Деревенский блуд… или о сексе в старину

Жители русских деревень ханжеством в старину отнюдь не отличались. Хозяйственные обряды переплетались с эротикой, да и в семейной жизни нравы царили вполне свободные.

Диковинное, на взгляд приезжего горожанина, зрелище можно было наблюдать, в общем-то, ещё недавно в заонежских деревнях. Скажем, идёт такой гость вдоль околицы и видит: на пороге предбанника мужчина и женщина, сбросив одежды, совершенно открыто занимаются любовью. Да так увлечённо, самозабвенно это делают, ничуть не стесняясь. Просеменит мимо них соседка, тяжело прошагает сосед – не отвернутся, пожелают искренне: «Бог в помощь! » А парочка и не ответит – не до того…

«Простота нравов! – мог мысленно осудить горожанин. – Разврат! » И ошибся бы. Потому что интимный процесс в дверном проёме затевался «не забавы ради»... Объяснение тут следующее: рыбак (или охотник) собирался на промысел и, чтобы улов был богатым, обычай требовал особого ритуала – муж приказывал жене до захода солнца истопить баньку, затем они отправлялись туда вместе, обязательно на пороге совершали предусмотренную традициями процедуру, после чего глава семейства мылся в одиночестве и к благоверной больше не прикасался. Даже брать что-либо из её рук ему теперь не следовало.

Российские этнографы собрали много удивительного, поучительного и забавного, позволяющего представить, как издревле на Руси относились к тому, что позже было объявлено запретным, греховным и стыдным. Но запрещай, не запрещай, а ещё в ХVII веке западноевропейский дипломат Адам Олеарий отмечал: «русские часто говорят о сладострастии, пороках, разврате и любодеянии, рассказывают всякого рода срамные сказки». Конечно, важно, какими мерками пользоваться, определяя «срамное».

Иногда в деревнях, к примеру, случалось, выскакивали обнажёнными в ночную темень сразу все деревенские «честные вдовы» и привидениями носились окрест именно тогда, когда трудолюбивые мужики опахивали поля. Неужели, истосковавшись по ласке в холодных постелях, соблазняли крестьян, вырвавшихся из-под надзора бдительных супружниц? Нет. Верили: подобным образом можно защитить деревню от сибирской язвы – «коровьей смерти». От сорняка-овсюга спасались иначе – выбиралась самая юная жница и поручалось ей на рассвете голой обежать земли селения. Ну а если какая-нибудь женщина встречала в лесу медведя, ей, утверждали, надо только поднять до пупа юбку и выпятить перед зверем своё сокровеннейшее место: в испуге умчится, мол, косолапый! (Вряд ли он напугается).

Никто не стыдил, не позорил каких-нибудь Ивана с Марьей, ранним утром застигнув их на меже в позе весьма недвусмысленной. Понимали: плох нынче у Ивана урожай, надо ему, как дедами заведено, раскачать землю-матушку, авось отзовётся…

Был, правда, и ещё способ – молодожёнов укладывали на постель со снопами, зерно из которых впоследствии шло на засев. Надеялись: уж в первую-то ночь новобрачные поусердствуют, зёрна воспримут их пыл и огонь любовный пойдёт по весне в могучий рост.

Впрочем, наделяли детородные органы и другими волшебными свойствами. Надвигается, положим, чёрная туча, грозящая градом. Вернейшее средство отогнать её – нацелить на злодейку мужское естество (гыыы, представил). Или, допустим, попадётся колдун, замышляющий недоброе, его тоже можно нейтрализовать, положив лишь руку на то, что у тебя «выше коленей, ниже пупка». Бесовская власть тут же и кончится.

В церковных документах ХVI века нередки свидетельства вроде: «аще два брата с единою женою осквернятся или две сестре с единым мужем…» Упоминается и «толока» - групповой секс, сопутствующий богопротивным игрищам в ночь на Ивана Купалу, когда «есть мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание. Тако же и женам мужатым беззаконное осквернение тут же». Они, мужатые, на этих языческих празднествах получали возможность, ускользнув от супруга, соединиться, пусть и накоротке, наспех, с тем, кто в действительности сердцу мил.

А веселье юной девицы частенько завершалось здесь «растлением девства», что вскоре обнаруживалось, и начиналось расследование: взяли ли её «хытростью» (т. е. обманув посулами прислать сватов) или наличествовал «блуд осильем»? И хотя в крестьянской среде на «девичье баловство» смотрели снисходительно, а многие из невест до свадьбы приживали по два-три ребёнка, причём от разных отцов, соблазнителей наказывали: на кого-то накладывали епитимью, обязывающую соблюдать четырёхлетний пост, кого-то приговаривали к денежному штрафу в качестве моральной компенсации – должен был совратитель отдать семье, из которой пострадавшая, треть своего имущества.

Любопытны тогдашние предпочтения сильного пола. Фольклор запечатлел облик тех, как мы сейчас сказали бы, секс-бомб: высокий рост, густые волосы, «полнота, круглота и румянец лица», плавная походка. Кроме того, «титьки по пуду» (аааа, блин), «лилейная» (нежная) кожа, широкая вагина – «с решето» (интересно, это как).

Разумеется не все соответствовали такому стандарту, потому что родители, боясь, как бы их дочь не лишили целомудрия раньше времени, спешили выдать её замуж в 12-14 лет. Подросток, она совсем не была готова к физической близости с мужем, как правило, уже зрелым парнем, томимым отнюдь не смутными желаниями. И тогда на выручку дочери (сострадая, конечно же, и зятю) являлась решительная тёща – любящая мать и жертва обстоятельств, а может, и просто похотливая баба, которая поможет и тому и другому.

Судя по епитимийникам – сборникам исповедных вопросов, распространявшимся среди священников для служебного пользования, - греховные связи зятьёв и тёщ вскрывались в обилии. Поэтому, наверное, церковь даже перестала относить их к супружеской измене, которая наказывалась пятнадцатью годами поста. За неоднократное же соитие тёщи и зятя давалось только пять лет епитимьи.

На исповеди батюшка дотошно выспрашивал и мужа, и жену, как они любят друг друга. Не из праздного интереса: так было должно. И не эмоции подразумевались, а «прилежание любодейское»: «Не ты ли, дочь моя, сверху? Не сзади ли Степан тебя тешит? » (А может и не Степан).

Рекомендуемые вопросы охватывали «блуд в непотребно естьство в рот», «блуд чрес естьство в афедрон (анальный секс)», «блуд с собой до испущениа», «жена в собе блуд творит»… Прихожанам настойчиво советовалось сообщать духовникам о любой попытке супруга или супруги разнообразить интимную жизнь, как считалось, противоестественным образом, о нарушении запрета «имети приближенье» по средам, пятницам и субботам. О том, что «слились телами с проникновением», а иконы, как положено при этом, не занавесили, нательные крестики не сняли…

- Грех! Грех! – сокрушался священник, и никто не спорил, но, выйдя из церкви, вздыхал крестьянин облегчённо:

- Грех – пока ноги вверх, а опустил – так Бог и простил!

Ходила такая поговорка в народе. А, вздохнув, мужик отправлялся к бабке-знахарке, чтобы накормила воробьиным сердцем, - воробью на Руси приписывалось свойство повышать половую потенцию мужчины.

В одном из лечебников утверждалось: кого замучила «нестоиха» (чумовое словечко), необходимо поймать тридцать воробьёв (ого!), испарить их в горшке без воды и дать съесть страдальцу, «и будет у него михирь стояти». На женщину то же воробьиное сердце действовало противоположно – проглотит и пропадёт у неё начисто охота шастать по ночам к соседу-холостяку.

Имелось снадобье и помощнее – яички чёрного кота ( так вот откуда у женщин страсть к кастрации домашних любимцев), которые зажаривали на сильном огне и разжёвывали с картошкой и хрустящим огурцом. Последствия были, рассказывают, впечатляющими – любая дурнушка, и пьяными-то отвергаемая с руганью, становилась объектом похотливых вожделений, и – отчаянная! – гордилась, слыша про себя заслуженное: «Б…ь! »

Прозвище это обрело нынешний свой смысл уже ближе к нашему времени. В Древней Руси слово «б…ение» было синонимом пустословия, болтовни. «Б…ь» означало то же самое, что обманщик, суеслов, вздор, пустяки, ложь… Только в ХVII веке это слово стало грубым.

Ну, это – между прочим. Что же касается народной традиции, то половая жизнь воспринималась просто, вещи назывались своими именами и при этом не возникало ощущения, что речь идёт о чём-то греховном, грязном.

Ну что похабного в том, что, высевая зерно, мужик подчас снимал штаны, и как бы имитировал соитие с землёй, а при посадке огурцов бегал со спущенными портками вокруг грядки, желая, чтобы огурцы выросли такие же, как его половой член? (Угыгался, пока писАл). Скорее это похоже на бесшабашный праздник плоти, на игру, на фантазию. На творчество, наконец, продолжающееся и в фольклоре.

Часто приходится видеть слово из трёх букв на стенах в подъездах, общественных туалетах и на заборах… И вот вам факт для размышления: эти три буквы специально процарапывались на северно-русских прялках для придания им магической силы. О как!

Ох уж эти предки!