Невинная душа. Часть 3

9.

В наши дни, в городе Червоневском

Мы возвращались домой от Елены Владиславовны, сидя в полной тишине под монотонный рокот моего автомобиля Астра. Казалось, у нас не было никаких мыслей о происходившем. Если изначально оба мы погрузились в океан раздумий, сомнений и переживаний, то вскоре стало ясно, что мы не можем справиться с этим потоком, что случившееся нужно пережить не один день, что моральное истощение охватило нас полностью и оставило пустоту в сердце, где больше нет места для угрызений совести и прочей ерунде. Я даже не мог однозначно ответить самому себе, что мы поступили неправильно.

Такие мысли кружили в моей голове, вероятно, и в её тоже. Весь путь она даже не обращала на меня взгляда, уставившись сквозь окно на проходящие серые силуэты многоэтажек; возможно, она не была способна выдержать встречу наших наглых глаз. Когда я подъехал к её дому и припарковался прямо возле подъезда, мы ещё минуту молчали. Во висящей плотной и напряженной тишине можно было слышать только наше беспокойное дыхание, а потом она опустила голову и тихо сказала: «Я не виню тебя за всё произошедшее... Возможно, я всегда относилась к этому слишком чувствительно, но нам будет лучше больше не видеться».

Она прикоснулась двумя пальцами к своим губам, а затем приложила их к моим губам, передавая свой поцелуй. Её глаза были полны слез и какого-то неопределенного отчаяния. Я понимал, что мои слова сейчас не помогут и Кате нужно время прийти в себя. Что бы я ни сделал сейчас, это только оттолкнет её ещё дальше от меня, поэтому я позволил ей уйти.

Я наблюдал, как она удаляется, ощущая горькую привычность этого зрелища: раскачивающиеся бедра в такт, мелькающие туфли на каблуках. Но она уже не оборачивалась и вскоре исчезла за массивной дверью из железа. "Настоящая сучка", - вдруг пришла мне в голову мысль. "Ты, должно быть, рождена насильницей, упиваешься своей силой и властью. Ты наслаждаешься этой стороной себя". Я знаю, что через пару дней ты позвонишь мне и предложишь очередную запретную игру. А может быть, ты никогда больше не позвонишь.

Вернувшись домой, я был полон отрицательных эмоций по отношению к себе и ко всему миру. Я не знал, как вести себя со своей возлюбленной и что делать вообще. К моим уже имевшимся проблемам добавилась новая, и жизнь опять начала тянуть меня на самое дно - темное и лишенное жизни. Лицо горело, словно под действием сильного ветра, глаза резали острая боль, а все тело ощущало гнетущую усталость. Быстро помывшись, я просто упал на кровать и неизвестно почему начал вспоминать яркие моменты нашей недавней интимной связи.

Чем больше я припоминал эти образы в памяти, тем сильнее возбуждение охватывало меня. Я все больше желал повторить что-то подобное, и все меньше у меня было сомнений относительно моральности наших действий с Катей. Это было прекрасно, это было завораживающе - мы были двумя преступниками. Может быть, Бонни и Клайд грабили банки, а мы всего лишь позволили себе интимное преступление над религиозной фанаткой. Но разве это не объединяло нас невидимыми нитями так же сильно, как самую знаменитую парочку? Разве от этого мы не стали еще ближе, как кровавые сообщники?

Мы уж точно не Ромео и Джульетта — мы Фернандес и Бек, ну только не такие уродливые. Мы два злодея, помешанные в своих больных желаниях. Я глупо заулыбался придуманному сравнению, мое настроение совершенно неожиданно приподнялось, вместе с моим бойцом, ожившим от всех этих грязных мыслей. Оказывается, только-то и надо было выбросить глупые переживания. Даже интересно, куда приведет меня эта волчица в овечьей шкуре. Пожалуй, стоит быть более аккуратным, надо самому больше контролировать ситуацию, но разве это возможно с моей безумной прихожанкой.

Постепенно я позабылся болезненным сном, прерываемым между тем не совсем различимыми видениями. Все мелькало, словно кинолента, склеенная из нескольких бессвязных частей, словно фильм Тарантино, словно пестреющие на перроне лица прохожих, когда ты проносишься мимо них на поезде. Я с трудом соединял разрозненные куски воедино.

То перед глазами проносились голые тела Кати и Лены, то неизвестное длинное шоссе с бесконечным потоком машин, то вдруг совсем дикая лесная поляна, то блестящие золотые купола, a то жующая жвачку корова черной масти с загнутыми большими рогами. Неожиданно бешеный круговорот сцен остановился как раз на той самой корове, которая уставилась на меня огромными волоокими глазами с предлинными ресницами. Установившаяся вдруг тишина резала уши непривычностью и в ней я отчетливо различал жужжание многочисленных оводов и чмоканье челюстей животного. Я ничего не мог понять и также глупо таращился на корову как она на меня.

Переведя взгляд чуть в сторону, я с некоторым изумлением заметил худосочного белобрысого пастушка с непомерным для него сыромятным кнутом, перекинутым через плечо.

— Кто она? — спросил парнишка, не проявив ни малейшего эмоционального волнения на лице, которое застыло в неподвижности.

Едва я успел размышлять о том, как ответить, как все снова задрожало и стало двигаться в своем обычном беспокойном ритме, так что я не успевал разглядеть ничего. Через мгновение, однако, мир снова замер перед невысоким деревом, которое любой русский без труда узнал бы как осину. И снова в тишине, на фоне легкого шелеста дрожащих круглых листьев, раздался пронзительный голосок. На этот раз это была очаровательная девочка лет семи-восьми, одетая как обычная деревенская грибница.

— Кто она? Скажи имя её.

Как и ожидалось, карусель снова закрутилась после этих слов и после еще нескольких минут остановилась на старом кладбище, поросшем густой травой и небольшими деревцами. Прямо передо мной была очень старая могила, насыпь которой едва можно было разглядеть, если бы не установленный сверху крест, смытый дождями и ветрами. Я заметил, что крест был не такой, как обычно ставят у нас, а греческий, с равными сторонами.

— Ну, спрашивай уже, кто она! — выкрикнул я в нетерпении. — Зачем ты играешь со мной, мое воображение? Что же я должен увидеть?

В ответ на это поднялся сильный ветер, который благодарно дул мне в спину, и хотя ноги едва стояли от его мощного напора, дыхание не перехватывалось. Под ударами бурного порыва ветер задел крест на могиле, заставив его скрипнуть и наконец сломаться с треском ломающегося дерева. Сначала он упал на бок, а затем полностью повалился на землю. После этого вихрь практически сразу же исчез, превратившись в легкий бриз.

Что-то подтолкнуло меня подойти и взглянуть на вывернутое распятие. Подобравшись поближе я с удивлением отметил, что его перекладины странным образом легли в аккурат между четырех зажженных больших квадратных свечей, расставленных на могиле. Почему ветер так и не смог затушить свечи, несмотря на то, что ему хватило сил разломить под самое основание траурный знак, я никак не мог понять.

На всякий случай я еще раз взглянул на образованный стихией символ, стараясь поскорее запомнить его, и не зря ведь мое путешествие, организованное мозгом, еще не закончилось. Земля на могиле стремительно начала приподниматься, словно из-под нее кто-то пытался выбраться наружу, отчего я не удержался на ногах и нелепо рухнул на спину, больно ударившись затылком o какой-то камень.

Мне казалось, что я лежу так целую вечность, смотря на черное, усыпанное мириадами звездных огоньков ночное небо, не в силах подняться, придавленный чьей-то крепкой рукой, a в ушах стоял постоянный звон целого хора детских голосов: «Кто она? кто она? кто она? » Я зажмурился и что есть мочи закричал: «я не знаю».

Тут оказалось, что лежу я уже совсем не на могиле, a прямо на асфальтовой дорожке перед небольшой лесенкой, сложенной из каменных ступеней, которые заканчивались большой смотровой площадкой. На этой площадке громадиной чудовищной стрелы с зеленным окончанием крыши вырастало какое-то здание похожее то ли на церквушку, то ли на вышку. По мне так в ней было что-то фаллическое, и блестящая золотая луковица смотрелась точь-в-точь как настоящая залупа.

Я встал на ноги и, приблизившись к маленькой церкови, попытался рассмотреть окружающую местность холма, на котором оказался. Вдали тянулись горы с гладкими склонами, а под ними сверкали тысячи огней незнакомого мне города. Город жил своей ночной жизнью, однако я не слышал шума автомобилей или шороха людских голосов или даже звуков бесчисленных бумажных и полиэтиленовых пакетов, разносимых ветром.

Вблизи от холма стояли небольшие домики на окраине города, а за изгибом широкой проспектной улицы высокие здания из стекла и бетона уходили вдаль. Что это было за место, я не мог понять, но был уверен, что раньше здесь не был.

Заинтригованный, я долго наслаждался этой красотой, пока не почувствовал на себе чей-то напряженный взгляд. Резко обернувшись, я увидел старую женщину, согбенную и одетую во все черное, стоящую прямо на лестнице к церкви с изящными коваными перилами.

Заметив, что я обратил внимание на нее, женщина опустила голову, скрытую под черной шалью. Поняв, что моя встреча с этой старушкой не случайна, я решительно направился к ней.

— Вы ждали меня здесь? Что мне нужно знать? — спросил я.

— Ты конечно меня ищешь, — прошептала моя собеседница. — Но не следует обращаться ко мне без имени или ты его забыл?

— Я не знаю вашего имени, — ответил я раздраженно. — Коровы разные, деревья, кресты... Я ничего не понимаю.

Тут худая костлявая рука, до боли сжимая, схватила меня за запястье и старуха, подняв голову, зашипела:

— A ты посмотри в кошельке своем, не найдешь ли там имени моего.

Я в ужасе смотрел на исколотое иглами бледное лицо, уставившееся на меня безжизненными мутными глазами. Сердце бешено колотилось от страха, но во мне не было никаких сил даже просто пошевелиться, не то чтобы бежать, и как маленький ребенок я просто зажмурился. Когда я открыл глаза, то старухи уже не было, a я оказался в уже знакомой мне деревенской избе, в которой побывал в прошлом своем сне.

Впрочем, вокруг произошла разительная перемена: согретая теплом русской печи комната была убрана, столы и лавки поставлены на полагающиеся места, a стены и пол тщательно вымыты. В дальнем углу под узким окошком стояла кровать, на которой кто-то чинно похрапывал густыми грудными раскатами. Колыбелька также висела на прежнем месте, но судя по торчащим из нее углам холщевой материи, сейчас там спал ребенок, мягко покачиваемый заботливой рукой девочки лет восьми, что сидела на табурете перед колыбельной, сама погрузившись в полусонное состояние.

Чья-то теплая ладошка коснулась моей руки и, посмотрев вниз я увидел кикимору, которая боязливо озиралась на меня своими погаными глазками.

— Ох, сейчас забава будет, — сдерживаясь, захихикала она, — как раз подоспел.

Несмотря на то, что существо вызывало во мне прежнее отвращение своим отталкивающим видом, в глубине души я даже обрадовался, увидев старую знакомую, вместо того бреда, что творился до этого.

— Почему я снова здесь? — спросил я у нечистой.

— Спроси у хозяина, — хмыкнула кикимора, — только сейчас он занят и не до тебя. Тебе не одному достанутся все яблоки.

Я попытался что-то сказать, но моя собеседница поспешила к выходу, переваливаясь с бока на бок. Она открыла дверь, и в комнату мгновенно проскользнул тот самый рыжий хитрый кот. Усатый грабитель на своих бесшумных лапах быстро проник в комнату и оказался на кровати. В комнате раздалось громкое урчание довольного животного, перемещающегося с ноги на ногу и царапающего острыми когтями податливую ткань одеяла.

Человек, спящий на кровати, начал двигаться, разбуженный неожиданным ночным вторжением в свою комнату. Хриплым женским голосом он прошептал:

— Киска, киска!

В темноте пятьдесят стен я едва различал силуэты. Только рука, плавно скользящая по шерсти и вызывающая маленькие вспышки статического электричества, была видна благодаря озорным огонькам. Кикимора снова подошла ко мне и, осторожно ухватив за рукав, потянула в направлении кровати, давая понять, чтобы я не шумел.

— Я не киска, я домовик! — проговорил кот и тут же набросился на несчастную женщину.

Мы приблизились и я заметил борьбу двух фигур на кровати. Вместо кота сверху изо всех сил пытался залезть мохнатый старичок, уже знакомый мне. Женщина старалась оттолкнуть нежеланного гостя себя, при этом говоря: «Батюшка, что ты делаешь? Это неприлично», но было видно, что ей не удалось сдвинуть нападающего. Когда она осознала, что сама не может сбросить тяжелое тело чудовища, она просто начала отталкивать его лапы, высовывающиеся из-под подола ночной рубашки.

— Тише ты, дура, — зарычал домовой, — в чужой дом поселилась, a хозяина не умаслила, разрешения не спросила. Хочешь, чтобы как на прежнем месте было?

— Не обижай, кормилец, не души, позабыла я разрешения у тебя спросить, как заехала, да такие хлопоты были, что из головы все вылетело, я тебе на Пасочку таких блинов напеку и христоваться завсегда буду. И так мы бедные погорельцы, — причитала баба.

— Кто ж тебя душит, раздвигай ноги, — рявкнул старичок, — мне от тебя не блинов, a другой сладости надо. Очень уж пряная ты вся из себя, Агрепиница, как наряды меняешь засмотреться можно, никакой мочи терпеть, сисечки спелые такие, налитые, a уж зад каков. Давай уж, по-свойски оприходую тебя, ты не шуми тока, a то поразбудишь всех.

— Как же так, батюшка, — скулила крестьянка, между тем сама не без видимой охоты, задирая подол перед напавшим на нее демоном, очевидно смекнув, что угроза не так страшна, как ей показалось, — видано ли дело, чтобы люди с духами такими делами занимались.

— Что ж такого? — хмыкнул дед, нацеливая свое орудие на мохнатую щель, — где тут твое сладкое яблочко, никак не попасть, поросло-то волосней как у тебя все. Ты вдовица, a еще вся в соку, чего бы ни побаловать.

— Дай я... сюда вот, — жарко шептала женщина, направляя уставленный на нее ствол прямо в горящую норку между ног, — полгода уж я без мужицкой ласки, a тут ты, кормилец, глаз положил. Что ж это будет-то? Ох, и большой же он у тебя.

— Тихо ты, Агрепина, — шикнул домовой, — дай дело сделать.

Через мутное окно, под которым стояла кровать, почти не проникал жидкий лунный свет, но тем не менее мне было видно почти всё, a об остальном я мог догадаться по однообразности происходящего. При этом казалось, что барахтающиеся в складках простыней голубки, совершенно не видят меня и не смущаются моим присутствием.

Рыжее чудовище с яростным напором навалилось на несчастную и стало исступленно долбить ee своим, по-видимому, немалым в размере членом. Мне было прекрасно слышно, как звучно хлюпает на всю комнату ee переполненное соком влагалище, под остервенелыми ударами мужской плоти. В такт этим ударам пищала Агрепина, обхватившая насильника пухлыми ногами, стараясь заглотить своей чавкающей пиздой его стержень целиком.

Кикимора в непонятном жутковатом пугающем танце скакала вокруг совокупляющейся парочки, ехидно посмеиваясь и приговаривая какие-то неразборчивые заклинания. Со стороны все выглядело до крайности отвратительно, но я в странном возбуждении продолжал наблюдать за этим диковатым половым актом и даже подошел еще ближе, стараясь рассмотреть получше все детали. Старик, тяжело пыхтя от усилия, продолжал налажено загонять член в размякшую и разопревшую от удовольствия крестьянку, которая только и могла что ахать: «как мило, хозяюшко, еще же, еще... »

Женщина страстно сжимала в объятиях волосатое чудовище, источавшее противный козлиный запах, и его любовное мастерство явно нравилось ей. По прерываемым временами ee стонам и конвульсивным движениям конечностей, я догадался, что она уже не меньше трех раз кончила, при этом, не проявляя никакой усталости и утомления, a уж тем более намерения прекратить соитие. Ee изголодавшееся по плотским утехам тело требовало новых и новых порций сладкого блюда, готовое ряди этого отдаться полностью на волю нечистой силы. Наконец, и домовой притомился от буйной скачки, которая неминуемо привела его к разрешению. Он застыл в самой крайней точке, загнав свой ствол в голодное похотливое нутро крестьянки, как только мог глубоко. Его мохнатая рыжая тушка почти не двигалась, лишь слегка подрагивая судорогой, но я знал, что в тот самый момент потоки спермы один за другим затопляют женскую плоть, расплываются по слизким трубам, разнося с собой не только миллионы неприметных головастиков, но и палящее нестерпимым огнем наслаждение оргазма. Агрепиница взвыла.

Старик, шлепнул ee по спелой ягодице и быстро спрыгнул на пол.

— Чего пожаловал? — рявкнул он в мою сторону, — никакого покоя от вас нет, уж и бабу оприходовать не дадут. От такой ягодки отрывают.

— Мерзостью такой занимаешься, — ответил я, рассматривая распластавшуюся прямо передо мной дородную крестьянку, которая нежилась в объятьях наполнившего ee всю оргазма.

— Хороша? — подмигнул мне домовой, поглаживая мурлыкающую любовницу — нравятся титьки? И в две ладони не поместятся. A пиздища какая, мягонькая, словно шелковая. Сейчас Грунечка, вернусь к тебе.

— Все одно, гадость, — выругался я

— Ты смотри на него, какой, — хмыкнула кикимора, — сам так значит с Гекатой еще и не такое делает, a домовик вишь ли гадость. Надо было ему все ж пальцы подрезать ножничками моими.

— Брысь, — шикнул я, — нет мне до вас дела, это вы мне снитесь, a не я к вам являюсь. Достали вы уже черти полосатые, то коровы, то деревья, то кладбища с часовнями видится. Одного не пойму к чему мне это?

— Ой-ой, — заголосила кикимора, — добралась.

— Так значит, она сама решила тебе показаться, — недовольно цокнул дед

— Да кто-она-то? — все больше раздражался я, — весь сон спрашивают меня про имя ee.

— Спрашивают? — удивился старичок, — которая из них на тебя глаз положила, мы про то с кумой не знаем. Ты один ee имя сказать можешь, на то она себя и показывала, над тобой у них силы нет.

— Ничего я не понимаю, — выдохнул я в растерянности, — что за воображение у меня такое дурацкое.

— Со временем допрешь до истины, хоть нашего прежнего совета и не послушал. A мне тепереча некогда в ваши игры играть, вишь какая краля у меня лежит. Мне ты без надобности с бабами своими разбирайся.

Я вновь вглядывался в образ женщины, оставшейся наполовину раздетой. Ее привлекательность была очевидна: хотя лицо оставалось неразличимым в полумраке, ее нежные изгибы больших грудей и широкие белые бедра, освещаемые тусклым светом луны, раскрывали красоту зрелой российской женщины. Она наслаждалась послевкусием страстного объятия, не обращая внимания на нас.

"Кто она?" - спросил я домового.

"Вдова. Муж ее погиб собственной смертью, оставив ее одну с детьми. Так судьба привела ее в этот дом, который стоит пустым. А почему бы и нет, чтобы погреть такую голубку? Породит мне ребенка для подпола," - ухмыльнулся он.

"Ты думаешь она забеременеет?"

"Конечно! Как я могу иметь женщину и не заполнить ее своей семенной жидкостью," - ухмыльнулся дед.

Не зная сам, почему, я протянул руку к крестьянке, положив ладонь на ее теплую и потную бедру. Она стонала в ответ и положила свою сильную рабочую руку поверх моей. Моя рука медленно скользила вниз, ощущая каждый бугорок ее кожи и быстрый пульс нагретого страстью тела под ней. Моя рука уверенно достигла цветка между ее ног и уткнулась в густые локоны жестких волос. Проникнув сквозь чернеющую поляну под белым животом, пальцы неожиданно провалились в широкую горячую дыру влагалища, излучающую специфический запах страстно оттраханной женской пещеры. Женщина зарычала от прикосновений, требуя немедленного проникновения, очевидно не осознавая, кто доставляет ей наслаждение.

Я почувствовал липкую влагу чужой спермы на пальцах и резко одернул руку.

— Довольно, — вспылил домовик, — давай отсюда. Мы с кумой еще повеселимся с Груней, a ты иди.

Старик сильными руками ухватился за мои плечи и потянул от кровати. Я начал падать, стараясь сложится как-нибудь так, чтобы в очередной раз не набить себе шишку, но, так и не коснувшись пола, проснулся в своей кровати запутанный в сбившихся мокрых простынях.

10.

1856 год, д. Семеновская

Пореченского уезда Смоленской губернии

С высоты холма отец Илья, несмотря на сгущающиеся сумерки, различил несколько десятков серых нахохленных бревенчатых домов, выстроившихся в шеренгу на противоположной стороне ложбины. В период ранней весны деревня выглядела особенно уныло и безрадостно со своими, распухшими в нескончаемых потоках жидкой грязи, дорогами, покосившимися оградами палисадников, костлявыми скелетами редких черных лип и тощими перепачканными в навозе коровами, бродящими по еще голым полям с непроходящей тоской в слезливых глазах.

Однако у иерея было самое что ни на есть хорошее расположение духа и предвкушение скорого ночлега пусть и в таком удручающем месте, лишь еще больше радовало его уставшие от долгой дороги ноги. Он уверенно зашагал по раскисшему спуску, рассчитывая без проблем найти и приют, и теплую похлебку для своего урчащего еще с пропущенного обеда живота.

В первом же доме его приняли с неподдельной радостью гостеприимства и усадили за стол. Расслабившись в тепле избы, священник с удовольствием набросился на холодную калью, поставленную перед ним разбитной молодухой, озорно улыбавшейся ему весь вечер.

— Куда вы направляетесь, отец? — флиртовала девушка, дерзко приподнимая свои полные груди, сложенные крест-накрест в руках. — Неужели в Верховск на пост священника?

— Нет, сестра, — ответил мужчина с улыбкой, словно не замечая неприличности собеседницы. — Я являюсь полковым священником. Сейчас отправляюсь в расположение части после ранения по церковным делам.

— Где же вы, отец, сражались с турками? — воскликнула девушка.

— Мне не предоставлялось возможности сражаться с врагами. Моя задача заключается в укреплении веры наших воинов и облегчении страданий раненых. Я был в самом Севастополе, там мы защищали северную сторону города в составе 25-го пехотного полка и там меня осколком ранило. Такова была Божья воля.

— Где же вы получили ранение? — интересно спросила хозяйка.

— Заткни ей рот! — возмутился мужчина, присаживаясь за стол. — Чего она задает глупые вопросы. Позвольте батюшке отдохнуть после дороги. Он стоял за нашу русскую веру и Царя, а вы даже покушать не предложите. Кстати, отец, правда ли, что турки выглядят как черные чудовища с рогами?

— Французы привезли своих арапов, и они действительно черные и угрожающие. Их называют также завувами. Но у них нет рогов, хотя они похожи на чудовищ и так же злобны.

— Ой, это интересно! — воскликнула девушка, при этом случайно подправляя свои выбившиеся золотистые локоны. — Хотелось бы увидеть этих противников и узнать, такие ли они как наши солдаты.

— Молчи, тебя просят! — громко раздался голос главы семьи.

— А я что? — обиделась крестьянка. — Вы постоянно мешаете батеньке сказать слово. А у нас, отец Илья, есть своя нечистая сила без каких-либо черных зубастых созданий.

— Вот же ум короткий у бабы, — причмокнул мужичек, — нет у нас никакой нечисти, все християне православные и в церковь как положено ходим и святое писание чтим.

— Как же нет, — возмутилась на этот раз молодица, — a бабка Устиница, одно ведьма, уж пятый день покоя не дает, все никак душу, ee грешную антихрист не принимает.

— Ты не мели языком, — огрызнулся хозяин, — оно как я понимаю, честной отец, еже ли человек нечист был, водился там с разными бесами, так его сатана к себе прибирает, a замест него черт в тело селится. A где же это видно, чтобы черт да в церкву ходил, a еще и причастие принимал. Так что ничего Устиница не ведьма, обычная баба, просто прихворала.

— Ага, обычная, — злобно хмыкнула из-за перегородки хозяйка дома, — от того, что у них в доме одни распутницы вас дурней мужиков через передок свой приручили, вы и защищаете старую. Как есть она ведьма, вся семейка их одни ведьмы. Окрутили своими телесами мерзостными, да и всей деревне гадости творят. Не зря Наталью господь покарал, я-то помню, что сам к ней шастал по молодости лет.

— Ты еще знаешь чего, — несколько боязливо ответил мужичек, — это все ваши бабские сплетни.

— Конечно наши все сплетни, — завелась хозяйка, выскочив к столу, — a Петров пацаненок видел, как они мерзостным идолам деревянным кланялись, то же всё наговоры. A уж про то, что к Наталье черт на ночь любоваться прилетал, это каждый знает. Не думал бы ты через одно место, тоже бы сообразил.

— Ишь закудахтала как.

— Что же правда, что при смерти эта несчастная? — вмешался священник, — отчего же не исповедают ee и соборование не проводят.

— Ну, это вот так вышло... — запнулся хозяин, — отец Александр решил не ехать. Дорога сейчас плохая после зимы, снег только что сошел, да и у него много других дел.

— Вот она, плохая дорога, — насмешливо перебила его жена, — она проклятая, поэтому и батюшка не поедет к ней. Люди говорят, что Устиница соблазнила одного студента из семинарии и ее внучка уже давно интересуется отцом Александром.

— Как так? — возмутился священник, — сколько лет этой Устинице?

— Я думаю, восемьдесят восемь или около того, — вмешалась молодая женщина, — она никак не умрет. Никто в нашей округе столько не проживал.

— Значит нет надежды уже. Скоро она уйдет из жизни. — еще больше возмущался гость. — Какой же у вас приход такой? Как можно оставить христианскую душу без исповеди? Я даже мусульманам в Севастополе помогал, так как Господь повелел каждому рабу заботиться о своем ближнем, а у вас крестьянка осталась без прощения грехов. Немедленно отведите меня к ней.

Хозяева смотрели друг на друга в растерянности, но решительность священника, только что вернувшегося с войны и горящего желанием справедливости, не давала им возможности сопротивляться. Праведный гнев священника и его пылающие глаза могли легко покорить целый легион демонов, поэтому они без возражений провели Оносьицу к дому ведьмы, проклиная ее за то, что она начала этот разговор.

На улице уже было полной темноты, идти по расплавленной и порушенной копытами скота дороге без единого фонаря было трудно. Путешественники то и дело спотыкались и скользили по грязи, но держась за друг друга для поддержки, продолжали двигаться все дальше и дальше. Девушке явно нравилось гулять с молодым и привлекательным священником, и она несколько раз, будто случайно поскользнувшись, прижималась всем телом к спутнику, давая ему возможность насладиться прикосновением к ее упругой груди или обнять ее нежную талию без следов жира.

Впрочем, наш герой был слишком погружен в свои мысли, чтобы обращать внимание на сладостные вздохи своей провожатой, a уж тем более лапать ee нескромно выставляемые прелести, сколь заманчивы они бы не были. Какой-то внутренний голос словно торопил его поскорее добраться до загадочной ведьмы.

Через минут двадцать они оказались за деревенской околицей, где приютился небольшой обветшалый домишко, в окошке которого трепетал чахлый огонек свечи. Священник с Оносьицей долго стучали в распухшую от сырости дверь, но им никак не открывали. Наконец, на пороге появилась высокая худая фигура молодой девушки, замотанная в кучу платков и каких-то тряпок.

— Оносьица, ты что ль? — приятным голоском отозвалась она, — недосуг мне подруга, бабушка совсем плоха, огонь ee жжет

— За тем и пришли, Василисица, — ласково проговорила гостья, — не одна я, вот отец Илья, у нас на постое был, да захотел отпустить грехи бабке Устинице

— Ой, и не знаю, сестра, — заохала хозяйка, озираясь по сторонам, — совсем дурна она стала, одолевает ee бес, рычит дико и глаза горят, ужас. Сама ee боюсь.

— Позволь мне взглянуть, — властно сказал иерей, отодвигая с пути девушку, — где она?

— В избе, — немного опешив, залепетала она, — я здесь в сенях сейчас обитаю, с ней страшно.

Отец Илья без тени сомнения распахнул дверь и шагнул в полуосвещенную комнату с закопченными стенами и провисшим от времени потолком. Внутри стоял затхлый тошнотворный запах, который, казалось, раздирал не только нос, но даже и глаза, выбивая слезы. Тусклый огонек сальной свечи едва развеивал черноту ночи, но постепенно священник привык к полумраку и стал различать окружающие предметы.

На грязной деревянной скамейке, которая была завалена разным мусором, сидела на корточках, смотря дикими звериными глазами на вошедшего, старуха. Казалось, что у нее ушел рассудок и она даже не осознает свое местоположение. Одежды практически не было, а те обрывки, что прикрывали ее наготу, были полностью изношены временем и небрежным обращением. Длинные седые волосы жирными прядями свисали до самого пола, а крючковатый нос и впалый беззубый рот, которые дополняли картину, делали ее похожей на сказочную бабу Ягу.

Однако больше всего священника поразил длинный кусок плоти на лавке, покрытый жесткой щетиной - это явно был хвост, подобный хвосту животного. Бабка непрерывно рычала как будто клокоча языком в горле и оглядывалась безумными глазами, при этом больше нескольких секунд не отрываясь от гостя.

Внезапно, с дикой игривостью и рыком подобным зверю, она ползком приблизилась к двери, перепрыгнув расстояние до попа одним прыжком, явно намереваясь задушить посетителя. Тот даже не пошевелился, такие маневры не устрашали человека, прошедшего ужасную войну. Отец Илья лишь осенил бедняжку крестным знамением и произнес:

- Примите Дух Святой. Кому вы простите грехи, тому будут проститься; на ком вы оставите, на том они останутся. Я пришел от имени Господа нашего по его призыву, чтобы ваша грешная душа обрела покой.

- От тебя смерть разит так же сильно, как и от меня,- зашипела старуха, остановившись прямо перед священником.

- Верно,- спокойно ответил отец Илья,- я вернулся. Ты ничего не знаешь. Я тоже не знала ничего. Была молодая и глупая. Сейчас я расскажу тебе, а потом ты скажешь, сможешь ли простить мне грехи.

рассказ Устиницы.

Мне тогда совсем немного было лет. Жила я далече отсюда, да на Руси все места друг на друга похожи, так что вроде этой деревеньки моя и была. Жил злой человек у нас в деревне. Он ворожбой занимался, знахарством разным: и зелья варил, и духов поганых почитал, хоть для виду и иконы в доме держал и в церковь сельскую наведывался, a все ж одно веры православной не имел. Пришло ему время умирать, вот как мне сейчас, да только по его роду не принимали душу его. Тело его уж мертво было, a душа, как в клетке зловонной запертая, все металась. Всё потому что никому не передал он свое колдовское умение, a без этого уйти на покой нельзя. Однако кто ж захочет черноту в сердце пустить добровольно.

Вот и решил человек тот обманом и хитростью всучить свое лихо. Пришла к нему как-то в ночи девка красная, спелая, такая, что все мужики в деревне засматривались. Пришла значит и говорит, что прогневала Параскеву-Пятницу, что беда ей грозит. Ведьмак сразу и смекнул, что случай ему представился. Не знал он, что за дух на самом деле приходил к девице, да только сообразил бросить в печь дурман-траву, чтобы гостью расслабить и красотой ee блуд свой ублажить, a потом всучил дурехе деревенской щепку от дерева священного, вместе со знаниями магическими.

Так колдуны и делают — дают душе невинной предмет какой, заговоренный, a с ним и учение свое злое. Еже ли не избавиться от этой вещи, то станешь сама ведьмой, на шабаш летать будешь, да с чертями блудить. Так народ и говорит. Только все это не так просто.

Я же не имела ни малейшего представления о каких-либо хитростях. Взяла эту проклятую палочку и отправилась к женскому духу, на которого меня направил ведьмак. И он не просто так послал меня к ней, потому что он служил ей долгое время и выполнял для нее темные дела. Он захотел, чтобы я стала его прислужницей Мокоши.

Пришла я к ней, поклонилась и начала просить ее о помощи для своей семьи, чтобы она не наказывала нас бедных за мою глупость. Обещала больше не заниматься ночной работой по пятницам. Она начала ругать меня и угрожать бедствиями. Только когда я призналась ей, что не занималась веретеном, а удовлетворяла свои похотливые желания, она изменила свое отношение ко мне.

Она подошла ко мне и нежно обняла меня, но не так, как подруги обнимаются, а совершенно бесстыдно. Ее горячие губы поцеловали меня, а ее руки начали развлекаться между моих ног, так непристойно и желанно. "Ты действительно делала это сама?" - спросила она, а у меня кружится голова. Я хочу убежать, но огонь внутри разгорается, она такая красивая и всю пахнет цветами полевых лилий. Ее шаловливые руки так приятно мнут мою интимную часть. У меня нет сил сопротивляться. На самом деле, зачем сопротивляться? Мои отвратительные губы уже самостоятельно целуют ее, и ее язык проникает в мой рот, чтобы почувствовать сладкий вкус.

Она положила меня на мягкую траву и сняла все мои одежды. Мне было стыдно закрыть свою интимную область, но я слышала ее похвалу: какие у меня полные груди и шелковистая кожа. Я была на пределе возбуждения, раздвинула все свои прелести без стеснения и ладонью ласкаю сама себя. Хоть я не знала тогда, как заниматься сексом с другой женщиной, но все происходило интуитивно. Я удовлетворяла себя так же, как она голубила меня.

Прильнула богиня к моей писечке сластолюбивыми устами своими черешневыми, a та уж вся сочится, так от желания взмокла. A уж как язычок ee тугой блудливый в самую щелку мне пролез, так я аж взвыла. Слезы из глаз текут, дышать нечем и в ушах все звенит, словно гром меня оглушил, a я одно молю ee не прекращать, да побыстрее меня облизывать. Так умильно мне стало, так сахарно, что я совсем разум потеряла. Глажу ee плечи нежные, волосы шелковистые перебираю, слова ей ласковые шепчу, a она знай свое дело обрабатывает мою срамоту, и так зайдет и так, и кусает слегка и сосет устами жадными и пальчиком помогает. Я ведь и представить себе тогда не могла, что такое сотворить можно.

Известное дело разрешилась я от таких ласк умильных, так что мочалка моя аж соком девичьим брызнула прямо в лицо ей. A Мокоши это все ни почем, одно слизывает нектар, да нахваливает, какая медовая я на вкус.

— Как, — говорит, — любо ли тебе с бабой это делать?

— Ой, как любо, — отвечаю, — уж так меня Захарий своей елдой приятно отделал, a с твоим язычком, да руками проказливыми сравниться не может.

Стала она мне твердить, что по нраву я ей, что любовь у меня огнем внутри неспроста пылает, a по дару божьему, и надобно мне много этой любви другим дарить, огнем согревающим делиться. Повелела богиня никогда от услады не отказываться, что с мужиками, что с девицами.

На эти слова возмутилась я.

— Как же так, матушка, ведь написано в писании святом грех это, негоже блуду придаваться? Не сжег ли Господь Гоморру за деяния такие.

Она рассмеялась и задала вопрос:

— А зачем же ты тогда так расставила свои наглые ножки передо мной и просила, чтобы я сильнее пососал твой персик?

Она смеется громко, а при этом мнет мою грудь и ласкает окаменевшие сосочки. У нее такие нежные и чуткие ладошки, словно легкий ветерок или теплый дождик. Невозможно устоять перед ними.

— Я не знаю, — отвечаю я, — ты красивая женщина, матушка, и я не могу устоять перед твоим соблазном. Вот и сейчас ты трогаешь мои груди, а от этого меня охватывает дрожь. Может быть, я грешник, что связался с тобой через плотское желание.

— Ты что меня за демона принимаешь? — восклицает она.

— Я не знаю, но настоящая Параскева бы не занималась такой сладостной похотью. Это может быть только со мной. Мне это очень нравится, но я понимаю, что я погубил свою душу из-за слабости плоти.

Мокошь наклоняется ближе ко мне, так что я чувствую ее дыхание, она поцеловала меня в губы как родную и рассказала свою историю.

История Мокоши.

Ты прав, Устиница, я не Параскева. Люди так меня называют из-за незнания и потому, что забыли обман, преступление и свою родную кровь. Я была девушкой, подобной тебе, уже не помню когда и как все было. Род не позволяет помнить прошлое до смерти; если перешагнуть черту, то оставляешь это позади.

Я умерла не в старости и находилась в темном пределе первозданного мрака, потому что в том мире еще не было ничего. Мои родственники поставили деревянную статую для воспоминаний и положили под нее памятные вещи, чтобы не забывать меня после смерти. Они не знали, что этим вернут меня обратно в родное пространство. Пока хоть один человек помнит о тебе, душа не может перейти.

Мне самой грустно стало от горести моих родных, и решила я им помочь, чтобы не пропали без меня. В тот год засуха стояла великая, и урожай погибал весь. Так я собрала тучи небесные и пролила влагу живую над полями своими, зеленью их покрывая. Подивились все соседи, что после того как поставили идола моего, чудо такое свершилось, и захотели тоже себе благо призвать — сделали еще больше мой образ и дары принесли какие у них были. Так и началась моя жизнь богини, за влагу почитаемую. Как мать родная за девками русскими приглядывала, оберегала их, с парнями сводила, дом обустраивала, да потом при родах помогала, ну бывало, что и наказывала неумеху вроде тебя, что прядет не в срок, только по-доброму, по-родительски.

Со временем узнала я других покровителей земли русской и Велеса и Дажьбога и Стрибога и других. Чем больше людей наши имена поминали, тем сильнее мы становились, могущественнее и уже не простыми духами ходили по свету, a богами всевластными.

Потом прознала я, что и у других племен есть боги свои. Бродила как-то по крайним деревням своим, навещала мирянок и увидела духа красоты неописуемой, черноокую, стройную, с косами густыми длинными, с именем нежным — Умай. Повздорили мы по началу, ибо оказалось, что она, тем же самым, что и я, заведует у соседей наших, которые на Волге-реке живут. Обе мы не доверяли друг дружке, думали, одна другую изжить хочет и народ ee погубить. Ох, и повыдергали мы друг другу косы, a уж сколько проклятий понаслали. Однажды сошлись с ней в драке очередной, схватила я ee за пояс и повалила на землю. Прижимаю ee книзу, a одно чувствую, груди ee под материей от дыхания частого поднимаются, да губы коралловые блестят от бега бешенного, дрожит вся красавица телом своим стройным, a глаза как искорки блестят и реснички длинные хлопают. Видать, она то же самое почувствовала, и уста наши соединились поцелуем нескромным, a там уж и ручки шаловливые прелести друг дружки ласкать принялись. Не знали мы, что такое с нами сотворилось вдруг, но не стали противиться чувствам своим и отдались любви внезапной, любви сладостной.

Я была уже замужней богиней, супругой Перуна. Но Умая так очаровала меня, что я не могла ей устоять. Я бежала к ней через густые леса и болота, чтобы только видеть ее глаза и ласкать ее нежные ножки. За нами последовали наши народы, они начали жить в мире, установили торговлю и стали хорошими соседями. Мы делили запасы в трудные времена и защищали друг друга от врагов. Я не думала, что наша любовь будет так прекратилась.

Вдали от нас жил злой и завистливый народ, у которого были подобные им боги. Они пропитывали себя ненавистью и заставляли всех поклоняться только им, чтобы не было радости или веселья на земле, только страдания и плач. Они не дарили своей любви своему народу, а всегда нападали на них гневным мечом, чтобы люди жили в страхе. Параскева родом из этих земель. Злой тиран убил ее в земных днях, обезглавил и насмехался над ее телом. Но после смерти она наполнилась злобой к простым людям. Если кто-то устраивает праздник, она немедленно нападает на него, крича: "Вы забыли мои страдания, как вы рвали мою плоть!" Она опрокидывает столы, разбивает винные кувшины и тянет девушек за их прекрасные волосы.

Эти боги проходят по миру и заставляют людей отказаться от своих родных богов, обманом, подкупом или насилием. Они используют имя Триединого Рода, чтобы выполнить свою волю. Как только люди начинают забывать своих прежних покровителей, они теряют свою силу и угасают, а пришельцам это приносит радость и укрепляет их власть.

Вот и в края Умай пришли эти духи злые и погубили голубку мою. Перестали величать ee по имени и белого быка в ee честь больше не закалывали, и застольев хмельных по запрету делать перестали. Захворала любимая моя и умерла у меня на руках, отправилась в вечную пустоту. Народ же ee по наущению духов нечестивых первым врагом для моих сродственников стал. Ах если бы я знала, что мне самой скоро гибель грозить будет.

Вскорости правитель народа моего предался иноземным захватчикам, пустил их на землю нашу и сокрушил капища святые, идолов богов старых в реку побросал, да народ заставил палками избивать их, объявил, что не родственники мы русичам, a бесы нечистые. Появилась в пределах моя Параскева-Пятница, да и стала распоряжаться, вроде как от моего имени, так что простой люд и начал путать нас.

Пропали бы мы все боги русские как Умай, да только волхвы, слуги наши, сберегли, их живьем жгли и в землю закапывали, a они все ж имен наших не забывали и веру прежнюю хранили. Вот Захарий тот мой слуга давний, славно служил мне и укрывал, бабам деревенским говорил, чтобы меня почитали по старому обряду, хоть и под чужим именем. За то Параскева соперница моя мстит женкам, через поповы наказы шлет, что бы уклонялись «перед Богом невидимых: людей, молящихся Роду и рожаницам, Перуну, и Аполлону, и Мокоши, и Перегине, и ко всяким богам мерзким требам не приближались»

...

Так я и узнала кто передо мной на самом деле. Спросила я богиню, она ли приходила ко мне в тот вечер под окно, и она ответила, что первый раз меня увидела, когда я сама к ней к колодцу подошла, и это верна настоящая Праскева и была. Тогда как камень с души упал у меня. Простилась я нежно с Мокошью, да пообещала впредь не забывать ee, ну и пустилась в обратный путь.

Зря я вернулась домой, ведь столкнулась с ужасным преступлением. Увидев разоренных своих близких, я испугалась и только над маленьким Ондрейкой пролила слезу. Я покинула деревню и бежала в ужасе до тех пор, пока не упала без сил.

— Как ты оказалась здесь и почему не вернулась домой? — спросил отец Илья.

— Мне было страшно, что Параскева-Пятница меня найдет и накажет, ведь я получила знания Мокоши, — ответила старушка со вздохом и уселась на свою лавку после долгого рассказа. — Так я путешествовала по Руси матушке, пока не пришла в эти места. Французы здесь убили много людей в прошлой войне, поэтому меня приняли за выжившую после пожара. Никто больше об этом не спрашивал. А мои боги защищают меня от злодеев и скрывают.

— Ты говорила, что человек, которому колдун дал вещь обманом, может избавиться от этого дара? — поинтересовался священник. — Почему ты ничего не сделала?

— Да, верно, — ответила ведьма. — Можно было сжечь проклятую щепу, уйти в монастырь и помолиться о прощении этого греха. Я долго размышляла об этом, но выбрала свою сторону и не отказалась от колдовства. Теперь моя дочь стала "наследной" и сильнее меня, потому что она родилась от ведьмы. За это местные женщины утопили ее в проруби - они боялись.

— Как можно служить злу ради одного удовольствия? — возмутился мужчина.

— Глупец! — засмеялась старуха. — Ты ничего не понимаешь. Нет ни добра, ни зла, ты должен видеть это по мне. Духи сражаются за души невинных людей, которые будут им поклоняться. Они питаются этими душами, их молитвами, слезами, поклонами и стенаниями. Если не будет людей, которые молятся, они исчезнут. Духи не делают свои дела для блага людей, а ради своего собственного удовольствия, чтобы уничтожить противника и выжить. Это война страшнее той, в которой ты участвовал, и мы оба - солдаты на этой войне, только на разных сторонах: ты служишь своему богу, а я - Мокоши. Я использовала колдовство против местных жителей, вызывая бури на полях и делая другие неприятности не из злобы, а чтобы угодить ей одной.

— Мой Господь, как ты его называешь, принял смерть мученическую за наши грехи, a твоя богиня только распутству учить, мерзости плотской, пьянству, да праздности. Что хорошего сделала она для тебя, ведь возможно, что сама Мокошь и уморила твою семью, чтобы ты ей служила, a на святую Параскеву свалила все. Ведь она на все пойдет.

— Может и так, — неожиданно сникла бабка, — да теперь уж поздно. Тело мое давно умерло, a душа все никак не уйдет, горит она внутри, a освободиться не может.

— Прими Иисуса, покайся в грехах своих, и он упокоит тебя, — нравоучительно начал отец Илья, — его всепрощение не знает границ.

— Ну уж нет, святоша, — зло рыкнула ведьма, — не победите вы богов роських, я свою ношу вынесу, a вас Мокошь в страданиях утопит, как вам и нравится. Не поучал бы ты меня за зря.

Произнеся это, старуха вдруг вся скривилась и из горла ee опять начали вылетать совершенно безумные хрипы и стоны. Она принялась метаться как безумная, с нечеловеческой силой разбрасывая предметы в разные стороны и перепрыгивая с одного места на другое, даже не замечая ударов коленями об острые углы.

— Оносьица, Василисица! — закричал священник, выскакивая из избы, — помогите мне, мы должны изгнать этого демона.

Однако ему никто не ответил.

11.

Как только отец Илья вошел в избу, девушки прильнули к двери стараясь услышать, что же там происходит. Между тем они вели обычную беседу давно не видевших друг друга подружек.

— Ты чего, это вся в тряпьях завернутая? — спросила Оносьица

— Холодно в сенях спать, да я сниму сейчас. Хорошенький же, однако честной отец, — хохотала Василисица, стягивая платки и душегрею, — я уж заметила, как ты на него смотришь. Небось мысли непотребные в голове вертятся.— Да что ж тут такого, — улыбалась с деланной скромностью девушка, — уж и полюбоваться нельзя. Высокий такой, чернобровый, да и герой настоящий, он ведь с басурманами бился. Как тут не замечтаться.

— Нельзя мне, подруга, мечтать о том, что у тебя есть муж, который каждую ночь доставляет тебе удовольствие. Ведь я одинокая девушка, оставленная без ласки, — сказала хозяйская внучка с надутыми губками.

— Да что мне одного мужчину, — хмыкнула Оносьица. — Ведь я молодая девушка, и у меня постоянно требуется любовь. К тому же, меня и самими соблазнами заманивают. Например, отец Илья. Кажется, он должен бороться с дьявольскими искушениями как церковный служитель, но на самом деле нет. Ты не поверишь, подруга, он все время пристает ко мне. Словно случайно спотыкается на ямах и прижимает меня к себе своими сильными руками: щиплет груди и гладит задницу. Правда-правда! У него даже шишка под ризой образовалась от возбуждения. Я чувствую красноречивость на своих щеках. И как можно осуждать его за такое, когда он духовный человек? Приходится терпеть и позволять ему трогать меня.

— Иногда приходится, — сказала Василисица. — Например, Гришка в амбаре, когда он залез на тебя и проверял, поместится ли его большой член в тебя.

— Не говори такие слова, Сюта! — игриво обиделась крестьянка. — Это все сплетни. Я же верная своему мужу, а Гришка просто оступился в темноте и запутался в моей юбке. Давай лучше послушаем, что твоя бабка-ведьма рассказывает.

Василисица отошла от двери и медленно обошла подругу, склонившуюся ухом к щели, оказавшись сзади нее.

— Он запутался так сильно, что его член почти пронзил тебя насквозь! — шептала она, обнимая гостью за талию и прижимаясь к ее округленной заднице. — Какой у него инструмент хороший?

Девушка приподнялась и, повернув голову через плечо к прислонившейся подруге, певуче ответила ей

— Сюта, ты что делаешь, ведь неправильно это. Мы обещали больше не творить такого. Вдруг опять заметят нас.

В этот момент губы молодой ведьмы коснулись губ Оносьицы, и та тут же ответила с неподдельной страстью. Сладкая женская слюна смешалась в звучном влажном поцелуе, и похоть растеклась по молодым пылким телам. Плутовки беззастенчиво выставили на встречу друг дружке жаркие язычки, которое словно две скользких соперничающих змей принялись кружить вокруг, стараясь охватить противника сбоку.

Руки Василисицы разделились, отправившись одна наверх к вздымающимся частным дыханием холмикам грудей, a другая вниз в ложбинку между стройных ножек. Настырные пальцы, чувствуя дрожащую под материей передника, взволнованную неожиданным нападением, женскую плоть, властно охватывали своим вниманием самые нескромные девичьи места.

Когда теплая ладошка легка поверх ee бутона, Оносьица выгнулась буквой s, словно уклоняясь от чересчур острого удовольствия, которое порождало в ней это непристойное касание, но в тоже время, давая понять, как это приятно, прижимаясь крепче ягодицами к лобку любовницы. Не отрываясь от губ дружницы, она заскулила:

— Подружка милая, пожалей меня.

— Что ж здесь такого, — жгуче шептала распутница, — это ж шалости всего лишь девичьи, что же две милушки и погладить друг дружку не смеют. Какой в том грех.

— Как же сладко, это, милая, губки твои сахарные, еби ж меня.

Василисица толкнула подругу вперед, так чтобы она уперлась руками в дверь, a сама встала на колени перед выставленным крепким задом наперсницы. Она схватилась за край сарафана и плавно, наслаждаясь предвкушением и открывающимся видом, стала приподнимать его вместе с нательной рубашкой, все больше и больше оголяя бледно-белые женские ножки, пока не открыла пожирающему в вожделении взору зрелый арбуз седалища, расколотый посредине глубокой трещиной.

Девушка положила теплые вспотевшие ладошки на дородные половинки ягодиц и слегка развела их в стороны, открывая чуть опушенный коричневый глазок. Не смутившись небольшим запахом не подмытого тела, шалунья приникла полуоткрытыми пухлыми губами к срамной дырочке и тут же ee скользкий язык, выскочив на свободу, принялся ввинчиваться в глубину заднего прохода, щекоча деликатное место подруги. Оносьица заохала от проказ вертлявой змейки языка, высекающей искры неконтролируемого удовольствия у нее под хвостом, и еще больше выставила свой роскошный зад, предоставляя алчным устам полную свободу действий. Ee распаленная любовница ни на секунду не останавливалась и снова и снова жадно облизывала пульсирующий анус, постепенно расширяя поле охвата в сторону намокшей теплым соком мохнатой щелки влагалища.

Красная вонючая щель, прикрытая с краев длинными светлыми волосами, по которым стекали небольшие капельки слизкой росы, манила неугомонный рот Василицы словно плотоядный цветок подкарауливающий несчастную мушку. Она облизала теплые бедра подруги, сделала несколько кругов вокруг притягательного плода, соблазнительно приоткрывшего свои створки, прошлась над самым его входом, вдыхая черемуховый аромат, запутавшийся в лобковых курчашках, и наконец, опустилась вниз, присасываясь к влажному жаркому бутону, как будто хотела втянуть его весь пылкими устами.

Не отрывая рта от поливавшего его потоками женского нектара, влагалища, молодая ведьма вставила сначала один, a затем прибавила к нему еще один пальчик в задний проход любовницы, принявшись ритмично долбить одну ee дырочку напористым язычком, a другую рукой. Оносьица уже не контролировала себя, она яростно рычала и скребла в исступлении сдирая в кровь ногти по деревянной поверхности двери за которую держалась, балансируя на краю накатывающей волны оргазма. Впрочем, под натиском ласк искусной в распутстве подруги она очень скоро сорвалась вниз. Она бурно кончила, кляня дрянную наперсницу, которая соблазнила ee.

— Пойдем на сеновал, я хочу тебя всю, — произнесла Василисица, целуя девушку губами, которые все еще были перепачканы ee же собственными обильными выделениями.

— Сюта, — томно шептала крестьянка, — погубишь ты меня совсем... давай же, идем, я тоже хочу твою булочку съесть.

Девушки, взявшись за руки, легкими шагами выпорхнули из сеней в дверь, что вела на скотный двор, a оттуда по лесенке забрались под крышу, где было навалено сено. Только они очутились в этом укромном уголке, насквозь пропитанном дурманящим ароматом полевых трав, они набросились друг на дружку в страстном влажном поцелуе. Оносьица игриво навалилась на любовницу и та, хохоча, рухнула в мягкое лоно сухой травы, бережно принявшее ee юное тело, напитанное плотским желанием. Вслед за ней и сама плутовка со звонким смехом плюхнулась рядом.

И опять их губы соединил поцелуй, но на этот раз они подключили к своим ласкам и озорные пальчики. Обе торопливо задрали подолы своих сарафанов, выставляя на обозрение спелые пышки, сочащиеся теплым нектаром. У Оносьицы лужайка между ног столь обильно поросла светлыми волосиками, что и разобраться где же находится вход в пещерку удовольствия, было не просто. Василисица наоборот же могла похвастаться полным отсутствием растительности в этом нескромном месте, т. e абсолютным без малейших признаков, ee киска словно французская булка с глубоким надрезом между пухлых половинок срамных губ прекрасно просматривалась во всей своей красе.

Распутницы принялись изучать деликатные штучки друг друга, аккуратно скользя ноготками по краешкам пещер, будто опасаясь, не удержавшись на скользком склоне провалиться в черный бездонный колодец пизды.

— Ох ты, моя лакомка, — промурлыкала Оносьица, нежно касаясь сочной деточки своей ладошкой, — удивительно, что у тебя здесь волосы не растут.

— Ничего особенного, — ответила Василисица, — у всех женщин в нашей семье так, здесь ничего не растет, зато по всей спине вдоль позвоночника. Бабушка говорит, что это из-за нашего ведьминского происхождения.

— Ты моя ведьма, околдовала меня, — улыбнулась девушка, изгибаясь от приятного ощущения от проникновения пальцев подруги в ее горячее лоно.

Девушки положились бок о бок, лицом друг к другу. Их губы и языки сливались бесконечными поцелуями, а шаловливые руки без препятствий доставляли им удовольствие. Их пальчики искусно разрабатывали возбуждающие цветочки между ног: сначала легко и нежно, а потом все быстрее, увереннее и настойчивее, раздвигая лепестки и проникая во влажные глубины.

Обе девушки ощущали, как возбужденный клитор болезненно реагирует на прикосновение нежных чужих рук. Он дрожит и пульсирует, словно надутый шарик, готовый лопнуть от небрежного обращения. Девушки так возбудились, что начали сочиться, поливая друг друга скользкими струями сока. Запах этого возбуждал их еще больше, раздражая чувствительные рецепторы в мозгу ярким сигналом о наличии партнерши, жаждущей интимного объединения.

Бесстыжие красавицы погрузились в страстный танец наслаждения. Они прекрасно чувствовали эмоции друг друга: то замедляли темпы, когда одна из них отставала в этой безумной гонке к сладкому оргазму, то наоборот ускорялись в ответ на пульсацию раскаленной плоти подруги. Девушки стонали, кусая свои покрасневшие губы и сильнее прижимая дерзкие ладошки.

Девушки кончили одновременно, замерев на секунду в судорожном напряжении на пике, a затем рухнув в расслабляющую пучину облегчения. Они блаженно улыбались, поглаживая в упоении неги вспотевшие горячие тела друг друга, не в силах даже вымолвить слово. Их глаза, призывно скрестившие томные взгляды, говорили за них куда красноречивее.

В этот самый миг их, раскрасневшихся, растрепанных, лежащих в сладком бессилии посреди мягкого душистого сена с задранными подолами платьев, недвусмысленно намекавшими на совершенное противоестественное сношение двух сучек, и нашел отец Илья. Немудрено, что в порыве страсти, оглушенные собственными стонами и криками, опьяненные нестерпимой плотской усладой, наши голубки не заметили поднявшегося к ним священника, который уже битый час бегал по углам, разыскивая негодниц.

— Бесовое отродье! — крикнул иерей, — прелюбодейки срамные. Противным самому естеству блуду предались, вдвойне грешные. Горе на головы Ваши и епетимью налагаю я.

— Что же вы так отец Илья кричите, — слащаво запела Василисица, удерживая подругу, которая вспыхнув румянцем стыда, попыталась было вскочить на ноги, как только увидела перед собой мужчину, — ведь ничего мы такого не сделали. Приголубила я подругу свою сердечную, так что ж такого тут.

— Ведьма ты, как и вся семья ваша, — заламывал руки поп, — верно священник ваш местный не захотел связываться, да только Господь меня не зря к вам направил, спасу я души грешные.

— Уж вы, батюшка, такие проклятья на нас зря наговариваете, — все также невозмутимо продолжала девушка, приподнявшись на локте, — любовью я просто проникнута, разве не тому Господь учил, чтобы любовь близким жаловать. Томно мне ласкаться с сестрой названной, да только я ведь не жадная, всем готова подарить нежность свою и подружка моя такая же.

При этих словах молодая колдунья повернулась к возлюбленной и жадно облизала ее губы скользким языком, наблюдая сбоку за реакцией мужчины.

— Зачем ты стоишь? — спросила она его, — посмотри на наши сладкие губы, на зрелые груди, на упругие промежности. Любовный нектар уже брызжет из наших девичьих цветков, а они так жаждут твоего большого члена. Никто не узнает, порадуй двух деревенских девочек и уйдешь завтра, больше не видя их никогда. Что бы ты хотел, мы сделаем все, чтобы угодить тебе. Правда, подруга?

— Я не буду противиться, мне это нравится, — ответила Оносьица отводя взгляд.

Девушки опять начали целоваться без прикрывания своих влажных половых органов перед мужчиной. Они стонали от удовольствия друг от друга и ласково гладили щеки своими влажными губами. Священник имел возможность наблюдать за двумя красавицами, которые жаждали секса. Это зрелище было настолько возбуждающим, что даже мертвый ожил бы, а у живого члена стало бы очень трудно.

Отец Илья подскочил к ним и сильно схватил девушек за худые запястья, начав трясти их и произнося проклятия в их адрес. Он оттолкнул Оносьицу в сторону и, повернувшись к колдунье, ударил ее по лицу так сильно, что она упала на спину, заскулив от боли.

— Быстро, прелюбодейки, прикройте свою позорную наготу и следуйте за мной в избу — рыкнул священник. — Вами-грешницами я позабочусь позже, сначала изгоним демона.

Не дожидаясь, пока ошарашенные девочки слезут со сена, священник побежал к Устинице. Когда он вошел внутрь, он не обнаружил старухи на своем обычном месте. В полутьме он озирался по сторонам, пытаясь понять, куда она могла исчезнуть, когда вдруг злобное шипение привлекло его внимание. Сначала он не мог поверить своим глазам, но в углу комнаты, прямо под потолком, находилась старая колдунья, уцепившись когтями и раскачивая свой волосатый хвост, смотрящая на входящего.

— Что святоша, не забрал душу ты мою? — хрипела бабка, — где же Параскева твоя, чего не поможет тебе меня погубить.

— Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знаменем, и в веселии глаголящих, — запел отец Илья, направляя в сторону старухи сжимаемый в руке крест.

— Я лицо ee поганое разломлю, — билась в истерике ведьма, со звериной силой раскалывая крепкую деревянную дощечку иконы, — сгубила ты меня, гадина, a душу мою не получишь.

Не успел мужчина сообразить, что происходит как диким прыжком Устиница набросилась на него, сбив сильным ударом с ног, и принялась душить потерявшего сознание священнослужителя.

— Бабушка, что же ты делаешь? — раздался визг в дверном проеме, — хватит зла с нас. Весь век живем в страхе и ненависти. Отпусти этого несчастного.

Ведьма убрала руки с шеи отца Ильи и, медленно поднявшись, зашипела, обращаясь к внучке.

— Ты ли забыла, как мать твою они погубили, как дом наш чуть не спалили, как проклятья на нас слали. Ты не помнишь ли, что от ведьмы рождена, что сила тебе не зря дана. Убей этого попа сейчас. Сама сделай это. Я уйду из мира этого к Роду триединому, a тебе среди этих злыдней жить.

— Не буду, — настойчиво закричала Василисица, — это ты злобой живешь и мне разум затуманила, к похоти да разврату привела. Где твоя любовь богов русских, где счастье наше? И без Мокоши народ деревенский живет, и Иисус им помогает. Трудом долю свою правят, да грехи искупают. Не хочу я больше твоих законов чтить, в монастырь пойду, так и знай, до гроба молить прощение за темные знания буду, a ты гори в аду с бесами, там тебе место.

Женщина пожелала выразить свои мысли, но внезапно ее охватил горящий огонь в груди, ярко осветивший комнату. Она содрогнулась, не в состоянии произнести ни слова, лишь издавая животные звуки.

В это время отец Илья пришел в себя и, покачиваясь, поднялся на ноги. Увидев пылающую старуху, он схватил ее за плечи и бросил на кровать, быстро произнося следующие слова:

"О мой Боже, всегда избавляющий человечество от власти дьявола! Освободите своего слугу Устиницу от влияния нечистых духов, приказываю злым и нечистым духам и демонам удалиться от его тела и души."

"Ничто из этого не поможет," ответила Василиса. "Чтобы освободить ее грешную душу из западни, нужно разрушить крышу. Она не может покинуть хату, потому что окна и двери уже давно запечатаны крестами - местные жители хорошо постарались."

"Ты вместе с Пресвятым Всеблагим Животворящим Твоим Духом Ныне и всегда во веки веков. Аминь," закончил священник молитву. "Может быть, ты права. Хотя это противоречит церковным правилам, но я уже видел столько чудес сегодня, что не знаю, как поступить. Оносьица, беги в деревню и позови мужиков с топорами. А тебе не о чем беспокоиться, Василиса, я не оставлю тебя и с помощью Господа избавлю от беды. Теперь ты не будешь брошена на произвол судьбы."

Продолжение следует.