Два желания. Тематика: Сексуальные желания и фантазии

«Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри» З. Фрейд

Я хочу рассказать вам свою историю. Вы только не Фууу! — кайте, а просто выслушайте.

Меня зовут Катя. Я живу в городе с папой и мамой. Мне двадцать два годика. Я учусь в... аа, впрочем, неважно, где я учусь.

Папа с мамой собрались по турпутёвке на Кипр. Аж на две недели, а на меня у них, как всегда, не хватило денег.

Вот.

И они, чтобы я не скучала в городской квартире одна, а больше, чтобы я была под присмотром, отправили меня к родственникам в деревню.

В деревне у мамы живёт старший брат, дядя Паша, с тётей Надей, евойной женой и с сыном Антохой, моим, значит, кузеном.

Деревня, конечно, не Кипр, но, всяко разно, лучше, чем в пыльном и душном городе.

Меня посадили на автобус, предварительно всю облапав (ну, в смысле, что папа и мама крепко пообнимали), измусолив мои щёки мокрыми губами и, окропив слезою (это, конечно, мама!).

Они махали мне руками, а я уже мысленно была там!

В райцентре меня встретил дядя Паша. Он тоже меня облапал, но уже не так, как папа и мама, а осторооожно приобнял, как будто я была из хрусталя сделана.

Люблю дядю Пашу: он немногословный, не задаёт глупых вопросов, типа — Жениха ещё не нашла, племяшка?

Бррр, не люблю это слово, оно у меня вызывает две ассоциации: племенной бык и пельмень.

От райцентра до деревни двенадцать километров по просёлочной дороге через бор. За два года, что я не была здесь, бор нисколечко не изменился: всё такой же глухой, пугающий своей молчаливой угрюмостью. Я представила, как поскрипывают сосны и кедры, как мяукает сойка, услышала жужжащее стрекотание козодоя, напоминающее морзянку в ускоренном режиме и барабанную дробь дятла — неутомимого санитара леса.

— Как Таня?

— Да всё нормально. Работает.

— Там же?

— Да

— Отец?

— Тоже и там же

Определённо, с дядь Пашей можно дружить. Больше он вопросов не задавал!

Когда подъехали к дому, ворота были открыты и Антоха, рот до ушей и пританцовывает от нетерпения тоже меня облапать, уже ждал нас.

Заехали во двор и, когда я вышла, потягиваясь до хруста в суставах, из дыры в стене сарая выкатил Шарик и, увидев меня, замер на мгновение, а потом, узнав, завилял хвостом, подбежал и, привстав на задние лапы всё подпрыгивал и старался лизнуть. Я поймала его лохматую башку и затормошила — Привет, Шарик!

Шарик извернулся и всё-таки лизнул меня в нос, своим горячим и шершавым языком.

— Ну, здравствуй сестричка! — Антон с какой-то хитроватой улыбкой смотрел на меня.

Я протянула руку

— Чё, даже не обнимемся? — и облапал меня и стал тискать и мять, так что я взвизгнула, а Шарик бегал и прыгал вокруг нас и звонко, и радостно лаял.

— Ну, что вы пристали к девчонке — это тётя Надя, обтирая руки о подол фартука, подошла к нам, обняла меня и чмокнула в щёчку.

От тёти Нади пахло парным молоком, пирожками с картошкой и земляникой (духи, или туалетная вода, а может и самой настоящей).

— Ты поди проголодалась с дороги?

— Неэ, я сначала в туалет.

Туалет за забором огорода, у стены сарая.

Я стянула трусики, задрала подол юбчонки и присела. В стенках были дырки, в которые можно было палец просунуть. Было чисто, видимо недавно вымели, но всё равно характерный запах щекотал ноздри и я, пописав и, подтеревшись трусиками (всё равно стирать), вышла.

Постояла на огороде, чтобы развеялся запах мочи.

Картошка уже отцвела и её окучили. Капуста, на высоких ножках, с влажными лунками, видимо с утра поливали, морковка, подсолнухи. У стены сарая разрослась на солнцепёке малина, крупная, красная, спелая и я подошла, и стала срывать сочные ягоды: малина была тёплая и сладкая.

— Катька — Антон тронул меня за руку — пойдём в дом, мамка уже стол накрыла, а потом я баню истоплю, помоешься с дороги.

— Какой ты заботливый стал, братик — я легонько щёлкнула Антоху по носу

— Даа, это папка, говорит «поухаживай за сестрой, а то она притомилась с дороги». Только я чё то не вижу, что ты притомилась, вон как малину лопаешь, аж за ушами пищит!

— Жжадина! Ну, ладно, пойдём. Где тут у вас руки помыть можно?

— Ой, а ты будто забыла где? — издевательски вежливо ответил Антон — прямо вся такая городская. В ванне, конечно, где ещё?

— Ой, а у вас прям ванна есть?

— Конечно! — Антон пошёл, и я за ним.

Он подошёл к калитке палисадника и открыл — Вон ванна!

У стены сарая на кирпичах стояла старая, поношенная ванна, заполненная водой.

— Да там лягушки поди завелись?

— Какие лягушки? Я там руки и лицо мою — обиделся Антон

— А жопу ты там не моешь? — съехидничала я

— Ну ты и стервоза, Катька! Думал с возрастом хоть... — Антон отскочил, видимо почуял что у меня руки зачесались — изменишься — закончил он

— Да ладно, не буду я тебя бить

— Ага, солдат ребёнка не обидит — Антоха ухмыльнулся

— Давай, поливай! Где мыло?

Антон дал мне мыло, зачерпнул ковшиком воды из ванны и поливал.

Я вымыла руки и ополоснула лицо.

— Антоха, привет!

Какой-то пацан с улицы махал нам рукой.

— Васька, иди с сеструхой познакомлю!

Но Васька, глянув на меня, пошёл дальше — Мне надо сахар купить, у нас кончился, а мамка варенье варит.

— Это он тебя испугался

— Я такая страшная?! — у меня опять зачесались руки

— Не-не-не! — Антон выставил ладони — он твоей красоты испугался. Ты же у нас императрица, Екатерина!

И хотя его улыбка была с хитринкой, я приняла его слова, как должное.

— Ребятишки, ну скоро вы? — тётя Надя вышла на крыльцо — Идёмте.

Я не ошиблась: и молоко и пирожки с картошкой, с пылу с жару, и земляничное варенье.

— Таак! — потёр руки дядя Паша — За встречу! — и поднял стопку.

— Это настойка, на смородине и на рябине — подмигнул он мне, увидев, как я принюхиваюсь.

Мы чокнулись и выпили: дядя Паша залпом, в один глоток, Антоха выпил за два глотка, а мы с тётей Надей пили маленькими глоточками.

Дядя Паша тут же наполнил стопки ещё раз

— Паш, ну куда ты торопишься? — пусть ребёнок поест — остановила его тётя Надя.

— Ты ешь, Катя, ешь, а мы выпьем за твоё здоровье.

Я, наверное, и правда проголодалась; остановилась, только, заметив, как они все втроём, с улыбкой наблюдают за мной — «Ещё подумают, что меня родители не кормят».

Когда дядя Паша потянулся к графинчику с настойкой в третий раз, тётя Надя придержала его — Отец, может хватит уже, а? Тебе завтра рулить

— Дак мы же не в город

— Куда это вы собрались?

— Да вот, матери захотелось черники

— Так уж выбрали всю чернику вокруг — удивился Антон

— Неэ, мы в Ракиты

— Ого! Это ж сорок км!

— Мы же не пешком — ответил дядя Паша

— Вот я и говорю, хватит! — и тётя Надя убрала со стола графин.

Потом Антон истопил баньку, и я помылась, и даже немного попарилась берёзовым веником.

Быстро стемнело и крупные звёзды на чёрном небе сверкали, как бриллианты.

Я постояла, вдыхая прохладный и пахнущий травами воздух.

Вышел Антон и встал рядом

— Хорошо?

— Да.

Ни о чём не хотелось думать, сразу почему-то навалилась усталость — «Как будто на мне воз возили» — вспомнила я мамину присказку и грустно улыбнулась.

Антон, наверное, почувствовал моё состояние: тронул за руку — Пойдём, а то прямо здесь уснёшь.

Спала, как убитая! И проснулась от солнечного лучика, ласково греющего мою щёку.

Потянулась, сладко зевнула и села, прислушиваясь.

Кто-то бубнил вполголоса на кухне и мне показалось, что разговаривают двое.

«Передумали за черникой».

Скрипнула половица, дверь неслышно приоткрылась и Антон, просунув голову увидел меня — О! Проснулась! Ну ты и спать, Катька, уже скоро полдень

— А чё, за черникой не поехали?

— Уехали! Сранья! Тебя всё порывались с собой взять, но я гррудью встал на защиту!

— А с кем ты тогда разговаривал?

— Да Васька же! Знакомиться пришёл. Ну, ты одевайся, я воду на чай подогрею.

— Я в туалет хочу

— Ну, так иди

— А Васька?

— Что Васька?

Антон посмотрел на меня и в его глазах было неподдельное удивление

— Васька не пойдёт в туалет?

— Зачем?! — Антон уже не скрывал своего удивления

— Меня сторожить

— Чегооо!

Но я уже не могла больше играть и расхохоталась, упав в подушку.

— А я вот сейчас скажу Ваське — мстительно ответил Антон, наблюдая за мной

— Попробуй только! — я швырнула в него подушку

Антон поймал подушку, бросил в меня и выскочил за дверь.

Я пошла в чём была: в ночнушке.

Мальчишки на кухне, разинув рты, я не смотрела в их сторону, но у женщин великолепное периферийное зрение, проводили меня взглядами, поворачивая головёнки, как солдатики.

Я расхохоталась, едва за мной закрылась дверь. В сенях обула чьи-то кроссовки, Васькины, как потом оказалось, и пошла в туалет.

Припекало солнышко.

Шарик мусолил сахарную косточку и на меня даже внимания не обратил. За загородкой у сарая рылись в земле четыре чушки и разгуливали, под присмотром рыжего петуха, куры.

Я не сильно то разбираюсь в половых признаках чушек, но почему-то сразу определила: три кабанчика и хрюшка, и не ошиблась, как позже выяснилось.

Петух шумно замахал крыльями, подняв клубы пыли, взлетел на забор и проводил меня своим радужным глазом.

Одна из гаремных наседок тоже захлопала крыльями и даже подпрыгнула вслед за рыжим султаном, но крылья были подрезаны и дурёха, долбанувшись грудью об забор, шмякнулась на землю. Вскочила, сердито квохча, полупрезрительно передёрнулась, отряхивая пыль и важно пошла, подёргивая головкой — Коо-коо-коо.

Умора, да и только.

В туалете воняло свежим дерьмом и мочой, и я не стала закрывать дверь. Но это ничего не дало и, когда я, закончив свои дела, вышла, от меня попахивало.

Я тщательно обтёрла руки сурепкой, разросшейся под забором, и пошла к малине.

— Катька! Ты Васькины кроссовки надела! — Антон стоял на крыльце, а Васька выглядывал из-за его плеча.

— Ну и что? — буркнула я себе под нос, набитым малиной ртом.

— Катька!

— На них не написано, что они Васькины! — и, не поворачивая головы, я показала им средний палец.

Видимо, до этого, девушки им таких жестов не показывали: мальчишки замерли, не зная, как реагировать.

Я чуть скосила глаза и тут же прыснула, отвернувшись: их лица были вытянуты и напряжены.

В эту минуту зазвучал марш «Прощание славянки» — это у Васьки на телефоне был такой гудок!

Васька вытянул откуда из трико сотовый — Маам?

Васькина мать была настолько громогласной, что динамики телефона не могли вместить её голоса и даже я (от забора до крыльца было шагов двенадцать) услышала её.

— Ты где?!

— Мам, я у Антона

— Чё ты там потерял?!

— Маам? — Васька, покрываясь пунцовой краской, смущённо отворачивался, прижимая телефон к оттопыренному уху.

— Домой марш! Немедленно! Хлеба нет, соль кончил... — Васька, видимо, так сильно прижал телефон к уху, что он отключился.

Я вздохнула и пошла к ним.

Васька, не глядя на меня, обулся и убежал, хлопнув калиткой.

— Вот! — Антон, ногой, подтолкнул аккуратные калоши — Мамкины.

— Теперь то зачем?

— Ты чё, руки не будешь мыть? — удивился Антон

— Ах, даа! Ну, пойдём.

Мы пили чай с деревенским хлебом и деревенским маслом. Я черпала земляничное варенье столовой ложкой, я уплетала за обе щёки деревенский творог с деревенской сметаной... я ела так! Нет! Я жрала так, как будто не ела целую неделю!

Даже Антоха был поражён — Это на тебя так деревенский воздух подействовал?!

Я хмыкнула, вспомнив ароматы из туалета и выгребной ямы рядом.

— Чё будем делать? — спросила я Антона, когда позавтракав, мыла в тазике посуду.

— Пойдём на пруд, купаться и загорать.

— Не буду я купаться в вашем вонючем пруду!

— Он не вонючий: его прошлым летом спустили, почистили, наполнили и запустили карпа.

— Всё равно вонючий, у вас там рядом свинарник и жижа стекает в пруд.

— Нет свинарника! В прошлом году последних свиней сдали, а свинарник растаскали на дрова.

— Ну, чё? Идём?

— Неа, не хочу.

Я прошла в комнату и стала убирать постель.

— Что ты следишь за мной? Мне надо переодеться.

— Ну, ладно — Антон вышел, прикрыв дверь.

Убрав в старенький шифоньер постель, я переоделась в юбчонку и футболку. Немного поколебавшись, стянула трусики — «Кого стесняться? Да и жарко к тому же» — и вышла к Антону во двор.

Антон собирал малину в палисаднике — Поможешь? — он шлёпнул себя по плечу — Достали комары и мухи какие-то злые стали. Дождь что ли будет?

Он задрал голову и обвёл взглядом абсолютно безоблачное небо

Мне стало смешно от его уловок, но на пруд идти всё равно не хотелось.

— А давай тогда в карты сыграем? В дурака? — предложил Антон и опустил ведёрко на траву.

— Давай! — лениво согласилась я.

Антон оживился — А где будем? Давай там! — он мотнул головой на деревянную лавочку, под тополем, в углу забора у ворот.

— Жарко — поморщилась я — давай дома.

Дома было прохладно: то ли из-за подпола, в который на зиму засыпали картошку, то ли... в общем, не знаю. Но меня это всегда удивляло: на улице тридцатиградусная жара, а дома приятная прохлада.

Антон тасовал колоду и, взглядывая на меня, предложил — А давай сыграем на желания, чё просто так-то?

— На желания? — улыбнулась я — Ну, давай. Только смотри: если загадаешь, чтобы твоя сестра утопилась и выиграешь... — я выдержала паузу, глядя ему прямо в глаза — Я утоплюсь! Но, сначала утоплю тебя в вашем вонючем пруду!

Антон даже тасовать перестал. Потом передохнул — Катька, всё-таки ты стервоза! Разве можно так шутить?

— А я и не шучу!

Антон расплылся в улыбке — Неэээ, не обманешь больше. Да чё я, дурак, такое желание загадывать?

Он сдал, я взяла карты и развернула.

Первую партию Антон проиграл: мы договорились, что игра заканчивается после двукратного проигрыша подряд.

И вторую партию он проигрывал. Но мне стало жутко интересно, что ж за желания у братца и я скинула все козыри, потом отдала ему тузов и королей с дамами, и кое-как проиграла.

Взяв карты в третьей, я поразилась: одни козыри! Когда закончились козырные, пошли тузы с королями и дамами... «Неээ! » — решила я — «Так дело не пойдёт» — и скинула Антону всех дам, королей и тузов и, взяв последние карты, вздохнула с облегчением — «Две шестёрки, одна козырная, две семёрки и два валета».

Козырную шестёрку (одну, без пары) я отдала Антону — он принял. Потом пошла валетами — он покрыл и...

Я проиграла!

Антон, вдруг, сник и мне стало понятно, что на выигрыш он не рассчитывал.

Дурачок! На его лице всё (!) было написано!

— Ну, и?

Братец, вдруг, стал краснеть и прятать глаза, а лоб морщился от напряжения мысли: он срочно пытался придумать желания, которых не загадывал.

— Антон! — он, поднял глаза — Говори, что загадал и не вздумай врать! Ты же знаешь, я не отстану!

Антон взял в руки карты, глубоко вздохнул и выпалил, не глядя на меня: — Первое, трахнуться с кабанчиками, со всеми тремя (я не ошиблась), а второе — залезть в выгребную яму и напичкать свои дырочки тухлятиной с личинками, жуками и мухами, которые там будут!

Пришла моя очередь оторопеть!

Кажется, у меня отвисла челюсть и потекли слюнки — «Б. г мой! Как он мог догадаться? Как? ».

— Ты же не будешь этого делать? — Антон, наконец, осмелился взглянуть на меня.

...

— Чтооооо?

Оказывается, я сказала — Да! Но, была в таком состоянии, что не услышала собственного голоса!

Я встала — Да!

В глазах Антона сверкнул огонёк, но я не обратила на это внимания.

— Да, не будешь, или да, будешь?

— Нет, не буду!

Потом, когда он, чуть ли не силой, затолкал меня в выгребную яму с тухлятиной, с обожравшимися и не способными уже летать мухами, с личинками, почти в палец толщиной, будто беременными, с какими-то жучками, шустрыми и прожорливыми: пожиравшими и тухлятину, и личинок, пожиравших только тухлятину... Потом, когда он затолкал меня в сарай, в загородку к кабанчикам...

Я, вспомнила.

Это произошло лет пять или шесть назад, потому что я ещё училась в школе. Мы с Антохой пошли в лес за грибами и, пробродив по лесу часа три и, набрав вдвоём десятка полтора сыроежек, встретили девочку лет четырнадцати, с полной корзиной грибов. Антон, сначала спрашивал, как её зовут, из какой она деревни и где она набрала столько грибов. Но девочка, назвав деревню, хотела уйти и разозлила Антона, и тогда он стал хватать её за руку и пытался обнять. А когда девочка заплакала, вдруг спустил штаны с трусами и стал показывать ей свой возбуждающийся член, оголяя залупу. Девочка уже почти рыдала, но Антона это взбеленило и он, схватив её за волосы, притянул и стал тыкать торчащим членом в лицо. Девочка зарыдала в голос, а Антон, выхватил из её рук корзину и пнул, что есть силы! Корзина улетела, грибы рассыпались. Антон бегал и прыгал, растаптывая грибы. Девочка, громко плача, убежала, а Антон, покрывая вслед её матом, стал ссать на растоптанные грибы.

Я вспомнила, как лет шесть или семь назад, на пруду, Антон, повздорив с кем-то из мальчишек, схватился с ним драться и, повалив его на траву и, оседлав, наносил удары кулаками. Соперник его, сначала защищался, перехватывая руки Антона, потом пропустил один удар, другой, потом перестал закрываться, только головёнка моталась от ударов, из глаз текли слёзы, а из разбитых, губ и носа, кровь.

Друзья и того и другого, опомнившись, кинулись к ним и стащили Антона с мальчишки, но Антон всё же извернулся и пнул лежачего!

Потом я вспомнила, как он, с улыбкой маньяка, отрывал крылышки мухам и наблюдал, как они пытались улететь...

Потом я вспомнила, как в начале июня, Антон зорил гнёзда воробьёв и швырял их яйца в стенку сарая, а когда появлялись птенцы и ему удавалось вытащить одного или двух, он отрывал их желторотые головки...

Всё это я вспомнила потом, а сейчас...

— Нет! — Антон тоже встал — Неээт, Катенька! Уговор дороже денег! Проиграла?! Лезь в яму и трахай себя тухлятиной с жирными мухами, беременными личинками и прожорливыми жучками!

Его рот кривился в улыбке, в глазах металось злорадство — А потом пойдёшь в сарайку и будешь дрочить кабанчикам хуи, отсосёшь и трахнешься в обе дырки! А я буду наблюдать.

— Да ты охренел, братец?! Как ты со мной разговариваешь?

— Дорогуша, Катя? Ты, я вижу, не въезжаешь! — Антон шагнул ко мне, крепко схватил за руки и рывком развернул — Или ты идёшь сама — зашипел он мне в ухо — или я затолкаю тебя туда силой! — и резко толкнул.

Вот тут я и вспомнила всё, о чём рассказала выше и горько пожалела, что ушёл Васька, что так опрометчиво и легкомысленно согласилась играть и, что меня совсем добило, проиграла! Сама!

Антон вытолкал меня в сени — Не вздумай заорать на улице, как резаная — он подтолкнул меня к двери — выходи!

Я подчинилась и, обув калоши, вышла.

— Ну, чё ты встала? Вперёд! Ныряй в тухлятину и трахай сама себя всем, что под руку подвернётся!

— Антоооон — жалобно заскулила я — Антоон, давай в другой раз, а?

— Иди, иди! — скомандовал он, и схватил меня за руку — А будешь упираться, силой поволоку

— Ну и волоки, гад!

И он потащил меня к выгребной яме. Я упиралась, тормозила калошами, я даже замахивалась на него. Я скулила, я умоляла, я даже слезу пустила, а он, как трактор, тянул меня к туалету.

Глупый Шарик, решивший, что мы играем, весело скакал вокруг нас и взлаивал.

И вот я стою на краю выгребной ямы, а Антон крепко держит меня за руку.

Выгребная яма — это не отхожее место, не дерьмо с мочой.

В выгребную яму сбрасывали протухшие и подгнившие продукты. В яме они накапливались, гнили и оставались на зиму. А весной туда добавляли измельчённую солому и навоз, перемешивали и получался компост: удобрение для парника и огорода.

Но это весной, а сейчас яма была заполнена, где-то на треть, именно тухлыми и гниющими остатками продуктов и овощей. Яму закрывали деревянной крышкой, но мухи пролазили в щели и пировали там. И не только мухи.

Антон сдвинул ногой крышку и целый рой жирных мух, жужжа, как подбитый бомбовоз, тяжело приподнялся над ямой и рассыпался. Часть облопавшихся мух, израсходовав все силы на взлёт, свалилась на землю, часть рухнула назад в яму и только с полдюжины мух, смогли улететь.

Антон толкнул меня и я, взвизгнув, шагнула в яму.

Ноги погрузились в тёплое и, булькающее газами, тухлое месиво, поверхность которого, всего лишь на пару сантиметров не доставало промежности.

— Мамочкиии — заскулила я и протянула руки к Антону — вытащи меняааа

Но Антон только ухмыльнулся — Давай, давай! Чем быстрее ты себя оттрахаешь тухлятиной с мухами, личинками и жучками, тем быстрее приступишь ко второй части представления.

Он потянул с меня футболку — Зачем марать? — и я подняла руки.

Я опустила глаза и меня стало колотить от омерзения: жирные мухи ползали по облезшей склизкой картошке, по почерневшим луковицам, по помидорам грязно-бурого цвета, по гигантским жёлтым огурцам, по толстым и огромным, с рожками, личинкам, которые пожирали, не останавливаясь, всё, что попадало в рот, по шустрым жучкам, перебегающим с мух на личинок, и жравших (!) и тех, и других, и тухлятину одновременно!

Клацая зубами от омерзения и подвывая, я погрузила руку в тухлое месиво и, зацепив всё, что подвернулось, стала засовывать в киску. Я ощутила, как во влагалище погружается тёплая бесформенная субстанция; зачерпнула ещё раз, захватив что-то продолговатое и стала запихивать в пизду. Продолговатое тело оказалось толстовато для моей киски, но мягкое и податливое и когда я надавила, пытаясь протолкнуть, оно выпустило газ и проникло в меня, и я почувствовала, бррр (!), как по стенкам влагалища поползли, извиваясь, мерзкие жирные личинки...

— В жопу! — Антон жадно впился глазами в то, что делала Катя.

Я чуть наклонилась и, чувствуя, как по моим ляжкам, по промежности, по моей киске и внутри, ползают мухи и снуют жучки, и извиваются личинки, загребнув в ладонь склизкую картофелину, стала засовывать её в жопу! Вместе с картофелиной я засунула в себя и живность, которая закопошилась во мне и выползала из меня...

Я подняла глаза — Хватит, Антон?

— Ещё! Засунь вон тот огурец в жопу!

Я ужаснулась: жёлтый огурец, плавающий в вонючей жиже, был толщиной с мою руку!

— Давай, давай! Ты сможешь! Твоя попка заглотит его, как конфетку! — издевался Антон.

Ползающие омерзительные твари по мне снаружи и копошащиеся в пизде и в жопе, и выползающие, и вываливающиеся из пизды и жопы, уже довели меня до состояния ступора; я выудила огурец, который к тому ж оказался и очень длинным, и стала просовывать его в жопу, и ужаснулась: он весь вошёл туда! И лишь когда он оказался в жопе, из него стали выползать толстые личинки и, извиваясь и, скользя по стенкам прямой кишки, поползли к анусу.

— На ка! — что-то плюхнулось в жижу сзади — порадуй свою пиздень кабачком!

Стряхивая ползающих по животу мух, я пошарила рукой и выудила из жижи кабачок. Он был длиной сантиметров двадцать пять и сантиметров восемь толщиной с одного конца.

— Да ты охуел! Я порвусь!

— Неээ! Он подпорченный, сморщится, когда будешь запихивать. Нуу!

Противные мухи уже щекотали своими влажными липкими лапками мои тити и кусали соски, а жучки гонялись

за ними, по моим же титям. Лихорадило и трясло от омерзения и, надеясь, что Антон больше не будет мучать меня в яме, я стала запихивать этот гигантский кабачок в свою пиздень, как выразился братец!

Я засовывала его другим концом, который был потоньше. Руки были заняты, и я не могла стряхивать, ползающих по животу и титям мух, и гоняющихся за ними жучков. Я дёргалась и вздрагивала, проталкивая кабачок во влагалище. Он сминался и морщился и... и погружался!

Когда он весь оказался в пизде, мне стало дурно, закружилась голова и я, качнувшись, прислонилась к стенке ямы и стала оседать в жижу.

Испугавшись, что я утону в тухлятине, Антон выудил меня из ямы.

Из моей жопы ещё выползали личинки, щекоча анус, как щекочут аскариды, когда извиваясь, откладывают яйца и я чесала анус, и проталкивала палец в жопу, потому что зудилось и там, а Антон толкнул меня — Вставай, второе желание ждёт тебя в стайке!

Он пошёл и загнал кабанчиков в сарай в загородку для свиней. Вернулся и потянул меня за собой. Я упиралась и хныкала, но противный и жестокий братец, тащил меня, как трактор на прицепе.

Он закрыл дверь сарайки изнутри на крючок, открыл затвор загородки и впихнул меня внутрь.

— Давай! Раздрочи им хуи, чтобы они отъебали тебя во все дырки!

Кабанчики, тихо похрюкивая и сбившись в кучку, стояли в углу.

Я стояла ещё на что-то надеясь, но помощь ниоткуда не приходила, да и не могла прийти.

— Юбку сними! Зачем она тебе? Только мешать будет, да в дерьме измажешь. Я специально не убрал дерьмо, чтобы они тебя вываляли в нём, когда будут елозить и ебать.

Помощь не приходила, и я стянула юбку.

— Ух тыыы! — Антон с восхищением на меня пялился — А ты красавица, Катька! Ну же, приступай, не тяни!

— А что делать то? — я надеялась оттянуть время, рассчитывая, что хоть кто-нибудь, хоть тот же Васька придёт, вдруг!

— Откуда я знаю, я со свиньями не трахался! — издевался он.

Я стояла и ждала.

— Ну, встань на колени, да подрочи им! Знаешь где дрочить? — продолжал издеваться братец.

— Нет! — замотала я головой — Откуда мне знать-то? Я ни разу свиньям не дрочила!

Антон разозлился, ситуация складывалась патовая: он понимал, что в словесной перепалке переиграть Катьку не сможет.

— На колени встань! — угрожающе проговорил он.

Я опустилась на колени.

— Ну что ты стоишь, что ты стоишь? — Антон разозлился не на шутку — Встань раком и двигайся к ним жопой!

Я встала раком.

Хрюшки замолкли!

— Вооо! Они щас быстро сообразят, для чего ты встала так!

Но кабанчики, помолчав, зашевелились и снова стали похрюкивать, никак, впрочем, не отреагировав на мой сексуальный манёвр!

— Сссука! Они ещё ни разу не трахались со свиноматкой! Ещё девственники! Ну, тогда почеши им брюхо, что ли!

— Чеши им брюхо!!

Я повернулась боком и, протянув руку, стала почёсывать брюхо, ближнему, ко мне, кабанчику. Он сначала дрогнул, всхрюкнул, а потом замолчал и даже прикрыл свои красивые глазки. От удовольствия!

Кожа на брюхе была нежная и покрытая такой же нежной щетинкой. Я скребла пальцами кожу и водила рукой из стороны в сторону и, вдруг, наткнулась на... на что-то! Это было какое-то выпуклое место, напоминающее мужскую мошонку*. Хрюшка замер! Я повела пальцами и нащупала дырочку и брезгливо отдёрнула руку, думая, что это дырочка в жопу. Но кабанчик открыл глазки и хрюкнул с каким-то вожделением, мол, ну чё ты? продолжай давай!

От Антона это не ускользнуло — Ооо! Ты его пощупала! Ему понравилось! Давай щупай ещё!

«Гад! » — подумала я и снова стала щупать хрюшку и, вдруг, из этой дырочки высунулся розовый завиток, напоминающий поросячий хвостик. Он вращался из стороны в сторону и всё высовывался и высовывался!

— Ты его раздрочила! Катька! Ещё! Ещё!

Я уже поняла, что это высовывается поросячий член, а высунулся он уже сантиметров на двадцать и продолжал высовываться, а завиток всё вращался и вращался! Хрюшка, вдруг, утробно всхрюкнул, открыл глазки и полез на меня!

— Подставь ему! Пизду подставь! — аж захлебнулся от похоти Антон-гандон! Теперь буду так его называть: «Антон-гандон! Антон-гандон! »

А хряк уже поставил на меня свои копытца и елозился своим длиннющим — сантиметров сорок — членом, по моему животу. Я поймала член, он был такой горячий, скользкий и живой, и пульсировал у меня в кулачке — Бррр! — как же противно!

Я направила его в свою дырочку, (в попку!) и он вкрутился в неё! И стал проталкиваться в неё!

От ощущения, что в жопе что-то вертится, да ещё и погружается в неё, стало противно и меня чуть не стошнило, но потом, когда член и его вращающийся завиток, погрузились очень глубоко, сантиметров на тридцать (по ощущениям), стало щекотно в животе и я чуть на заржала!

Наверное, поросячье вожделение заразительно, потому как, стоявшие до того и равнодушно наблюдавшие хряки, вдруг зашевелились, захрюкали и стали подвигаться к нам!

Ебавший меня в жопу хрюшка, когда они стали отталкивать его, огрызнулся и цапнул одного за ухо! Тот обиженно взвизгнул и отскочил! А второй, вот сука сообразительный (!) обошёл нас и пристроился сзади, ебавшего меня хряка! Я почувствовала толчок в спину...

— Во блядь даёт! — это Антон-гандон — Вот сука сообразительный! — Антон-гандон вульгарно заржал от удовольствия!

Этот второй, сообразительный, пристроился сзади первого, уже ебавшего меня в жопу, взгромоздился на него (вот откуда был толчок) и, прижимаясь к заду своим брюшком, запустил свой член под его брюхом и тыкался в мою промежность и, я ещё толком не успела сообразить, а его член с завитком, наткнулся на мою киску и тут же (!) ввернулся в неё!

Ууууууууу! Оооооооооо! — завывал от удовольствия Гандон-антон, а мне стало не по себе, когда и третий, опомнившись и осмелев, подошёл ко мне спереди и полез на меня, больно топча копытцами голову и шею! Я разинула рот (и это была моя ошибка!), чтобы заверещать и его членик, с розовой залупой-завитком, воткнулся в моё горло. Сразу! Я давилась этим члеником с завитком, который, как кишка гастроэнтеролога, погружался в мой пищевод! А эти двое, что сзади, всё ебли меня в унисон и первый начал разбрызгивать сперму из своего дёргающегося завитка в глубине моей жопы!

А гандон уже не завывал, а просто пялился во все глаза, как три хряка, меня, невинную девушку, ебут в три поросячьих хуя!!!

О ужас!! Уже из моей жопы потекла сперма первого, а он всё ещё ёб и кончал в меня, когда начал дёргаться и кончать в мою пиздушку — второй!

Я пыталась вывернуться из-под хрюшек, топчущихся по мне своими копытцами, трущихся об меня своей щетиной, ебущих меня во все дырки и кончающих в меня, но, придавленная тремя тушами, общей массой центнера три — не меньше, не могла даже сдвинуться ни вперёд, ни назад, ни завалиться набок. О ужас! И в эту минуту начал дёргаться, где-то в желудке, завиток-залупа третьего, и я почувствовала, как мой желудок стал наполняться его спермой!

Расплющенная хрюшками я не видела своего братца-гандончика и... не слышала. Впрочем, услышать, наверное, было и невозможно, так как ребята-поросята вошли в раж, ебя меня, и сопели и чавкали вовсю!

Изнемогая под гнётом трёх кабанчиков, вошедших в сексуально-оргазменный апофеоз ебли, ёкая селезёнкой от рвотных позывов, от хуя с залупкой, свербящей и заполняющей спермой мой желудок, ощущая спиной и ягодицами, елозившего по мне кабанчика, уже дёргающегося в оргазменном экстазе, чувствуя два длинных, тонких и гибких карандаша с отчаянно вращающимися и плюющимися спермой завитками залуп, я не могла и не увидела, и не услышала, как выскочил из стайки Антон-гандон!

Я отчаянно дёргалась, понимая, что спасение ебомых в руках самой ебомой, то есть в моих, пытаясь отделиться от этих сопящих, потных и фыркающих туш, и тут, первый, кончив и утробно-блаженно всхрюкнув, стал сползать с меня, отталкивая назад, взгромоздившегося на него второго и вытаскивая из моих, пизды и жопы, сразу два поросячьих хуя. О ужас! Они уже сползли с меня и друг с друга, а их хуи всё ещё тащились из моих дырочек, как — Бррррр! — как кишки!

— Бррррр!

Из-под третьего, всё ещё сикотившего копытцами по моей спине и всё ещё изливающего сперму в мой желудок, я уже вылезла сама и меня чуть не вырвало, — Брррр! — когда я стала вытаскивать из моего желудка, его склизкий, весь в сперме и слюнях, дёргающийся членик.

— Бррррр!

И в тот момент, когда я, наконец, выплюнула изо рта его залупку, всё ещё дёргающуюся и всё ещё разбрызгивающую сперму, открылась дверь стайки и вошла...

Вошла мама!!!

Это после я узнала, что родители, проводив меня, вдруг, передумали и решили взять меня с собой. Они сдали билеты, купили на другой рейс и поехали за мной в деревню.

Это после я узнала, что Антончик-гандончик, от зрелища сексуальной оргии одной невинной девушки с тремя здоровущими кабанами (!) сам впал в похотливый транс и, выскочив из стайки, убежал дрочить в туалет! Но не успел спустить своих штанишек, как услышал, что у ограды остановился автомобиль. Он выглянул и увидел моих папу с мамой. Они сразу же зашли в дом, гандончик-братец выскочил из туалета и, на ходу, подтягивая штанишки, огородом убежал на улицу, а потом и на пруд. Типа, он там и был, и ничего не знал!

Мама орала, как резаная!!!

Увидев меня в окружении трёх матёрых кабанов (!), рыкающих, аки тигры (!) и в темноте, и со света, принявшей лужи спермы на полу стайки за кровь, она подумала, что эти зверюги рвут на части и уже доедают (!) её любимую и единственную дочь!

Перепуганные вусмерть воплем, поросята, забились в угол и тряслись, жалобно взвизгивая!

Следом за мамой вошёл папа и ему хватило лишь одного взгляда, чтобы, нет, не понять, а только подумать, что здесь могло произойти. Папа вытолкал маму из стайки и вернулся, закрыв за собой дверь.

Я, успевшая надеть маечку, пока папа выталкивал маму из стайки, судорожно натягивала юбчонку. По моим ляжкам струями текла сперма из моих дырочек, в желудке булькала субстанция из спермы и желудочного сока, а рот был заполнен слюной, которую я боялась выплюнуть, чтобы не испугать ещё и папу, и не могла проглотить.

— Бррррррррр!

— Тааак! — папа расстёгивал и вытаскивал ремень — А выйди-ка сюда, моя любимая дочурка!

Папа отвлёкся на ремень, и я выплюнула, нет (!) выплеснула изо рта полведра слюны!

Папа взял меня за плечо, повернул и три раза врезал ремнём по моей очуменной попке! Папа хотел всыпать от души, но в последний момент дрогнула рука любящего отца. Было, конечно, больно. Терпимо, но больно и жопа ещё три дня потом чесалась!

— В баню! — папа заправлял ремень, подталкивая меня к выходу — помоешься, обсохнешь и мы сразу же поедем назад, Самолёт завтра! Ты летишь с нами... дочурка.

Хотела я сдать Антошку-гандошку, но передумала. Мои родители уж точно не поверили бы в эту версию, а рассказывать Антошкиным папе с мамой я и сама не хочу.

Вот так в то лето я полетела с родителями на Кипр!

*Препуций.