своих внезапно измученных, уставших членах. Она коснулась своими губами моих и сказала:

— Больше никакой неуверенности. Ты потрясающий во всем.

Я открыл глаза и лениво улыбнулся.

— В самом деле?

— Совершенно точно.

Обретя силу в искренности на её лице, я потянулся и крепко прижал её к себе, мои руки гладили теплую, гладкую кожу её спины, когда мы оба успокоились после нашего совокупления.

— Это прекрасно,  — пробормотала она.

— Что?  — пробормотал я в ответ, мои глаза снова закрылись, в то время как я наслаждался прикосновением теплого, мягкого тела.

— Ты любишь прижиматься.  — Она поцеловала меня в шею.  — Большинство мужчин не очень любят прижиматься, как только кончат.

Я не ответил, предпочитая продолжать прижимать её обнаженную кожу к своей ещё некоторое время.

•  •  •

Пятнадцать минут спустя мы сидели за моим маленьким обеденным столом и ужинали, оба одетые только в нижнее белье и футболки.

— А ведь на самом деле вкусно,  — сказала она, съев почти половину сэндвича.

— Лучше, когда ещё теплые.

— В любом случае, ты прав. Я думаю, что начну есть больше сэндвичей.

Я улыбнулся, откусил кусочек и прожевал, все время глядя ей в глаза.

— Что?  — наконец, спросила она.

— Сегодня вечером. Что все это значит?

Она пожала плечами.

— Ты просто выглядел так, словно тебе нужно потрахаться. И Бог свидетель, я так и сделала.

Я обдумал это. После минуты молчания Ребекка спросила:

— Тебе было приятно?

— Это преуменьшение века.

— Мое... Я была не слишком настойчива?

— Нет. Не стесняйся соблазнять меня в любое время, когда тебе в голову придет эта идея.

— А моя... моя фигура? Моё тело? Ты думаешь, я...

— В значительной степени идеальна,  — сказал я, улыбаясь воспоминаниям и тому факту, что это тело все ещё находится в пределах легкой досягаемости.

— В значительной степени?  — поддразнила она, меняя тему нашего предыдущего разговора.

— Я не совсем внимательно все осмотрел. Для этого ты двигалась чересчур быстро.

— Например, где?  — Она приподняла бровь и похотливо ухмыльнулась.

— Ну, знаешь,  — сказал я.  — Ногти на ногах и все такое.

Она расхохоталась.

— Ногти на ногах?

— И другое.

Она покачала головой, а я ухмыльнулся в ответ. Остаток ужина мы съели в приятной тишине. Закончив, я встал и взял тарелки, сбросил остатки в мусорное ведро, прежде чем взять ещё 

два пива из холодильника, открыть крышки и вернуться к столу.

— Так почему я?

— Потому что ты симпатичный?

Я приподнял бровь, ожидая более развернутого ответа.

— Ты — загадка,  — сказала она, затем сделала глоток своего пива.  — Ты милый, но тихий. Очевидно, что ты только что пережил развод, и я уверена, что из-за этого тебе все ещё больно. И раньше было более чем очевидно, что сейчас ты больше чем просто немного неуверен в себе. Поэтому я решила убить двух зайцев одним выстрелом: и потрахалась, и заверила тебя, что тебе не о чем беспокоиться.

Я сделал паузу, обдумывая это, затем кивнул и сделал глоток своего пива.

— Что-то вроде траха из милосердия, да?

Ее глаза сузились, не будучи уверенной, что я говорю серьезно.

— Твоя задница была как сталь. Как только я это почувствовала... и как только ты меня поцеловал,  — кстати, ты хорошо целуешься,  — я была очень взвинчена. Так что, нет, это не был трах из милосердия.

Она казалась серьезной, а не просто успокаивала мою неуверенность или тешила моё эго. Серьезной. Хоть раз женщина была со мной серьезна. Я задавался вопросом, как давно Сэнди была со мной по-настоящему серьезна, вместо того чтобы просто разыгрывать фарс.

И тут меня осенила ещё одна мысль. Сэнди. Господи Иисусе, я ведь все ещё женат. При этих мыслях моя голова склонилась к столу, глаза пытались сфокусироваться на этикетке пива передо мной. Тихим голосом я сказал:

— Я ещё не разведен.

Я почувствовал, как она напряглась напротив меня.

— Но ты говорил... в баре... ты не носишь кольцо и...

— Когда вы все спросили, разведен ли я, я ответил: «Что-то в этом роде». Ну, думаю, согласно великому штату Теннесси, я не разведен. Все ещё женат, как бы то ни было. Я сбежал, эта часть была правдой, но мы даже не начали бракоразводный процесс.

Ее лицо поначалу было маской замешательства, быстро сменившейся ошеломлением, затем осознанием, прежде чем остановиться на гневе.

— Так что же случилось?  — с оттенком грусти спросила Ребекка.

Я глубоко вздохнул, затем посмотрел на стену через плечо Ребекки. Когда заговорил, голос был ровный и без эмоций. Я пытался не переживать все это снова, пытался смягчить воздействие, которое, как я знал, окажет на меня вербализация этого в первый раз.

— Сэнди, так её зовут. Я влюблен в нее не знаю с каких пор. По крайней мере с седьмого, восьмого класса. Но она всегда была без ума от моего брата. Они все время встречались, а я всегда был на расстоянии. Полагаю, я ей достаточно нравился. Ну, знаешь, по-братски, по-дружески, но её настоящей страстью был Стиви, мой брат.  — Я горько фыркнул.  — По правде говоря, о моем существовании она, вероятно, едва знала.

— Так почему же она не вышла за него замуж? Твоего брата?

— Он погиб. Чуть больше восьми лет назад он погиб в автокатастрофе.

Я бросил на нее быстрый взгляд. Губы плотно сжаты, глаза прищурены, руки сложены одна на другую 

на столе, когда она наклонилась ко мне. Она выглядела словно адвокат, готовящийся к жестокому перекрестному допросу.

— Итак, нас столкнули вместе,  — продолжил я, снова сосредоточившись на стене.  — Полтора года спустя наши родители решили, что мы с Сэнди будем прекрасной парой.

— Поощряли или подталкивали?

— Все вместе.

— Имеешь в виду, все было организовано?  — спросила Ребекка. Когда я посмотрел на нее, она откинулась назад от удивления.  — Зачем им это?

— Голоса,  — сказал Марк.  — Отец Сэнди баллотировался на пост, и это был отличный политический театр.

— Но твои родители. С чего бы им на это соглашаться?

— Полагаю, почти по той же причине. Это и, конечно, чтобы получить откуп за такую большую услугу губернатору. Он стал бы должен папе, отец Сэнди стал бы должен.

— И ты знал об этом и подыгрывал?

Я посмотрел на нее и на этот раз удержал взгляд, пристально глядя на нее.

— Я узнал об этом в выходные перед отъездом.

На её лице все ещё читалось некоторое сомнение по этому поводу.

— Ты никогда ничего не подозревал?

— Типа этого? Ни единого шанса. Я имею в виду, как, черт возьми, так можно поступать со своим собственным сыном? Не сказать ему?

— Как же ты узнал?

— Просто узнал, ладно?

— Так ты уверен, что это правда?

— Положительно.

— Ты не понял все неправильно?

— Я подслушал разговор, которого не должен был слышать. Её родителей и моих, хорошо? Они изложили все во всей красе.

— И ты уверен, что не просто неправильно понял или что-то в этом роде?

— Господи, Ребекка,  — сказал я,  — я тоже юрист, понимаешь? Прояви хоть немного уважения к моим мозгам.

— Прости,  — пробормотала она,  — все это просто так... так... ну, как в Индии или что-то в этом роде. Я имею в виду, брак по договоренности?

Я покачал головой.

— Только частично. Она согласилась на это, прекрасно зная, в чем заключалась сделка. А чтобы заставить согласиться меня, все что им было нужно,  — это предложить жену моей мечты. Жену моей мечты с тех пор, как я был ребенком. Я заглотил вместе и крючок, и леску, и грузило.

— Она знала, что ты не знал?

Я улыбнулся.

— Очень проницательно. И это тоже вопрос на миллион долларов.

Ребекка наклонила голову.

— Так ты не знаешь?

Я покачал головой.

— И все ещё пытаюсь понять, почему это должно иметь значение.

На это она поджала губы, а затем сказала:

— Думаю, есть большая разница, то ли вас обоих одурачили, то ли обманули только тебя, а она в этом замешана.

Я пожал плечами.

— Но, в конце концов, это все равно не было настоящим браком. По крайней мере, не для нее.

— Но для тебя было, верно?

— Да. Вплоть до тех пор, пока я не узнал правду.

Она откинулась на спинку стула, глядя на меня, пока все что было у нее на уме, решалось само собой.

— Итак, ты поняла, что я имел в виду? Дело не в том, что я разведен. Это больше похоже на 

то, что я на самом деле не был женат.

— Но ты её любил.

— Но она-то меня не любила. Для нее я в течение шести лет был приятелем по траху.

— Ты уверен? Уверен, что это все, чем ты был?

Я пожал плечами.

— Нет, не до конца. Но я также все ещё не уверен, что это действительно имеет большое значение.

— Как так?

— То, что она говорила. В то время я думал, что это просто восхитительно причудливое чувство юмора. Оглядываясь назад, сейчас я понимаю все по-другому. Теперь то, что она говорила, можно интерпретировать по-разному. В большинстве случае плохо.

— Значит, как только ты их подслушал, сразу уехал?

— Нет,  — сказал я, мои глаза вернулись к тому месту на стене.  — Это заняло у меня два дня.

— Скажи,  — потребовала она,  — за эти два дня произошло ведь кое-что ещё. Что именно? Ты узнал, что она тебе изменяла?

— Нет, хотя теперь я почти уверен, что у нее был по крайней мере один роман во время нашего брака. Я лишь знаю,  — или, по крайней мере, сильно подозреваю,  — когда, но не знаю, с кем или как долго. И были ли другие.

— Тогда что же это было?

— Мой папа,  — сказал я, поворачиваясь назад и протягивая к ней руки через стол. Она поколебалась, затем скользнула своими руками поверх моих.  — Я узнал, что у меня есть брат. Или, по крайней мере, комитет по предвыборной кампании папы платит алименты на маленького мальчика и пытается это скрывать.

Ее глаза расширились.

Я кивнул.

— Все верно. И он именно здесь. В Грант-Сити. Его зовут Шайлер, и он выглядит почти так же как я, когда был в его возрасте.

— А мать?

— Раньше работала на моего отца. В качестве помощницы, или секретаря, или что-то в этом роде.

— Так ты приехал сюда, чтобы найти его?

Я кивнул.

— Чтобы сделать что?

— Пока не знаю.

Она обдумывала это, её глаза смотрели сквозь меня, а кончики пальцев начали барабанить по столу.

— Ничего не могу сказать,  — сказала она больше себе, чем мне.  — Разоблачи это, и маленький мальчик попадет в дерьмо. Ему это не нужно, ни одному ребенку этого не нужно. И, вероятно, ей тоже.

Я молча наблюдал, оставаясь спокойным, пока она озвучивала то, к чему я пришел давно. Как бы мне ни хотелось разрушить карьеру моего отца таким безвкусным скандалом, я все же не хотел причинять боль невинным людям.

— Думаю, настоящий вопрос в том, знает ли твоя мать,  — продолжила она через минуту.

— Вероятно, нет.

Ее глаза дернулись, затем сфокусировались на моих.

— Уверен?

— Почти. Я бы почувствовал хотя бы дуновение, уверен. Даже мама не настолько хороша в том, чтобы скрывать нечто подобное. Она бы держала его на поводке, если бы вовсе не свела с ума.

— Так, вот он, твой рычаг воздействия,  — сказала Ребекка.  — Что ты хочешь, чтобы он сделал? Что хочешь, чтобы произошло?

Я пожал плечами.

— Думаю, просто хочу поближе познакомиться со своим младшим 

братом. Мне не нужна месть. Никому. Мне нужно держаться подальше от них — от всех них — и просто попытаться начать все сначала где-нибудь в другом месте, подальше от всех.

— Всех?  — сказала она, и в её глазах снова появился огонек. Но это было мягкое мерцание.

— Прости,  — сказал я, опуская лицо.  — Я не... я действительно не...

Она протянула руку и приподняла мой подбородок.

— Возможно, я немного переборщила. Имею в виду, я не хвастаюсь или что-то в этом роде, но ты — парень и... ну, я была обнажена и стояла на коленях, а ты был у меня во рту почти до того, как у тебя реально появился шанс что-то сказать, верно? Как будто я могу ожидать, что ты реально скажешь: «Стой. Мне нужно рассказать тебе эту длинную запутанную историю о том, что я вроде как женат, но не совсем». То есть, это не похоже на... ну, тебе в значительной степени нужно быть либо адским геем, либо хладнокровным мертвецом, чтобы остановить все это, верно?

— И все же,  — сказал я.

— И все же,  — согласилась она.  — У меня нет привычки трахаться с женатыми парнями. Вообще-то, ты — только третий, а первые два были... ну, один был... давай просто скажем, что только один из них воспользовался мной, чтобы изменить.

— Я не хотел...

— Нет,  — перебила она.  — Все совсем не так. Это... я не знаю. Я знаю, что тот заставлял меня чувствовать себя дешевкой. Использованной. Как кусок мяса. Не во время, а после. На этот раз все совсем не так.

— Не так. Клянусь. Я просто... наверное, я на самом деле не считаю себя женатым. Она теперь как старое пламя. Сэнди, то есть. Как бывшая подружка. Но это не похоже на то, что мы когда-либо были по-настоящему женаты, понимаешь?

Она грустно улыбнулась.

— Нет, не понимаю. И мне чертовски жаль, что ты это понимаешь. Потому что то, что все они сделали с тобой,  — это, черт возьми, самое худшее, о чем я когда-либо слышала, а это говорит о многом.

Я кивнул.

— Так, ты просто собираешься остаться здесь и ничего не делать?  — через мгновение спросила Ребекка.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что тебе нужно сдвигаться с мертвой точки. Нужно действовать. Бегство сюда было реакцией. Теперь тебе нужно действовать на опережение.

— Как так?

— Развод, для начала.

Я поколебался, потом сказал:

— Но прямо сейчас он должноен быть в Мемфисе. В её родные края. Я ещё не прожил здесь достаточно долго.

Она улыбнулась.

— Ошибаешься, Марк. Это — игра, чувак. Как покер. Ты подаешь здесь, и что ей делать? Просить, чтобы перенесли туда? Ты реально думаешь, что её папочка позволит ей сделать это? Прямо перед всеми этими репортерами из Мемфиса?  — Она покачала головой.  — Я так не думаю.

Я улыбнулся впервые за долгое время.

— Это ещё не все,  — сказал я.  — Её папочка пытается пробраться в Белый дом.

— Так что, он определенно постарается сделать все 

как можно тише.

Я почувствовал, как мои мышцы расслабились, и опустился на своё место. Я не осознавал, что был так напряжен, пока этого не случилось, и теперь был расслабленный и вялый, впервые за много лет искренне довольный. Даже следующий вопрос Ребекки не смог убрать моё облегчение от того, что у меня есть план.

— Осталось выяснить только одно,  — сказала она.

— И что же?

— Что ты планируешь делать, если она это оспорит? Ты действительно готов выложить все начистоту? Разрушить карьеру не только её отца, но, может быть, и твоего собственного отца тоже?

Я улыбнулся.

— Она не будет оспаривать. Одной угрозы будет достаточно, чтобы заставить её отступить. Она будет делать все, что прикажет ей папа.

— Уверен?  — спросила Ребекка.

— Несомненно.

Однако, как выяснилось, я был неправ.

Совершенно неправ.

Глава 7

Ясным ранним утром во вторник я сидел в офисе адвокатской конторы «Тейлор и Галарза». В десять минут одиннадцатого дверь за столом секретарши открылась, и Уитни Паттерсон, увидев меня, сделала смелую попытку улыбнуться и приглашающе помахала мне в ответ. Я поколебался, потом встал и последовал за ней.

— Я думал, этим занимается Ребекка.

— Она передала дело мне,  — сказала Уитни.  — Если тебе неудобно, дай знать сейчас же, и мы перезапишем тебя на кого-нибудь другого.

Мы свернули в небольшой офис, заваленный папками и юридическими блокнотами.

— Но Ребекка говорила...

— Переспав с тобой, все изменилось,  — сказала Уитни, садясь за стол и указывая мне на стул напротив нее.

— Она тебе рассказала?

Уитни кивнула.

— Вчера днем, после того, как была назначена встреча. Примерно в тот момент, когда она поняла, что это может привести к серьезному конфликту интересов.

— Каким образом?

— Потому что адвокатам не разрешается спать со своими клиентами. Большое «нет-нет». Быстрый билет к лишению лицензии.

Я обдумал это, затем кивнул.

— Хорошо. Как давно ты этим занимаешься?

— Адвокатура — в течение девяти лет, разводы и другие гражданские права — в течение последних семи месяцев. До этого я была прокурором.

Она подняла бровь, подзадоривая меня подвергнуть сомнению её легитимность.

Я пожал плечами.

— Отлично. В любом случае, все должно быть достаточно просто.

— Так сказала Ребекка, а уж она-то знает.

— В смысле?

Лицо Уитни сморщилось, когда она обдумывала, как ответить. Наконец, она решила, что лучше всего говорить правду.

— Она была адвокатом с противоположной стороны при моем разводе. Проделала солидную работу, указывая на очевидное. Так что, у нее есть опыт, ясно? Если говорит, что это несложно, значит это несложно.

— Она представляла твоего бывшего мужа? Против тебя?

Она кивнула, и на её лице появилось подобие улыбки.

— А теперь ты работаешь на нее?

— Я — хороший юрист, а им нужен был кто-то с опытом судебных разбирательств.

— Но... ты дружишь с адвокатом по разводам твоего бывшего?

— Странно, да? Что могу сказать? Она не была полной стервой или что-то вроде. Если уж на то пошло, она чисто разыграла свои карты и и все шло как по маслу. Ты ведь знаешь, что стало причиной моего развода. Как я 

могу винить её за то, что она предложила то, что судья дал бы мне в любом случае?

Я ничего не сказал, просто уставился на нее. Адвокаты — определенно другая порода кошек.

— Итак,  — сказала Уитни через мгновение, взяв ручку и подняв её над своим блокнотом,  — мы готовы приступить к работе над твоей ситуацией?

Я кивнул. Следующие полчаса я отвечал на её вопросы, а потом ушел с анкетой, которую требовалось заполнить, указав своё финансовое положение и все остальное, кроме предпочитаемой марки боксеров. Ещё одна встреча была назначена на утро пятницы, чтобы прийти, подписать документы и все начать.

•  •  •

Во вторник вечером мы ужинали вместе с Ребеккой. Кубинские сэндвичи с томатным супом. Ребекка стояла рядом со мной, прислонившись бедром к кухонному столу, пока я разогревал сэндвичи и суп.

— Мы говорили с Уитни,  — сказала она.

— О?

— Ты рассказал ей почти обо всем.

— Да, практически.

— Однако не упомянул настоящую причину, по которой приехал сюда. Твоего младшего брата.

Я помешивал суп, думая об этом, потом спросил:

— Ей действительно нужно знать?

— Думаю, да.

— И ты ей не рассказала?

— Нет. Не была уверена, что ты захочешь.

— Тогда зачем поднимаешь этот вопрос.

— Пытаюсь заставить тебя самому рассказать ей.

— А если я этого не сделаю?

— Тогда от меня она не узнает, это точно.

Я глянул на нее. Её глубокие карие глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу.

— Я знаю, что для тебя все это довольно тяжело, Марк,  — сказала она, одновременно её голос и глаза смягчились.  — Я не хочу ни к чему тебя принуждать. С другой стороны, я также не хочу, чтобы разразился ураган. Ураган, о котором, кстати, даже не знает твой собственный адвокат.

Я кивнул. Юрист во мне понимал, что она права. И все же, человеческое во мне хотело сохранить это в тайне.

— Дай мне переспать с этим, хорошо?

— Справедливо.

Я закончил в сэндвичами, разлил суп по тарелкам и отнес свою к столу, а Ребекка последовала за мной.

Она обмакнула свой сэндвич в суп, откусила кусочек и медленно прожевала, не сводя с меня глаз.

— Что?  — спросил я, когда она, наконец, сглотнула.

Она улыбнулась.

— То, что моя фамилия Галарза, вовсе не означает, что ты обязан готовить мексиканские, кубинские или вообще латинские сэндвичи, когда я рядом.

Я рассмеялся.

— Иди сюда,  — сказал я, откусил кусочек сэндвича, оттолкнулся от стола и пошел к морозильнику.

Я открыл его дверцу, и она заглянула внутрь.

— Слева направо,  — сказал я, кивнув в сторону контейнеров для еды с маркированными замороженными начинками для сэндвичей.  — С воскресенья по субботу. Мексиканские говяжьи ребрышки, вчера вечером — измельченная тайская курица, завтра вечером — тушеная свинина и так далее.

Она посмотрела на меня и фыркнула, прижав к лицу тыльную сторону ладони.

— Господи, ты самый дотошный парень, с которым я когда-либо сталкивалась.

— Что я могу сказать?  — сказал я, закрывая дверцу морозильника.  — Я ведь также юрист и люблю, чтобы все мои дела были в порядке.

Она молча покачала головой и вернулась к столу.  

Мы закончили есть, а затем отправились на прогулку, непринужденно болтая.

Никто из нас не инициировал никаких фривольностей. Это было негласно, но как бы очевидно: никакого секса до развода.

После того как Ребекка ушла, целомудренно поцеловав меня в щеку перед уходом, я чуть не позвонил Уитни, чтобы ускорить процесс.

Однако, зная, что они говорили обо мне — и о том, что мы уже сделали с Ребеккой,  — я передумал. Казалось, что я слишком спешу, и Ребекка, вероятно, обрушится на меня, как тонна кирпичей.

Это заставило меня задуматься о Ребекке. Ей было за тридцать, независимая, умная, остроумная, в общем, замечательная. И все же, никогда не была замужем. Почему?

Это дало мне пищу для размышлений. Оно просто не давало мне покоя, и я не совсем понимал почему.

•  •  •

— Можно тебя спросить кое о чем?  — спросил я Ферлина Фарго, протирая барную стойку после обеденного столпотворения.

— Валяй,  — сказал он, не поднимая глаз от своей газеты.

— Ты в разводе, верно?

— Угу.

— На что похоже свидание для разведенного парня?

— Отстой.

— Почему?

Наконец, он оторвал взгляд от газеты и поджал губы, размышляя о том, почему свидания для одиночек — отстой.

— Дело вот в чем,  — наконец, сказал он.  — Я — и ты, если уж на то пошло — это не то, что мы вдруг снова стали холостяками, а доступный пул знакомств — это куча молодых, милых, невинных созданий. Тебе сколько? Тридцать?

— Тридцать два.

Он кивнул.

— Мне было тридцать шесть, но тоже достаточно близко. Проблема в том, что одинокие женщины в возрасте тридцати лет обычно представляют собой одно из двух: разведены или просто не подходят для брака.

— Не подходят для брака?

— Не желают выходить замуж. Или, если состоят в отношениях, они — ад на колесах, и никогда не приблизятся к браку, прежде чем тот рухнет и сгорит.

— Или у них есть проблемы даже с тем, чтобы иметь серьезные отношения,  — добавил я.  — Слишком независимы и просто не хотят ни к кому привязываться.

— Да, примерно так,  — сказал он, отодвигая газету в сторону и наклоняясь ко мне.  — Поэтому для тебя есть разведенные. Они — тоже та ещё компания.

— Как так?

— Надо выяснить, почему они развелись. Были ли они транжирами? Слишком требовательными? Спали с кем попало?

— Здесь не всегда вина женщины,  — заметил я.  — Это может так же легко можно отнести и к их бывшим мужьям.

Он улыбнулся и кивнул.

— Вот именно, а это значит, что они будут очень подозрительными. Чем хуже был их брак... чем сильнее их муж облажался с ними... тем больше они склонны мазать каждого мужчину в тот же цвет.

Я поразмыслил над этим, а затем спросил:

— А почему развелись вы с Дениз?

Он печально покачал головой.

— Моя вина. Меня никогда не было рядом. Трудоголик.

— Тогда почему вы все ещё встречаетесь?

— Любим друг друга. Она для меня единственная. И так будет всегда.

— А что насчет нее?

— Любит меня до смерти, но не может жить со мной. Не может жить со всеми 

этими ночами, когда я работаю до раннего утра, всеми выходными, когда я провожу дома четыре, может быть, пять часов, а потом опять ухожу. Так нельзя растить детей, нельзя жить в браке.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы, может быть, сократить работу?

Его улыбка стала несчастной.

— Прости, приятель, но я такой, какой есть. С таким же успехом можно просить леопарда сменить свои пятна. Этого не будет.

— А она знала об этом?

— Начиналось все не так, просто так закончилось.

— Но вы все ещё проводите время вместе?

— Когда можем. Мы просто не остаемся женатыми.

— Очень жаль.

— Да,  — сказал он, затем вздохнул.  — Если бы только...

•  •  •

Я долго и упорно размышлял над тем, что сказал Ферлин. Недостаточно было просто избавиться от одной проблемы, чтобы столкнуться с целым рядом проблем, к которым я не был готов. Нет, я должен был хорошенько подумать о том, что будет после развода.

Возьмем, к примеру, Ребекку. На год или два старше меня, идеальная и все ещё не замужем. Ни она, ни кто-либо другой никогда не намекали на каких-либо серьезных парней в её прошлом, что было странно. Женщины её возраста — хотя бы моя секретарша, жена и другие, кого я знал,  — по крайней мере, иногда вспоминали о предыдущих парнях, хотя бы для того, чтобы поворчать на них. Но от Ребекки — ни слова. Неужели она и впрямь слишком независима, чтобы когда-нибудь выйти замуж? Или мысль о браке просто вызывает у нее тошноту?

Конечно, какое мне до этого дело? Однажды мы переспали, а количество содержательных бесед, что у нас были, можно пересчитать по пальцам двух рук, ещё бы и свободное место оставалось. И все же, она мне нравилась. Она была первой, с тех пор как я обнаружил обман, частью которого был более семи лет. И было больше чем просто опасение, что она окажется лучшей перспективой, которую я когда-либо имел, поскольку не очень далеком горизонте замаячила холостяцкая жизнь.

Уитни была ещё одним примером. Она изменила своему мужу. И все же, я думаю, она тоже в своем браке никогда не была по-настоящему счастлива. Означает ли это, что она не будет счастлива в браке никогда? Или что она вновь изменит при первых признаках недовольства? Хотя относительно нее у меня не было никаких романтических мыслей, я беспокоился, что она указывает на одну из сторон медали разведенных.

Я слишком часто сталкивался с другой стороной этой медали. С женщинами, которые были столь несчастны — часто по веской причине,  — что считали каждого мужчину бесполезным куском дерьма. Они часто и открыто выражали своё презрение ко всем представителям мужского пола, а затем переносили его на всех мужчин рядом, осмелившихся бросить вызов их оценкам. Ни за что на свете я не хотел бы иметь дело с такой мегерой.

Однако самым страшным, бесспорно, была сага о Ферлине и Дениз. Тот случай, когда они развелись, но все равно любят друг друга до смерти. Любой 

новый мужчина в жизни такой женщины будет постоянно и критически сравниваться с их единственной потерянной любовью, и никто никогда не сравнится с ним. Возможно, если проявить немного терпения, ненавистницы мужчин придут в себя и преодолеют свой гнев. А вот любители единственной потерянной истинной любви никогда в себя не придут. Справедливо ли это? К черту справедливость. Справедливость тут ни при чем. Все просто так и есть.

Однако к утру пятницы я решил, что Ребекка права. Мне нужно двигаться дальше, проявить для разнообразия инициативу.

Итак, я пришел, просмотрел документы и подписал своё прошение о расторжении брака и несколько сопутствующих форм.

Затем я потратил десять минут, рассказывая Уитни о своем младшем брате. Она молча сидела, разинув рот, и, когда я закончил, спросила:

— Неужели все там такие большие мудаки?

•  •  •

В воскресенье днем я провел пять часов с Тедди Купером, сглаживая шероховатости в том, что я считал своей лучшей песней. К тому времени, когда он закончил критиковать её, я был убежден, что это — бесполезный мусор, который не стоит спасать.

— Здесь у тебя аккорд «ля-мажор»?  — спросил он, наигрывая рассматриваемую прогрессию.

— Угу.

— Я бы сделал так,  — сказал он, затем исполнил последовательность приостановленных аккордов, что резко изменило звук, как я и предполагал.

— Конечно,  — сказал я,  — звучит лучше и все такое. Ты все же думаешь, что это на самом деле подходит?

— Да, если мы добавим сюда дополнительный аккорд,  — сказал он, затем продолжил усиливать аккордовую прогрессию всей песни, такт за тактом.

К тому времени, когда мы закончили, пару часов спустя, мою первоначальную аккордовую прогрессию все ещё можно было узнать, но едва-едва.

Затем мы потратили час на то, очищая и уплотняя текст песни. Было одновременно удивительно и удручающе наблюдать, как работает его мозг. Его мысли и предложения почти всегда были точны, и вылетали как пули из картечницы Гатлинга.

В конце концов, последний час мы потратили, пытаясь разработать интерлюдию, которая, по его словам, просто просилась в песне для связки. Он был прав, и я давно пытался сделать что-то в этом роде. Приняв то, что, как я полагал, было одной из моих наиболее вдохновенных попыток, он улыбнулся и сказал:

— Уже близко. Однако давай поработаем над текстами и прогрессией.

К тому времени, когда я ушел почти в шесть тридцать, мне хотелось мчаться домой и сжечь все остальные мои песни, прежде чем он сможет просмотреть и разобрать их на части. Однако он, должно быть, почувствовал моё разочарование, потому что его рука на моем плече остановила меня у входной двери.

— Марк?

— Да.

— На самом деле ты очень хорош. Может быть, ещё не слишком, но у тебя есть талант.

— Да уж, конечно,  — сказал я, начав двигаться.

Однако его рука крепче сжала моё плечо.

— Знаешь, большинство песен, что пишем мы с Ником, занимают много времени. Конечно, время от времени какая-то из них приходит очень быстро, и мы почти полностью завершаем её за день или около, но большинство 

занимают дни или недели. Бывает, проходит даже несколько месяцев или лет, прежде чем мы возвращаемся к ним и нам приходит в голову новая идея.

Я кивнул, на самом деле не веря ему.

— Всего за полдня у тебя есть произведение, почти готовое к публикации. Все ещё есть несколько шероховатостей, но я должен дать Нику послушать и обдумать. Просто что-то меня вроде как царапает. Но в любом случае, она реально чертовски хороша.

Я посмотрел на него и сказал:

— Это почти даже не та же самая песня.

— Чушь собачья. Тот же текст с небольшими изменениями, та же аккордовая последовательность, лишь немного усиленная, и та же мелодия, за исключением, может быть, семи или восьми нот.

Я пожал плечами.

— Но я никогда даже и не думал о таком.

Он улыбнулся.

— Это то, чем я зарабатываю на жизнь, чувак. Семь дней в неделю, триста шестьдесят пять в году. Когда это — все что ты делаешь, ты в нем преуспеваешь, верно?

— Боже, очень на это надеюсь. Потому что прямо сейчас я чувствую себя чертовски неадекватным.

Он отпустил моё плечо и слегка ударил по бицепсу.

— Ну, не надо. Все станет лучше, просто подожди.

— Хорошо,  — сказал я, подхватил свой чехол с гитарой, стоявший рядом с дверью, и открыл её, чтобы выйти. Оказавшись на крыльце, я остановился и обернулся.

— Эй, Тедди?

— Да?

— Не давай Нику услышать её, пока меня не будет рядом, хорошо?

— Почему?

— Хочу также посмотреть, он работает над этим, понимаешь? Поможет мне быстрее стать лучше, я думаю.

— Конечно, чувак. Хорошо. Когда он освободится, я тебе позвоню, и мы все устроим.

— Спасибо.

— Тогда на следующей неделе?

— Увидимся,  — сказал я, подняв руку в знак прощания.

Я все ещё чувствовал себя тупым как пень.