Игра Джеральда

Дрожь пробежала по шее Джесси. Том, который смотрел на нее, вместо того чтобы уставиться в свою коробку, заметил это.

– Сорванец! Все в порядке?

– Да, но... но ведь это немного жутковато, не правда ли, папа?

– Да, – ответил он. Джесси посмотрела на отца и успокоилась, увидев, что он ее понимает. Он выглядел почти таким же испуганным, как и она, но это только добавляло ему мальчишеской привлекательности. Мысль о том, что они могли испугаться совершенно разных вещей, даже не пришла ей в голову. – Хочешь сесть ко мне на колени, Джесси?

– Можно?

– Конечно!

Джесси опустилась ему на колени, все еще держа в руках коробку с отражателем. Она поерзала, усаживаясь поудобнее, вдыхая приятный слабый запах его пота, разогретой солнцем кожи и еле уловимый аромат лосьона после бритья. "Кажется, он называется "Красное дерево", – подумала Джесси. Подол ее платья поднялся так высоко, что обнажил ноги (трудно было что – то с этим поделать в таком коротком платьице), и Джесси вряд ли заметила, когда отец положил руку ей на ногу. К конце концов, это был ее отец – папа – а не Дуан Корсон или Ричи Эшлок, мальчик, над которым она и ее подружки подсмеивались в школе.

Минуты тянулись медленно. Джесси все еще ерзала, стараясь устроиться поудобнее – его колени, казалось, состояли сегодня из углов – за этим занятием она провела две или три минуты.. Наверное, даже дольше, потому что порыв ветра, налетевший на террасу и растормошивший ее, был удивительно холодным, касаясь его потных рук, да и весь день как – то изменился; цвета, бывшие такими яркими, когда она откинулась на его плечо и закрыла глаза, теперь побледнели, да и сам свет несколько поблек. Как будто она смотрела на мир через пергаментную бумагу. Она посмотрела в свою коробку с отражателем и была удивлена – почти поражена – теперь там была только половина солнца. Джесси взглянула на часы: было девять минут шестого.

– Это случилось, папа! Солнце гаснет!

– Да, – согласился он. У него был такой странный голос

– осторожный и задумчивый, какой – то смазанный и низкий.

– Все по расписанию.

Джесси, как в тумане, отметила, что его рука скользнула выше – довольно – таки намного выше – по ноге, пока она устраивалась поудобнее.

– Я уже могу посмотреть сквозь стекло, папа?

– Еще нет, – ответил он, и его рука скользнула еще выше по ее бедру. Рука была теплой и нежной, но не неприятной. Джесси положила на нее свою руку, повернулась к нему и усмехнулась.

– Это волнующе, правда?

– Да. – ответил он тем же самым странным, размытым тоном. – Конечно, Сорванец. Даже намного более волнующе, чем я думал.

Прошло еще какое – то время. В отражателе луна продолжала наплывать на солнце, после пяти двадцати пяти, а потом пяти тридцати. Почти все внимание Джесси теперь было сконцентрировано на уменьшающемся изображении в коробке с отражателем, но какая – то смутная часть ее осознавала, какие твердые сегодня у него колени. Что – то прижималось к ней снизу. Это не было неприятно, но давление было настойчивым. Джесси ощущала это, как ручку какого – то инструмента – отвертки или молотка.

Джесси снова изогнулась, желая найти более удобное место на коленях отца, и Том сделал несколько свистящих вздохов сквозь зубы.

– Папа? Я очень тяжелая? Я сделала тебе больно?

– Нет, ты хорошая.

Джесси взглянула на свои часики. Пять тридцать семь.

Четыре минуты до полного затмения, может быть, немного

больше, если часы спешат.

– Я уже могу смотреть через стекло?

– Еще нет, но уже скоро. Сорванец!

Джесси слышала, как Дэбби Рейнольдс поет что – то типа:

"Старый филин... ухает в глубине... Тэмми... Тэмми... Тэмми влюблена".

Потом неприятно завыли скрипки, и диск – жокей, за – менив пластинку, сказал, что в Ски Тауне (США) темнеет (так дикторы почти всегда называли Северный Конвей), но у них там такая сильная облачность, что невозможно наблюдать солнечное затмение. Ведущий сообщил также, что на улицах полно разочарованных людей в солнечных очках.

– А мы не разочарованные люди, правда, папа?

– Вовсе нет, – согласился он. – Мы самые счастливые люди во Вселенной.

Джесси снова уставилась в коробку с отражателем, забыв обо всем на свете, кроме тоненького полумесяца, который она теперь могла наблюдать, даже не щуря глаза за стеклами солнечных очков. Темная серповидная тень с правой стороны, которая сигнализировала о начале затмения, теперь сменилась сияющим серпиком слева. Серпик был настолько ярким, что, казалось, он плавает на поверхности отражателя.

– Посмотри на озеро, Джесси!

Джесси взглянула, и ее глаза расширились от удивления за стеклами очков. Увлекшись наблюдением изменяющегося изображения в коробке, Джесси не замечала, что происходит вокруг нес. Пастельные краски поблекли, прекратившись в древние акварели. Несвоевременные сумерки, великолепные и пугающие одновременно для десятилетней девочки, сгущались вокруг Черного озера. Где – то в лесу встревоженно ухала сова. Внезапно Джесси почувствовала дрожь, пробежавшую по ее телу. По радио закончилась реклама, и начал петь Марвин Гайе:

"О, слушайте все. особенно вы, девочки,

Разве это правильно оставаться одному,

Если тот, кого ты любишь, никогда не бывает дома?"

Откуда – то с севера снова донеслось уханье совы. Это был пугающий звук, очень пугающий. Когда она снова вздрогнула, Том обнял ее. Джесси с благодарностью прижалась к его груди.

– У меня мурашки бегают по телу. папа.

– Это не продлится долго, сладенькая. Возможно, ты больше никогда в жизни не увидишь этого. Попытайся не сильно бояться, чтобы насладиться виденным.

То, что Джесси увидела сквозь стекло и самодельный фильтр, было настолько странным и пугающим, что сначала ее разум отказался воспринять это. Там, в полуденном небе, было такое огромное, величественно красивое круглое пятно, что Джесси стало по – настоящему страшно.

"Если я разговариваю во сне... то это потому, что я не видел мою возлюбленную почти всю неделю", – признавался Марвин Гайе.

Именно в этот момент Джесси почувствовала руку отца на соске левой груди. Рука мягко сжала грудь, потом снова вернулась к правой, как будто сравнивая их размер. Теперь отец дышал очень часто; он дышал ей в ухо, как паровой двигатель, и Джесси снова ощутила твердый предмет, давящий на нее снизу.

"Могу ли я доказать? – кричал Марвин Гайе, этот певец души. – Доказать? Доказать?"

– Папа? С тобой все в порядке?

Она снова почувствовала слабое покалывание в груди – наслаждение и боль, жареная индюшка с ванильной глазурью и шоколадным сиропом, – но в этот раз к этому добавились тревога и некое замешательство.

– Да, – ответил он, но его голос звучал почти как голос незнакомца. – Да, все хорошо, но не оглядывайся.

Отец изменил положение тела. Рука, только что лежавшая у нее на груди, отправилась куда – то еще; одно бедро Джесси поднялось вверх, приподнимая подол ее платья все выше и выше.

– Папа, что ты делаешь?

В ее вопросе не было страха, скорее удивление. Однако в самом тоне вопроса звенел страх. Над ней огненно сиял ореол странного света вокруг темного круга в небе цвета индиго.

– Ты любишь меня. Сорванец?

– Да, конечно...

– Тогда ни о чем не беспокойся. Я никогда не сделаю тебе больно. Мне хочется быть ласковым с тобой. Просто наблюдай за затмением и позволь мне быть ласковым с тобой.

– Я не уверена, что хочу этого, папа. – Чувство смятения росло. – Я боюсь опалить глаза. Сжечь сетчатку.

"Но я верю, – пел Марвин, – мужчина и женщина – лучшие друзья... и я привязан к ней... до самого конца".

– Не волнуйся. – Теперь отец почти пыхтел. – У тебя есть еще двадцать секунд. Самое меньшее. Поэтому не волнуйся. И не оборачивайся.

Джесси услышала хлопок резинки, но это были его шорты, а не ее; ее трусики были там, где им и полагалось быть, однако Джесси поняла, что если она посмотрит вниз, то сможет увидеть их – вот как высоко он подобрал подол ее платья.

– Ты любишь меня? – снова спросил он, и, хотя Джесси охватило предчувствие, что правильный ответ на этот вопрос стал неправильным, ей было всего n лет, и это было единственным ответом, который она могла дать. Джесси ответила, что любит.

"Докажи, докажи", – просил Марвин, понизив голос.

Отец снова изменил положение, сильнее прижимая твердую вещь к ее попочке. Внезапно Джесси поняла, что это такое – это не ручка отвертки и не ручка отбивного молоточка, это уж точно – Джесси ощутила, как тревога k переросла в подозрительное удовольствие, имеющее больше отношение к ее матери, чем к отцу.

"Вот почему ты не хотела защищать меня", – подумала Джесси, смотря на темный круг в небе сквозь несколько слоев закопченного стекла, а потом мысленно добавила:

"Мне кажется, это то, к чему мы оба стремились".

Неожиданно изображение размылось, а наслаждение ушло. Осталось только все возрастающее чувство тревоги. "О Господи, – подумала она. – Мои глаза... должно быть, сетчатка начинает гореть",

Рука, лежавшая на бедре, теперь медленно двигалась между ее ног вверх, пока не замерла на бугорке и не обняла его нежно и трепетно. "Папе не следовало бы делать этого, – подумала Джесси. – Это неподходящее место для его руки. Разве только... "

"Он шутит с тобой", – заговорил голос внутри нее.

Впоследствии именно о нем, она думала как об Образцовой Женушке или Хозяюшке, это он частенько наполнял ее раздражением, иногда это был голос предостережения, но почти всегда – голос категорического отказа.

Неприятности, требования, боль... все они могут уйти, если вы игнорируете их с достаточным энтузиазмом. Это была точка зрения Хозяюшки. Этот голос мог с непробиваемым упорством доказывать, что наиболее очевидные ошибки – все – таки вещи правильные, что это часть какого – то "огромного плана, который мы, смертные, не в состоянии понять. Настанут времена (особенно между одиннадцатым и двенадцатым годами ее жизни, когда Джссси станет называть этот голос мисс Пэтрц, как и свою учительницу в школе), когда ей придется затыкать уши руками, чтобы заглушить этот нервирующе убедительный голосок, – напрасно, конечно, так как он исходил из таких глубин, до которых она вряд ли могла дотянуться руками – но в тот. момент, когда страх уходил, небо темнело над западной частью Мэна и странные звезды горели в водах Черного озера, в тот момент, когда она догадалась (в каком – то роде), зачем находится рука отца между се ног, Джесси расслышала в нем только доброту и практичность и ухватилась за эти слова с паническим облегчением.

"Это просто шутка, вот и все, Джссси".

"Ты уверена?" – мысленно возразила она.

"Да, – спокойно ответил голос – за годы, прошедшие после этого, Джссси выяснила, что этот голос почти всегда был уверен, неважно, ошибался он или нет. – Он считает, что это шутка, вот и все. Он не догадывается, что испугал тебя, так что не открывай рот и не порть чудесный день. Это не такое уж и важное дело".

"Не верь ей, малышка! – возразил другой голос. – Иногда отец, ведет себя так, будто ты его девушка, а не дочь, именно так он ведет себя прямо сейчас! Он не шутит с тобой, Джесси! Он трахает тебя!"

Джесси была почти абсолютно уверена, что это ложь, что это страшное и запрещенное дворовое словечко относится к акту, который невозможно выполнить одной рукой, но сомнения остались. Неожиданно испугавшись, Джесси

вспомнила, как Карэн 0 Койн говорила ей, чтобы она никогда не позволяла мальчикам просовывать язык в свой рот, а то может родиться ребеночек. Карэн сказала, что иногда это случается, но женщина, которой нужно вы – рвать, чтобы родить ребеночка, обычно умирает, умирает и ребенок.

"Я никогда не позволю мальчику целовать меня по – французски, – говорила Карэн. – Я могу позволить вознести себя на вершину блаженства, если действительно буду любить, но л не хочу носить ребенка в горле. Как же я смогу ЕСТЬ?"

Тогда концепция такого способа беременности казалась Джесси настолько дикой и сумасшедшей, что даже очаровала ее – и кто, как не Карэн Коин, интересующаяся вопросом, горит ли в холодильнике свет, когда он закрыт, могла додуматься до такого? Теперь, однако, эта возможность снова предстала перед ней в своей таинственной логике. Может быть – только может быть – это было правдой? Если можно забеременеть от языка мальчика, если такое может случиться, тогда...

К тому же твердый предмет все еще прижимается в ней снизу. Этот предмет, который не был ручкой от отвертки или отбивного молоточка ее матери.

Джесси попыталась встать на ноги, это был жест противоречия для нее, но не для него. Он страстно вздохнул – болезненный, испуганный звук – и сильнее прижал пальцы к чувствительному холмику, спрятанному под тонкой тканью трусиков. Было немного больно. Джесси застыла неподвижно и застонала.

Немного позже она поняла, что отец расценил этот стон как страсть. Как бы он это ни интерпретировал, это означало кульминационную часть всей странной интермедии. Неожиданно он изогнулся под ней, мягко подталкивая ее вверх. Движение было пугающим, но и странно приятным... от того, что он был таким сильным и мог так высоко подкинуть се. На какую – то долю секунды Джесси почти поняла источник происходящего: опасный и неуправляемый, как и то, что контроль над этим находится вне пределов ее возможностей – даже если она захочет контролировать ситуацию.

"Я не хочу, – подумала Джесси. – Я ничего не хочу менять. Что бы это ни было, это ужасно, пугающе и Страшно".

Затем твердый предмет прикоснулся к ее ягодицам. Предмет, который не был рукояткой отвертки, конвульсивно сжимался, какая – то жидкость разливалась, оставляя мокрое горячее пятно на ее трусиках.

"Это пот, – быстро произнес голос, который когда – то будет принадлежать Образцовой Хозяюшке. – Вот что это такое. Он почувствовал, что ты испугалась его, испугалась сидеть у него на коленях, и это заставило его нервничать. Ты обязана сожалеть об этом".

"Пот, о Господи, Боже мой! – раздался другой голос, который будет в будущем принадлежать Руфи Ниери. Он звучал спокойно, сильно, пугающе. – Ты знаешь, что это такое, Джесси, это вещество, о котором болтала Мэдди со своими подружками, оставшимися ночевать у вас, когда они думали, что ты уже заснула. Синди Лессард называла это "мужеством". Она сказала, что оно белое и бьет струёй из штучек парней, как зубная паста. Именно это вещество делает детей, а не французский поцелуй".

Какое – то мгновение Джесси балансировала на его выгнувшемся теле, смущенная, испуганная и незнакомо взволнованная, слыша его прерывистое дыхание во влажном воздухе. Затем его бедра и ноги медленно расслабились, и он опустил ее вниз.

– Не смотри больше на солнце. Сорванец, – сказал отец и, хотя он все еще тяжело дышал, его голос снова был почти нормальным. Пугающее возбуждение ушло из него, в его чувствах теперь не было противоречия: просто глубокое расслабление. Что бы там ни случилось – если что – то действительно произошло – все теперь закончилось.

– Папа...

– Нет, не спорь. Твое время кончилось.

Он осторожно взял закопченные стекла из ее рук, одновременно целуя Джесси в шею, даже еще более осторожно. Джесси смотрела на сгустившуюся темноту над озером, пока он проделывал все это. Она слабо осознавала, что сова все еще кричит, а обманутые сверчки завели свою песню на два

или три часа раньше. Остаточное изображение плавало перед ее глазами, как черная круглая татуировка, окруженная неправильным ореолом зеленого огня, и Джесси подумала: "Если бы я смотрела на солнце немного дольше, я бы сожгла сетчатку глаза, возможно, мне пришлось бы смотреть на него всю свою последующую жизнь, как случается, если кто – то посветил тебе фонариком прямо в глаза".

– Почему бы тебе не пойти в дом и не надеть джинсы, Сорванец? Признаю, что надеть это платьице не было такой уж умной мыслью.

Он говорил глухим беспристрастным тоном, который доказывал, что надеть это летнее красивенькое платьице было полностью ее идеей ("Даже если это и не так, то тебе следовало бы лучше знать", – тотчас же произнес голос мисс Пэтри), и новая мысль неожиданно взбрела в голову Джесси: что если он решит рассказать маме о том, что случилось? Возможность этого была настолько ужасной, что Джесси разрыдалась.

– Извини, папа, – рыдала она, обнимая его и прижимаясь лицом к впадине на его шее, вдыхая запах его лосьона или одеколона, или чего бы там ни было. – Если я сделала что – то плохое, я действительно очень, очень сожалею.

– Господи, нет же, – ответил он, все еще произнося слова сдавленным, озабоченным голосом, как бы решая, должен ли он рассказать Сэлли о поступке Джесси или лучше не выносить сор из избы. – Ты не сделала ничего плохого. Сорванец.

– Ты все еще любишь меня? – настаивала Джесси. Ей показалось, что нужно быть сумасшедшей, чтобы спрашивать, сумасшедшей, чтобы рисковать, ведь можно получить ответ, который может просто убить ее, но она должна была спросить. Должна.

– Конечно. – сразу же ответил ее отец. Когда он заговорил, уверенность понемногу возвращалась в его голос – вполне достаточно, чтобы она поняла, что отец говорит правду (о, какое это было облегчение!), но она еще не перестала подозревать, что все изменилось, и все потому, что она чего – то не понимает. Она знала, что они

(шутка, это была всего лишь шутка)

каким – то образом занимались сексом. Но она не знала, насколько серьезно все это могло быть. Возможно, это не было то, что девочки вечером называют "пройти весь путь" (кроме странно осведомленной Синди Лессард; она называла это "нырянием в глубокое море на длинном белом шесте" – термин, который поразил Джесси, как ужасный и смешной одновременно), но тот факт, что он продвинул свою штучку в нее, все же не означало, что она стала тем, что некоторые девочки называют "вот так так". То, о чем Карэн рассказывала ей в прошлом году, когда они возвращались из школы, всплыло теперь в сознании Джесси, но она попыталась отбросить эти воспоминания. Это почти не могло быть правдой, и он не просунул свой язык ей в рот, даже если слова Карэн и могли быть правдой.

В голове Джесси раздался злой, громкий голос ее матери:"Разве тебе не говорили, что скрипящие колеси надо смазывать?"

Джесси почувствовала горячее мокрое пятно на своих ягодицах. Оно все еще растекалось. "Да, – подумала она. – Мне кажется, что это правильно. Скрипящие колеса действительно смазывают".

– Папа...

Он вскинул руки вверх. Жест, который он часто делал за обеденным столом, когда ее мама или Мэдди (обычно её мать) начинали горячиться по какому – то поводу. Джесси не помнила, чтобы когда – нибудь подобный жест относился к ней, и это усилило ее чувство, что здесь произошло нечто непоправимо ужасное и что последуют фундаментальные, непоправимые изменения как результат фатальной ошибки (возможно, того, что она согласилась надеть это платье), совершенной ею. Эта мысль повергла ее в такую глубокую печаль, будто пальцы невидимой руки копошились внутри нее, сжимая и пощипывая ей кишки.

Уголком глаз Джесси заметила, что пояс его шорт был приспущен. Что – то высовывалось из них, нечто розовое, и уж точно это была не рукоятка отвертки.

Прежде чем она успела отвернуться, Том Махо уловил направление ее взгляда и быстренько поддернул шорты, заставляя спрятаться розовый предмет. Его лицо на мгновение исказило отвращение, и Джесси снова затрепетала от страха. Он подметил ее взгляд и ошибочно принял случайное

за преднамеренное.

– То, что случилось, – начал он, затем откашлялся. – Нам необходимо поговорить о том, что только что произошло. Сорванец,, но не в эту минуту. Пойди в дом и переоденься, может быть, прими душ. Поспеши, чтобы не пропустить окончание затмения.

Джесси потеряла всяческий интерес к затмению, однако ни за что на свете не призналась бы в этом. Она кивнула в ответ, а потом обернулась.

– Папа, со мной все в порядке?

Он удивленно, с сомнением посмотрел на нее – комбинация, которая усилила чувство, что злые, яростные руки орудуют внутри нее, разрывая ей кишки... и внезапно поняла, что ему так же плохо, как и ей. Может быть, даже хуже. И с ясностью, к которой не примешивались никакие другие голоса, кроме ее собственного, подумала:"Так тебе и надо! Новичок, ты начала это!"

– Да, – ответил он... но его тон не обвинял ее. – Все нормально, Джесс. – А теперь иди в дом и приведи себя в порядок.

– Хорошо.

Она попыталась улыбнуться. Джесси очень старалась и действительно несколько преуспела в этом. Отец выглядел немного испуганным, но потом все же улыбнулся ей в ответ. Это чуть – чуть успокоило ее, и рука, орудующая внутри нее, слегка" ослабила свою хватку. К тому времени, когда она дошла до большой спальни наверху, которую делила вместе с Мэдди, чувства стали возвращаться. Самым ужасным был страх того, что он решит рассказать маме о происшедшем. А что подумает мама?

"Это наша Джесси. Скрипящее колесо".

Комната была разделена на две части шторой на манер того, как это делается в лагере. Они с Мэдди повесили старые простыни на веревку, а потом разрисовали их яркими красками Вилла.

Разрисовывать простыни и делить спальню с Мэдди было так весело когда – то, но теперь все казалось такой глупостью

и ребячеством, а то, как ее искривленная тень извивалась на простыне, напоминая тень монстра, было просто ужасающим. Даже ароматный запах сосновой смолы, обычно так нравившийся ей, теперь был тяжелым и перенасыщенным, как запах освежителя воздуха, которого разбрызгали слишком много, чтобы перебить какой – то неприятный запах.

"Это наша Джесси, вечно всем недовольная, пока не добьется возможности сделать все по – своему. Вечно недовольная чужими планами. Не способная жить с другими в мире и согласии".

Джесси поспешила в ванную комнату, желая опередить этот голос и вполне понимая, что ей не удастся сделать это. Она включила свет и одним махом сдернула платье через голову. Затем швырнула его в корзину для белья, довольная тем, что отделалась от него. Джесси взглянула на себя в зеркало, широко раскрыв глаза, и увидела лицо маленькой девочки в ореоле волос, причесанных, как у взрослой девушки... с прической, потерявшей свою форму, так как шпильки, поддерживающие волосы, выпали. Это было тело маленькой девочки – плоская грудь и узенькие бедра, но оно не будет таким долго. Оно уже начало меняться, и оно сделало с ее папой нечто, чего не должно было делать.

"Я не хочу талии и таких изогнутых бедер, – пронеслась смутная мысль. – Если они творят вещи, подобные тому, что случилось, кто же захочет?"

Эта мысль снова напомнила ей о мокром пятне на трусиках. Джесси выскользнула из них (хлопчатобумажные трусики, когда – то зеленые, но теперь настолько выцветшие, что казались серыми) и подняла их вверх. Сзади на них что – то было, и это был не пот. И уж вовсе это не походило на зубную пасту. Скорее всего, оно напоминало серо – перламутровое моющее средство для посуды. Джесси склонила голову и осторожно принюхалась. Она уловила запах, который позже будет ассоциироваться у нее с запахом воды в озере после жарких солнечных дней или с запахом родниковой воды. Однажды она взяла у отца из рук стакан воды, запах которой она ощутила очень остро, и спросила, слышит ли он этот запах.

Отец покачал головой.

– Нет. – беззаботно ответил он, – но это не означает, что запаха нет. Просто это значит, что я слишком много курю. Мне кажется, это запах водоносного слоя. Сорванец. Микроэлементы минералов, вот и все. Пахнет немного, и это значит, что твоя мать тратит целое состояние на смягчение воды, но это не повредит тебе. Клянусь Богом.

"Микроэлементы минералов, – подумала Джесси и снова вдохнула этот нежный аромат. Она не могла понять, почему он так очаровывал ее, но это было именно так. – Запах водоносных слоев, вот и все. Запах... "

Затем заговорил более настойчивый голос. В день солнечного затмения он больше напоминал голос ее матери (и назвал ее малышкой, совсем как Сэлли, когда та была раздражена какой – то выходкой Джесси), но Джесси казалось, что на самом деле этот голос принадлежит ей, но только уже более взрослой. И если его воинственный напор несколько подавлял ее, то это только потому, что он раздался слишком рано, по правде говоря. Однако он все равно был здесь. Он был здесь и изо всех сил старался привести ее в чувство. Она находила его резкость странно успокаивающей.

"Это вещество, о котором говорила Синди Лессард, вот что это такое – это мужество, малышка. Мне кажется, что ты должна быть благодарна, что оно излилось на твое белье, а не в какое – то другое место, но только не утешай себя сказками, что теперь ты пахнешь озером или микроэлементами минералов из глубоко залегающих водоносных слоев, или еще чем – нибудь. Карэн Коин просто глупая дурочка, во всей мировой истории никогда не было женщины, которая выносила бы ребенка в горле, и ты знаешь об этом, а вот Синди. Лессард не дурочка. Мне кажется, она видела это вещество, а теперь и ты увидела его. Мужское вещество. Мужество".

С внезапным отвращением – не столько к тому, что это было, а к тому, от кого это исходило, Джесси швырнула трусики в корзину для белья поверх платья. Затем она представила мать, выбирающую белье из корзины в комнате для стирки, выуживающую именно эти трусики из этой корзины и обнаруживающую остатки этого. Что она подумает? Ну, конечно, это скрипящее колесо в их семье, которое нуждается в смазке... что же еще?

Ее отвращение переросло в ужасное чувство вины, и Джесси быстренько выудила трусики из корзины. Сразу же слабый запах проник в нее – густой, нежный, дурманящий.

"Устрицы и монеты", – подумала она, это было все, что она помнила. Джесси опустилась на колени перед унитазом, трусики были зажаты в руке, и вырвала. Она быстренько дернула ручку смывного бачка, пока запах полупереваренного гамбургера не разнесся в воздухе, потом пустила холодную воду и прополоскала рот. Страх, что она проведет здесь целый день, стоя на коленях перед унитазом и выворачивая кишки наружу, начал проходить. Желудок, казалось, успокоился. Если бы только она могла не вдыхать этот молочно – медный запах...

Задержав дыхание, Джесси швырнула трусики под струю воды, прополоскала их, выкрутила и бросила в корзину для белья. Затем она сделала глубокий вдох, откидывая волосы с висков тыльной стороной мокрых ладоней. Если мать спросит се, что делают мокрые трусы в корзине для грязного белья...

"Ты уже думаешь, как преступник. – проворчал голос, который будет когда – то принадлежать Образцовой Хозяюшке. – Видишь, до – чего доводят плохие поступки, Джесси? Видишь? Я надеюсь, что ты... "

"Успокойся, пресмыкающееся, – огрызнулся другой голос. – Ты сможешь потом изводить нас придирками сколько захочешь, но сейчас нам необходимо позаботиться об одном дельце, если ты не возражаешь. Хорошо?"

Ответа не последовало. Это было очень хорошо. Джесси снова нервно провела рукой по волосам, хотя теперь они почти не свисали на виски. Если мать спросит ее, что делают мокрые трусы в корзине для грязного белья, Джесси просто скажет, что купалась, не переменив их на купальник. Все трое делали подобное этим летом.

"Тогда тебе нужно не забыть сунуть под воду также шорты и футболку. Правильно, малышка?"

– Правильно, – согласилась Джесси. – Ценное замечание...

Она проскользнула в спальню, чтобы отыскать шорты и футболку, бывшие на ней, когда ее мама, брат и старшая сестра уезжали этим утром... теперь, казалось, это было тысячу лет назад. Джесси не сразу нашла их – ей пришлось опуститься на колени, чтобы заглянуть под кровать.

"Другая женщина тоже стоит на коленях, – отметил голос, – и она тоже пахнет так же, как и ты. Запах, напоминающий запах меди и сметаны".

Джесси слышала, но не слушала. Мысли ее сконцентрировались на поиске шорт. и футболки, на ее алиби. Как она и подозревала, они оказались под кроватью. Джесси потянулась за ними.

"Он исходит из колодца, – продолжал голос. – Запах колодца".

"Да, да, – подумала Джесси, схватив одежду и направляясь в ванную комнату. – Запах из колодца, очень хорошо, ты поэт и даже не догадываешься об этом".

"Она заставила упасть его в колодец, " – произнес голос, наконец – то пробившись в ее сознание. Джесси застыла в дверях, ведущих в ванную, ее глаза расширились. Теперь она неожиданно как – то по – новому смертельно испугалась. Теперь, когда она действительно прислушивалась к этому голосу, она поняла, что этот голос абсолютно не был похож на другие; этот голос был похож на те, которые можно услышать по радио глубокой ночью, когда условия для этого просто идеальные – голос, доносящийся из очень далекого далека.

"Не так уж далеко, Джесси; она тоже в зоне солнечного затмения".

На какую – то долю секунды коридор на втором этаже дома на Черном озере, казалось, исчез. То, что заменило его, было кустами ежевики, не отбрасывавшими тень под темнеющим небом дня солнечного затмения, и четким запахом морской соли. Джесси увидела тощую женщину в длинном платье с посеребренными сединой волосами, собранными по – деревенски на затылке. Женщина стояла на коленях. Из – под платья виднелся край белой ткани. Джесси была уверена, что это комбинация.

– Кто ты? – спросила Джесси женщину, но женщина исчезла... если, конечно, вообще когда – нибудь была здесь.

Джесси оглянулась через плечо в надежде увидеть эту странную тощую женщину там. Но коридор был пуст; Джесси была одна.

Она посмотрела на свои руки и увидела, что они покрылись гусиной кожей.

"Ты теряешь разум, – простонал голос будущей Образцовой Женушки Белингейм. – О, Джесси, ты вела себя плохо, а теперь расплатой будет потеря рассудка".

– Нет, – ответила Джесси. Она взглянула на свое бледное лицо в зеркало. – Нет.

Она подождала еще немножко, как – бы с ужасом ожидая появления других голосов или видения женщины, стоящей на коленях, но ничего не услышала и ничего не увидела. Этот другой, дрожащий голос, сказавший Джесси, что какая – то женщина каким – то образом столкнула какого – то мужчину на дно колодца, исчез.

"Внимание, малышка, – посоветовал голос, который в один прекрасный день будет принадлежать Руфи, и Джесси четко поняла, что этот голос не вполне доверяет тому, и решила, что ей лучше продолжать свое дело, и прямо сейчас. – Гы подумала о женщине с виднеющейся комбинацией, потому что сегодня думаешь, только о нижнем белье, вот и все. На твоем месте я бы забыла обо всем".

Это был великолепный совет. Джесси быстренько намочила шорты и футболку под краном, выжала их, а потом встала под душ. Она намылилась, ополоснулась, вытерлась и поспешила в спальню. Обычно Джесси не утруждала себя тем, чтобы плотно запахивать халат,, пока она пересекала коротенькое пространство коридора, отделяющее ванную от спальни, но теперь она сделала это, однако не стала тратить время на застегивание пуговиц, а лишь поплотнее запахнула халат.

Она снова застыла в ванной, кусая губы, моля, чтобы не вернулся тот настойчивый голос, моля, чтобы больше не повторились галлюцинации или видения, или что бы там, ни o было. Ничего не вернулось.

Джесси бросила халат на кровать, подбежала к своему шкафу, достала новые трусики и шорты.

"Она пахла точно так же, – подумала Джесси. – Кто бы ни была та женщина, она пахла так, как пахнул колодец, в который она заставила упасть мужчину, и это случилось сейчас, в момент солнечного затмения. Я уверена... "

Джесси повернулась, держа блузку в руке, а потом замерла. В дверном проеме стоял отец, наблюдая за ней.