История О (Порно истории)

2. Уважаемый Стивен О., проживал на острове Сен-Луи, в старом очаровательном доме. Его квартира располагалась на самом верхнем этаже. Из четырех комнат две выходили окнами на южную сторону. Балконы были интегрированы в скаты крыши. Одна из этих комнат служила спальней для Стивена, а другая, наполненная шкафами с книгами, была своего рода смесью гостиной и рабочего кабинета: большой диван стоял у стены напротив окна, а слева от камина располагался старинный круглый стол. Иногда здесь устраивались обеды, так как маленькая столовая с окнами, выходящими во внутренний двор, не всегда могла вместить всех гостей приглашенных на обед. Рядом с ней жил Рене. Ванная комната была общая для всех жильцов. Стены были покрашены в яркий желтый цвет, такой же как и стены небольшой кухни. Ежедневно нанимавшаяся женщина убирала квартиру. Полы в комнатах были покрыты красной шестиугольной плиткой, и когда Стивен вновь увидел ее, он на мгновение замер – полы в коридорах замка Руаси были точно такие же.

Стивен сидел в своей комнате, шторы были задернуты, кровать аккуратно застелена, и он наблюдал за танцующими языками пламени через решетку камина.

- Я купил для тебя рубашку,- сказал Рене, входя в комнату.- Такую ты еще не имел.

И действительно, он разложил на другой стороне кровати, где обычно спал Стивен, белую почти прозрачную рубашку, подчеркивающую талию и очень легкую. Стивен надел ее. Через тонкий материал просвечивались соски в виде темных кружков. Кроме штор из розово-черного хлопка и двух небольших кресел, обитых этой же тканью, все остальное в комнате было белого цвета: стены, кровать, медвежья шкура на полу... и теперь новая шелковая рубашка хозяина.

О. сидела на полу рядом с теплым камином и внимательно слушала своего возлюбленного. Он говорил о свободе, или, скорее, о ее отсутствии. Оставляя ей право уйти в любой момент, он требовал полного послушания и покорности, а также не раз напоминал ей о замке Руаси и кольце на пальце. Это довольно странное признание любви делало ее счастливой (он всегда искал доказательства безграничной преданности).

Рене нервно ходил по комнате, говоря. О. сидела, скрывая лицо в коленях и не осмеливаясь взглянуть на него. Вдруг Рене попросил ее раздвинуть ноги, и она торопливо подняла рубашку, приняв позу японки или монахини-кармелитки – широко раздвинула колени. Жесткий белый мех легонько щекотал ягодицы. Затем он велел ей приоткрыть рот. В такие моменты О. чувствовала, что Бог говорит с ней.

Возлюбленный хотел от нее только одного – быть полностью доступной и безоговорочно преданной. Ему недостаточно было просто ее открытости и покорности, он искал в этом абсолют. В ее внешности, в ее манерах не должно быть никакого намека на возможное сопротивление или отказ.

Это означало следующее: во-первых, она не должна складывать ногу на ногу при присутствии кого-либо, а также должна постоянно помнить о слегка приоткрытых губах. Соблюдение этих двух правил не так просто, как может показаться. Требуется максимальная сосредоточенность и внимание. Второе правило касается ее одежды. Она должна сама заботиться о своем гардеробе. Завтра ей следует пересмотреть шкафы и вытащить оттуда все трусики и пояса. Он заберет их у нее. То же самое касается лифчиков – больше нет необходимости резать их бретельки ножом – а также рубашек, закрывающих грудь. Она может оставить только блузки и платья, которые застегиваются спереди, а также широкие свободные юбки. Теперь ей придется ходить по улицам с неприкрытой грудью. Недостающие вещи она должна заказать у портнихи. Деньги на это лежат в нижнем ящике секретера.

Об остальном, сказал Рене, он расскажет ей несколько позже. Потом он подложил дров в камин, зажег стоящую у изголовья кровати лампу из толстого желтого стекла и, сказав О., что скоро придет, направился к двери. Она, все также не поднимая головы, прошептала:

– Я люблю тебя.

Рене вернулся, и последнее, что О. увидела, прежде чем она погасила свет и вся комната погрузилась в темноту, был тусклый блеск ее загадочного металлического кольца. В этот же миг она услышала голос возлюбленного, нежно зовущий ее, и почувствовала у себя между ног его настойчивую руку.

Завтракала О. в одиночестве – Рене уехал рано утром и должен был вернуться только к вечеру. Он собирался отвести ее куда – нибудь поужинать. Неожиданно зазвонил телефон. Она вернулась в спальню и там сняла трубку. Это был Рене. Он хотел узнать, ушла ли женщина, делавшая в квартире уборку.

– Да, – сказала О. – Она приготовила завтрак и ушла совсем недавно.

– Ты уже начала разбирать вещи? – спросил он.

– Нет, – ответила О. – Я только что встала.

– Ты одета?

– Только ночная рубашка и халат.

– Положи трубку и сними их.

Она разделась. Ее почему – то охватило сильное волнение, и телефон задетый неловким движением руки вдруг соскользнул с кровати и упал на ковер. О. непроизвольно вскрикнула, испугавшись, что прервалась связь, но напрасно. Подняв трубку, она услышала голос возлюбленного:

– Ты еще не потеряла кольцо?

– Нет, – ответила она.

Потом он велел ей ждать его и к его приезду приготовить чемодан с ненужной одеждой. После этого он повесил трубку.

День начался тихим и ясным. Солнечные лучи осени, слабые и бледные, проникали в комнату, оставляя желтое пятно на ковре. Ольга подняла брошенную белую рубашку и бледно-зеленый халат цвета незрелого миндаля, чтобы убрать их в ванной. Проходя мимо зеркала, повешенного на стене, она остановилась. Вспомнила Руасси. Несмотря на то что на ней больше не было кожаного колье или браслетов, и ее никто не унижал, она никогда раньше не чувствовала такой зависимости от внешних обстоятельств и чужой воли. Никогда раньше она не была такой рабыней счастья, как сейчас, стоя перед зеркалом в своей собственной квартире. Когда она наклонилась открыть ящик со стиркой, ее персидский кот мягко покачивался рядом.

На разборку белья Ольга потратила около двух часов. Самым простым делом было разложить трусы: она просто бросила их в кучу. С лифчиками тоже не возникло проблем: все они застегивались на спине или сбоку, и Ольга отказалась от них. Проблемы начались со шнурами. Однако она решила пока не трогать вышитый золотом пояс - корсет из розового атласа, который стягивался на спине. Пусть Рене сам разбирается с этим. Ольга также не знала, что делать с множеством свитеров и некоторыми платьями из своего большого гардероба. В конце концов, Ольга достала из шкафа черную шелковую подюбник с плиссированным воланом и пышным кружевом. И она подумала, что теперь ей нужны другие подюбники - короткие и светлые, а строгих прямых платьев, видимо, придется отказаться. И вдруг у нее возник вопрос: в чем же ей придется ходить зимой, когда станет холодно?

Наконец с этим было покончено. Из всего гардероба она оставила лишь застегивающиеся спереди блузки, свою любимую черную юбку, пальто и тот костюм, что был на ней, когда они возвращались из Руаси.

Она прошла на кухню, чтобы приготовить чай. Женщина, приходившая делать уборку, забыла, видимо наполнить дровами корзину, которую они ставили перед камином в салоне, и О. сделала это сама. Потом она отнесла корзину в салон, разожгла камин и, устраиваясь в глубоком мягком кресле, стала ждать Рене. Сегодня, в отличии от прочих вечеров, она была голой.

Первые неприятности ждали О. на работе. Хотя, неприятности – это, наверное, слишком сильно сказано, скорее – непредвиденные осложнения. О. работала в одном из рекламных фотоагентств. Стояла середина осени. Сезон уже давно начался, и все были неприятно удивлены и недовольны столь поздним ее возвращением из отпуска. Но если бы только это. Все были буквально потрясены той переменой, что произошла с ней за время ее отсутствия. Причем, на первый взгляд, совершенно невозможно было определить, в чем, собственно, заключалась эта перемена. Но что перемена в ней произошла, никто не сомневался. У О. изменились осанка, походка; взгляд стал открытым и ясным, в глазах появилась глубина, но более всего поражала какая – то удивительная законченность, завершенность всех ее движений и поз, их неброское изящество и совершенство. Одевалась она без особого лоска, считая, что к этому обязывает ее работа, и все же, несмотря на всю ту тщательность, с которой подбирались ею костюмы, девушкам – манекенщицам, работающими в агентстве, удалось подметить нечто такое, что в любом другом месте прошло бы абсолютно незамеченным (как – никак их работа и призвание были непосредственно связаны с одеждой и украшениями) – все эти свитера, надеваемые прямо на голое тело (Рене после долгих раздумий позволил ей носить их), и плиссированные юбки, взлетающие от малейшего движения, наводили на мысль о некой униформе, настолько часто О. носила их.

– Неплохо, – произнесла Жаклин, одна из блондинок с зелеными глазами и славянским лицом, украшенным золотисто-коричневой кожей. – Но зачем тебе эти резинки? Они испортят твои ноги.

В какой-то момент О. неосторожно села на ручку большого кожаного кресла, и ее юбка взметнулась вверх. Жаклин увидела резинку, держащую чулок, и улыбнулась. О. заметила эту улыбку и смутилась. Она наклонилась, чтобы подтянуть чулки, и сказала:

– Это удобно.

– В чем? – спросила Жаклин.

– Я не люблю носить пояса, – ответила О.

Но Жаклин уже не слушала ее. Она была поглощена обозрением массивного кольца на пальце О.

За несколько дней О. сделала более пятидесяти фотографий Жаклин. Раньше она никогда не получала такого удовольствия от своей работы. Хотя следует отметить, что ей никогда не доводилось работать с такой моделью ранее. Она смогла передать в своих фотографиях гармонию души и тела Жаклин, которую так редко можно встретить у людей. Манекенщицы обычно нужны только для выгодного представления богатства и красоты одежды, изящества материй и блеска украшений. Но в случае с Жаклин это было несколько иначе – она сама была произведением искусства, которым могла гордиться природа. В простой рубашке она выглядела так же эффектно, как в самом роскошном меховом пальто. У Жаклин были короткие густые белокурые волосы со слабой завивкой. Когда она разговаривала, она всегда немного наклоняла голову влево, и если на ней была шуба, то щека легко прикасалась к поднятому воротнику. Однажды удалось сфотографировать Жаклин улыбающейся, с щекой прижатой к голубой норковой шубе, с взлохмаченными ветром волосами. О. нажала на кнопку фотоаппарата, когда Жаклин на мгновение замерла, приоткрыв губы и прикрывая глаза томным выражением. Разрабатывая эту фотографию, О. с интересом наблюдала, как появляется лицо Жаклин из темных пятен под действием проявителя. Спокойное и бледное лицо напомнило ей лица утопленниц. Все пробные снимки она осветлила намеренно.

Но еще больше О. поразила другая фотография сделанная ею с Жаклин. На ней девушка стояла против света, с оголенными плечами, в пышном вышитым золотом платье из алого толстого шелка; на голове – черная вуаль с крупными ячейками сетки и венчиком из тончайших кружев. На ногах – красные туфли на очень высоком каблуке. Платье было длинным до самого пола. Оно колоколом расходилось на бедрах и, сужаясь в талии, волнующе подчеркивало форму груди. Сейчас такие платья уже никто не носил, но когда – то, в средние века, – это было свадебным нарядом невест. И все то время, пока Жаклин стояла перед ней в этом необычном наряде, О. мысленно изменяла образ своей модели: сделать немного уже талию, побольше открыть грудь – и получится точная копия того платья, что она видела в замке на Жанне; такой же точно шелк, толстый и гладкий, такой же покрой, те же линии... Шею девушки плотно обхватывало золотое колье, на запястьях блестели золотые браслеты. О. вдруг подумала, что в кожаных колье и браслетах Жаклин была бы еще прекраснее.

Но вот Жаклин, приподняв платье, сошла с помоста, служившего сценой, и направилась в гримерную, где переодевались и гримировались приходящие в студию манекенщицы. О. обычно не заходившая туда, на сей раз направилась следом. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и не сводила глаз с зеркала, перед которым за туалетным столиком сидела Жаклин. Зеркало было просто огромным и занимая большую часть стены, позволяло О. видеть и Жаклин, и саму себя, и костюмершу, суетившуюся вокруг манекенщицы. Блондинка сама сняла колье; ее поднятые обнаженные руки были походили на ручки старинной благородной амфоры. Под мышками было гладко выбрито, и на бледной коже поблескивали мелкие капельки пота. Потом Жаклин сняла браслеты и положила их на столик. О. показалось, что звякнула железная цепь. Светлые, почти белые, волосы и смуглая, цвета влажного морского песка, кожа... О. почувствовала тонкий запах духов и, сама не понимая почему, вдруг подумала, что алый цвет шелка на снимках, почти наверняка, превратится в черный...

В этот миг девушка подняла взгляд, и их глаза соприкоснулись. Жаклин настойчиво и откровенно смотрела на нее, а О. не могла отвести глаз от зеркала и почувствовала, что покраснела.

– Прошу прощения, – сказала Жаклин, – но мне нужно переодеться.

– Извините, – пробормотала О., отступая назад и закрывая за собой дверь.

На следующий день пробы фотографий были готовы. Вечером О. должна была пойти с Рене в ресторан, и она еще не знала, стоит ли показывать эти снимки возлюбленному. Тем не менее, она решила взять их домой. Сидя перед зеркалом в своей спальне и нанося тени на веки, время от времени останавливалась, чтобы посмотреть на разложенные перед ней фотографии и прикоснуться к жесткой глянцевой бумаге. Тонкие линии бровей, улыбающиеся губы, груди... Когда услышала звук ключа, поворачиваемого в замке входной двери, она быстро собрала фотографии и спрятала их в верхний ящик стола.

Прошло уже две недели со времени первого разговора с Рене. О. изменила свой гардероб, но до сих пор не могла привыкнуть к новому состоянию. Однажды вечером, вернувшись из агентства, она обнаружила записку на столике от Рене, в которой он просил ее закончить все дела и быть готовой к восьми часам – он пришлет за ней машину, чтобы они пошли ужинать в ресторан со своим другом. В конце он подчеркнул, что она должна одеться в черное ("все" было выделено двойной линией) и не забыть свою меховую накидку.

Было уже шесть часов вечера. На все приготовления у нее оставалось два часа. На календаре – середина декабря. За окном – холодно. О. решала, что наденет черные шелковые колготки, плиссированную юбку и поверх либо толстый черный свитер с блестками, либо жакет из черного фая. После некоторых раздумий она выбрала второй вариант. Жакет был стилизован под строгие мужские камзолы XVI века, с золочеными пряжками от пояса до воротника. Он хорошо сидел и, благодаря подкладке из стеганой ваты и вшитому лифчику, красиво подчеркивал грудь. Золоченые пряжки – крючки, напоминающие застежки детских меховых сапожек, добавляли особую изящность камзолу.

О., разобравшись с одеждой, приняла ванную и теперь, сидя перед зеркалом в ванной комнате, подкрашивала себе глаза и губы, стараясь добиться того же эффекта, что она производила в Руаси (в записке Рене также попросил ее об этом). Она чувствовала, как какое – то странное волнение охватывает ее. Тени и краски, которыми она теперь располагала, ненамного отличались от тех, что она использовала в замке. В ящике туалетного столика О. нашла ярко – красные румяна и подвела ими кончики грудей. Поначалу это было почти незаметно, но немного погодя краска резко потемнела, и О., увидев это, подумала, что она, пожалуй, немного переусердствовала. Обмакнув клочок ваты в спирт, она принялась энергично водить им по соскам, стараясь снять румяна. После долгих мучений, это, наконец – то, удалось ей, и она снова, теперь уже более осторожно, начала накладывать косметику. Минутой позже на ее груди распустились два больших розовых цветка. Она пыталась подкрасить румянами и те губы, что спрятаны под подушечкой густых мягких волос, но напрасно – краска не оставляла на них следа. Потом она тщательно расчесалась, припудрила лицо и взяла с полочки флакончик с духами – подарок Рене. На горлышке флакончика был надет колпачок пульверизатора, который выбрасывал, если нажать на его крышечку, струйку густого терпкого тумана. Названия духов О. не знала. Пахли они сухим деревом и какими – то болотными растениями. Она побрызгала ими под мышками и между ног. В Руаси ее научили степенности и неторопливости, и она трижды проделала это, каждый раз давая высохнуть на себе мельчайшим капелькам душистой жидкости. Потом она принялась одеваться: сначала чулки, затем нижняя юбка, за ней – большая плиссированная юбка и, наконец, жакет. Застегнув пряжки жакета, О. натянула перчатки и взяла с кровати сумочку в которой лежали губная помада, пудреница, гребень, ключи и около тысячи франков. Уже в перчатках, она вытащила из шкафа свою норковую шубу и, присев на краешек кровати, положила ее к себе на колени. Было без четверти восемь. Она приготовилась ждать.

Однако настал момент, когда часы пробили восемь. О. встала и направилась к выходной двери. Проходя по коридору мимо зеркала, которое висело на стене, она увидела свое спокойное отражение смешанное с покорностью и дерзостью.

Машина остановилась рядом с небольшим итальянским ресторанчиком. О., открыв дверь, вошла внутрь. Первым, кого она заметила в зале, был Рене. Он сидел за барной стойкой и потягивал какую-то темно-красную жидкость из бокала.

Заметив О., он ласково улыбнулся и пригласил ее пальцем подойти. Когда она подошла, он взял ее за руку и представил ее по-английски сидевшему рядом спортивного типа мужчине со седыми волосами: это был сэр Стивен Г. Мужчина кивнул головой. Оба предложили О. присесть на табуретку между ними, при этом Рене тихонько напомнил ей, чтобы она садилась аккуратно и не мяла свою юбку. Контакт холодного сиденья на ее обнаженные ноги был довольно неприятным, а также О. чувствовала металлический ободок табуретки, который выступал между ее бедер. Боясь привычно сложить ногу на ногу незаметно для самой себя, О. решила занять самый край сиденья. Ее юбка широко расползлась вокруг нее. Она поставила правую ногу на поперечину табуретки и левой туфлей прижималась к полу.

Англичанин, который до сих пор не произнес ни слова, с интересом рассматривал ее. Она ощущала его пристальный взгляд, скользивший по ее коленям, рукам и груди, и показалось, что его глаза оценивают ее как предмет или инструмент. Она сама же считала себя предметом. Почти подчинившись этому взгляду, она сняла перчатки. Ее руки выглядели скорее как руки юноши, а не молодой женщины. О. была уверена, что англичанин заметил это и обязательно что-то скажет. К тому же на ее левой руке на среднем пальце блестело кольцо с тремя золотыми спиралями, которое служило постоянным напоминанием о Руаси. Но она ошиблась - он промолчал, хотя кольцо наверняка привлек его внимание.

Рене пил мартини. Сэр Стивен – виски. Для О. возлюбленный заказал стакан грейпфрутового сока. Потом англичанин предложил перейти в другой зал, поменьше, где в более спокойной обстановке, они могли бы хорошо поужинать. Он спросил О., как она относится к этому.

– О, я согласна, – сказала О., подхватив со стойки свою сумочку и перчатки.

– Отлично, – сказал сэр Стивен и, протянув к ней правую руку, помог О. сойти с табурета. При этом, сжимая в своей огромной ладони ее маленькую руку, он заметил, что ее руки словно специально созданы для того, чтобы носить железо; говорил он по – английски и в его словах была определенная двусмысленность – то ли речь шла о металле, то ли о цепях.

Они спустились в небольшой, с выбеленными известью стенами, подвальчик. В зале стояло всего четыре столика. Было очень чисто и уютно. Один из столиков, правда, оказался занят, но там, похоже, уже собирались уходить. На стене, слева от двери, была нарисована огромная туристическая карта Италии. Ее цветовые пятна напомнили О. разноцветное мороженое – малиновое, ванильное, вишневое, и она подумала, что к концу ужина, надо будет заказать мороженое и обязательно со сливками и тертым миндалем. О. чувствовала сейчас в себе какую – то удивительную легкость, счастье переполняло ее. Рене коленом касался ее бедра под столом, и она знала, что сейчас все произносимые им слова, предназначены только ей. Рене тоже, в свою очередь, не сводил с нее глаз. Они заказали ей мороженое. Потом сэр Стивен пригласил О. и Рене к себе домой на чашку кофе. Приглашение было сразу принято. Ужин был довольно легким, и О. обратила внимание на то, что мужчины выпили не много (ей они наливали совсем мало): на троих было выпито всего полграфина кьянти. Когда они выходили из ресторана, было еще только девять часов.

– Извините, но я уволил своего водителя, – объявил сэр Стивен. – Не могли бы вы, Рене, сесть за руль? Лучше всего будет, если мы отправимся ко мне прямо сейчас.

Рене занял место водителя. О. уселась рядом. В просторном "Бьюике" им легко поместились втроем на переднем сиденье.

Ля Рен показалась О. особенно светлой после темной Альмы Ку, и это было вызвано голыми деревьями без единого листочка, чьи черные ветви словно приковывали к себе свет. На площади Согласия было сухо, а над ней тяжелыми облаками висела угроза скорого снегопада. О. услышала приглушенный щелчок и почувствовала теплый поток воздуха под ногами – обогреватель начал работать. Она повернулась и улыбнулась сэру Стивену. Англичанин откликнулся тем же.

Рене продолжал двигаться вдоль реки Сены, по правому берегу, затем свернул на мост Пон Руйаль. Вода между каменными опорами моста стояла неподвижно, словно окаменевшая, и выглядела черной. О. вспомнила о гематите, который еще называют красным железняком, хотя он на самом деле черный. Когда-то давно, когда ей было 18 лет, у ее тридцатилетней подруги было кольцо из гематита с крошечными диамантами. Тогда О. очень хотела иметь такое черное украшение, которое плотно обхватывало бы ее шею и может быть чуть-чуть давило бы... Но сейчас она согласилась бы поменять свое кожаное колье с замком Руаси на гематитовое колье из своего детства? Кто знает.

Она вновь вспомнила ту жалкую грязную комнату в квартале Тюрбиго, где она пришла со школьной подругой Марион и как она распускала свои густые волосы, пока прекрасная Марион снимала ее одежду и укладывала на железную кровать с пружинами, скрипящими под ней. Марион становилась еще прекраснее, когда ее ласкали и любили, и в такие моменты ее глаза, словно две далекие звезды, сверкали небесным голубым цветом.

Рене остановил машину где – то на одной из тех многочисленных маленьких улочек, что соединяли рю Университэ с рю Де Лиль. О. прежде никогда не бывала здесь.

Они вошли во двор. Квартира сэра Стивена находилась в правом крыле большого старинного особняка. Комнаты образовывали нечто вроде анфилады. Последняя комната была и самой большой, и самой красивой: удивительное сочетание темной, красного дерева мебели и занавесок бледного (желтого и светло – серого) шелка.

– Садитесь, прошу вас, – сказал, обращаясь к О, сэр Стивен. – Вот сюда, на канапе. Вам здесь будет удобно. И пока Рене готовит кофе, я хочу попросить вас внимательно выслушать то, что я вам сейчас расскажу.

Большое с обивкой из светлого шелка канапе, на которое указывал сэр Стивен, стояло перпендикулярно камину. О. сняла шубу и положила ее на спинку дивана. Обернувшись, она увидела стоящих неподвижно Рене и англичанина и поняла, что они ждут ее. Она положила рядом с шубой сумку и сняла перчатки. О. совершенно не представляла, как же ей удастся незаметно для них приподнять юбки и утаить от сэра Стивена тот факт, что под ними ничего нет. Во всяком случае сделать это будет невозможно, пока ее возлюбленный и этот англичанин с таким интересом смотрят на нее. Но пришлось уступить.

Хозяин квартиры занялся камином, а Рене, зайдя за спинку дивана, неожиданно схватил О. за волосы и, запрокинув ей голову, впился в ее губы. Поцелуй был таким долгим и волнующим, что О. почувствовала, как в ней начинает разгораться пламя страсти. Возлюбленный лишь на мгновение оторвался от ее уст, чтобы сказать, что он безумно любит, и снова припал к этому живительному источнику. Когда Рене, наконец, отпустил ее, и она открыла глаза, их еще затуманенный страстью взгляд тотчас натолкнулся на прямой и жесткий взгляд сэра Стивена. О. сразу стало ясно, что она нравится англичанину, что он хочет ее, да и кто бы смог устоять перед притягательностью ее чуть приоткрытого влажного рта, ее мягких слегка припухших губ, ее больших светлых глаз, нежностью ее кожи и изяществом ее шеи выделяющейся на фоне черного воротника будто от камзола мальчика – пажа из далекого средневековья. Но сэр Стивен сдержался; он лишь тихонько провел пальцем по ее бровям и коснулся ее губ. Потом он сел напротив нее в кресло и, подождав пока Рене тоже устроится где – нибудь поблизости, начал говорить.

– Я считаю, – выразил он свое мнение, – что Рене никогда не рассказывал вам о своей семье. Возможно, вы уже знаете, что его мать была замужем до его отца. Ее первый муж был англичанином, который также был второй раз женат и имел сына от первого брака. Этот сын находится перед вами, и мать Рене временно заменила мою матерь. Затем она ушла от нас. Таким образом, мы и Рене, хотя и не связаны кровными узами, все равно являемся друг для друга родственниками. Я знаю, что он любит вас. Нет нужды говорить об этом вслух; достаточно лишь одного взгляда на то, как он смотрит на вас. Мне также известно, что вы уже посетили Руаси ранее и я думаю, что вы вернетесь туда еще раз. Вы прекрасно осознаете, что кольцо на вашем левом пальце дает мне право использовать и распоряжаться вами по своему усмотрению. Однако это право предоставлено не только мне, но и всем, кто знает секрет кольца. Впрочем, в таких случаях речь может идти только о коротком временном обязательстве, не имеющем серьезных последствий. Мы же нуждаемся в чем-то гораздо более серьезном. Вы не ослышались, я действительно сказал "мы". Просто Рене предпочитает молчать и позволяет мне говорить от нас двоих. Если мы уже братья, то я старше; Рене младше меня на несколько лет. Так сложилось между нами, что все принадлежащее мне принадлежит и ему, и наоборот. Итак, вопрос: вы готовы принять участие в этом? Я прошу вашего согласия и хочу услышать ваш ответ "да". Это будет для вас значительно более серьезным обязательством, чем просто покорность, но вы давно готовы к этому. Перед тем как ответить, подумайте о том, что я буду лишь другим воплощением вашего возлюбленного и никем больше. У вас все равно будет только один хозяин. Более строгий и требовательный, чем мужчины в замке Руаси – это верно, так как я буду рядом с вами каждый день. Кроме того, у меня есть свои привычки, и я люблю соблюдать ритуалы.

Спокойный размеренный голос сэра Стивена тревожной мелодией звучал для О. в абсолютной тишине комнаты. Не слышно было даже потрескивания дров в камине. О. вдруг почувствовала себя бабочкой, приколотой к спинке дивана длинной острой иглой слов и взглядов, пронзенной ею насквозь и прижатой голым телом к теплому шелку сидения. Ей стало страшно и она словно растворилась в этом страхе. О. многого могла не знать, но в том, что ее будут мучить и мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, дай она свое согласие, она не сомневалась.

Мужчины стояли рядом и вопросительно смотрели на нее. Рене курил. Дым от его сигареты поглощался специальной лампой с черным колпаком, стоявшей неподалеку на столике. В комнате пахло ночной свежестью и сухими дровами.

– Вы готовы дать ответ, или вы хоте ли бы еще что – нибудь услышать от меня? – не выдержав, спросил сэр Стивен.

– Если ты согласна, – сказал Рене, – я сам расскажу тебе о желаниях сэра Стивена.

– Требованиях, – поправил его англичанин.

О. прекрасно представляла, что дать согласие – это далеко не самое трудное. Также прекрасно понимала и то, что мужчины даже мысли такой не допускали – как, впрочем, и сама О. – что она может сказать "нет".

Самым трудным было просто сказать что – нибудь, произнести хотя бы одно слово. Она жадно облизала горящие губы; во рту пересохло, в горле будто застрял комок. Руки покрылись холодной испариной. Если бы только она могла закрыть глаза! Но нет... Две пары глаз не отпускали ее, и она не могла и не хотела уходить от этих настойчивых взглядов. Чувствуя их на себе, она словно вновь возвращалась в Руаси, в свою келью, к тому, что, как ей казалось, она надолго или даже навсегда оставила там. Рене, после ее возвращения из Руаси, всегда брал ее только лаской, и никто за все это время ни разу не напомнил ей о кольце и не воспользовался предоставляемыми им возможностями. Либо ей не встречались люди, знавшие секрет этого кольца, либо, если такие и были, то по каким – либо причинам предпочитали молчать. О. подумала о Жаклин. Но если Жаклин тоже была в Руаси, почему же она тогда в память об этом не носила железное кольцо на пальце? И какую власть над О. давало Жаклин знание этой тайны?

Оказалось, что она превратилась в неподвижный камень. Для того, чтобы вывести ее из этого состояния, требовался внешний импульс – удар или указание, однако такого импульса не последовало. Они не стремились получить от нее послушание и покорность; им было необходимо, чтобы она сама признала себя добровольной подчиненной. Именно это признание они желали услышать от нее. Время затягивалось. Но вот она выпрямилась, собравшись с духом, развязала верхние застежки на своей куртке, словно задыхаясь от решимости, и встала. Ее колени и руки слегка дрожали.

– Я принадлежу тебе, – сказала она своему возлюбленному. – И буду такой, какой ты пожелаешь.

– Не твоя, а ваша, – поправил он ее. – А теперь повтори за мной: я ваша, я буду таким(ой), каким(ой) вы пожелаете.

Серые колючие глаза англичанина продолжали непрерывно смотреть на нее. Рене тоже не отводил от нее глаз, и она, погружаясь в его взгляды, монотонно повторяла слова, которые он произносил, немного изменяя их. Рене говорил:

– Ты признаешь право у меня и у сэра Стивена...

И она повторяла стараясь произнести как можно четче:

– Я признаю право у тебя и у сэра Стивена... Право распоряжаться моим телом тогда и так, как вы сочтете нужным... Право наказывать меня плетью как преступницу или рабыню... Право заковывать меня в цепи и игнорировать мои просьбы и возражения.

– Вот так, – сказал Рене. – Кажется, ничего не забыл. Думаю, сэр Стивен будет доволен.

Практически это же он говорил ей в Руаси. Но тогда у нее не было другого выхода. Там, в замке, она жила словно в кошмарном сне. Сырые подвалы, роскошные наряды, пыточные инструменты, люди в масках – все это было совершенно чуждо ее обыденной жизни и самой О. Тогда она находилась в состоянии, похожем на сон: спящий понимает, что он спит, видит страшный сон, который рано или поздно должен прекратиться. С одной стороны, спящий хочет, чтобы это произошло как можно скорее, чтобы кошмар закончился; с другой стороны, он хочет продолжения сна, чтобы узнать его развязку. И вот эта развязка наступила, и то еще так неожиданно. О. никак не предполагала, что это случится таким образом и формой. В очень короткий промежуток времени она перешла из настоящего в прошлое и тут же вернулась обратно, но настоящее уже изменилось beyond recognition. До этого Рене никогда не бил ее, и единственное изменение в их отношениях после ее пребывания в замке заключалось в том, что он теперь использовал не только ее лоно для своих удовольствий, но и ее задницу и рот. О., конечно же, не могла быть уверена в этом, но почему-то казалось, что ее возлюбленный там, в замке, никогда не принимал участия в избиении ее плеткой. Возможно, это объяснялось тем, что удовольствие, которое он получал при виде беззащитного и связанного тела, извивающегося под ударами хлыста или плетки, было намного сильнее, чем если бы он сам наносил эти удары. Вероятно, так оно и было. Сейчас же, когда ее возлюбленный полулежал в глубоком кресле и перекинув одну ногу на другую, спокойным голосом говорил ей о своей радости от ее согласия и любви к сер Стивену, он таким образом выдавал себя и признавал это качество.

– Когда сэр Стивен захочет провести с тобой ночь, или час, или просто захочет побродить с тобой по Парижу или сходить в ресторан, он будет предупреждать тебя об этом заранее по телефону и присылать за тобой машину, – сказал Рене. – Иногда я сам буду приезжать за тобой. Решай. Да или нет?

Но она не могла заставить себя произнести хоть слово. Сказать "да" – это значит отказаться от самой себя, от своей воли и желаний, однако она, готова была пойти на это. Она видела в глазах сэра Стивена страстное желание обладать ею, и ее возбуждал его голодный взгляд. Она, может быть, даже с большим нетерпением, чем он сам, ждала того момента, когда его руки или губы прикоснутся к ней. И как скоро это произойдет зависело только от нее. Но ее тело говорило "нет" – хлыст и плети сделали свое дело.

В комнате было очень тихо, и казалось, что даже само время остановилось. Но вот желание пересилило страх в душе О., и она, наконец, произнесла столь долгожданные слова. Нервное напряжение было так велико, что мгновением позже О. почувствовала как огромная слабость охватывает ее, и она медленно начинает сползать на пол.

Словно через ватную стену, она услышала голос сэра Стивена, говоривший, что страх ей тоже очень к лицу. Но разговаривал он не с ней, а с Рене. О. почему – то показалось, что сэр Стивен сдерживает в себе желание подойти к ней, и она пожалела о его нерешительности. Она открыла глаза и посмотрела на своего возлюбленного. О. вдруг с ужасом подумала, не увидел ли Рене чего такого в ее взгляде, что он мог бы принять за измену. Желание отдаться сэру Стивену О. не считала изменой, поскольку это желание зародилось в ней с молчаливого согласия самого Рене или даже, скорее, по его приказу. И все же она не была до конца уверена в том, что ее возлюбленный не сердится на нее. Малейшего его жеста или знака было бы достаточно, чтобы она навсегда забыла о существовании такого мужчины, как сэр Стивен. Но знака не последовало. Вместо этого, Рене попросил ее (вот уже в третий раз) дать им ответ. О., помедлив секунду, прошептала:

– Я готова на всё. Я ваша. Делайте со мной что угодно, – прошептала она, опустив глаза. – Просто скажите, будете ли вы использовать плеть?

В комнате повисло молчание, и она уже начала сожалеть о своем вопросе. Наконец сэр Стивен ответил:

– Иногда.

Послышалось чирканье спички и звон стаканов – кто-то наливал себе виски. Рене молчал, не желая вступать в разговор.

– Я могу согласиться и обещать всё, но я не смогу это выдержать.

– Нам не нужно этого от тебя. Ты можешь кричать и плакать, когда захочешь. У нас нет запретов для тебя, – раздался голос англичанина.

– Пожалуйста, не сейчас. Подождите ещё немного времени, – умоляющим тоном попросила она, замечая, как сэр Стивен поднимается из-за своего кресла и направляется к ней.

Рене подошел и обнял ее за плечи.

– Итак? – спросил он.

– Да, – после небольшой паузы выдавила из себя она. – Согласна.

Тогда Рене осторожно поднял ее и заставил встать на колени перед диваном. Она замерла, закрыв глаза и вытянув руки. Голова и грудь отдыхали на мягкой ткани дивана. Ей вспомнилась старая гравюра, которую она видела несколько лет назад. На ней была изображена молодая женщина, находившаяся в таком же положении, на коленях перед большим креслом в роскошной комнате; играли ребенок и собака в углу, юбки женщины были подняты, а мужчина рядом приготовлялся для удара палкой. Костюмы людей свидетельствовали о том, что сцена происходит в XVI веке. Гравюра называлась "Наказание жены". Эта сцена возмущала ее тогда до глубины души.

Рене одной рукой держал О. за руки, а другой – поднял ее юбки. Потом он погладил ее ягодицы и обратил особое внимание сэра Стивена на покрытую легким пушком ложбинку между ее бедрами и два ждущих скупой мужской ласки отверстия. Затем он велел ей побольше выпятить зад и раздвинуть пошире колени. Она молча подчинилась.

Неожиданно все эти похвалы, расточаемые Рене ее телу, оценивающие возгласы сэра Стивена, грубые непристойные выражения, используемые ими, вызвали в О. такую неистовую волну стыда, что даже не дававшее ей покоя желание отдаться англичанину внезапно пропало. Она вдруг подумала о плети – боль, вот что было бы избавлением от этого; ей вдруг захотелось, чтобы ее заставили кричать и плакать – это бы оправдало ее.

В это время рука сэра Стивена нашла вход в ее лоно и грубо проникла туда. Большой палец этой же руки англичанин с силой вдавил в ее анус. Он то отпускал, то вновь входил в нее, и так до тех пор, пока она, обессиленная, не застонала под его лаской. Чувство стыда исчезло, и она почувствовала презрение к себе за эти стоны.

– Я оставляю тебя сэру Стивену, – сказал Рене. – Он вернет мне тебя, когда сочтет нужным.

Сколько раз, там, в Руаси она вот так же стояла на коленях, открытая всем и каждому? Но тогда браслеты на руках не давали ей забыть, что она пленница и не в ее власти было изменить что – либо. И это было счастьем для нее, ибо она всего лишь подчинялась грубой силе и никто не спрашивал ее согласия на это. Сейчас же она должна была по собственной воле стоять полуголой перед мужчиной и отдаваться ему. Данное ею обещание сильнее чем браслеты и колье связывало ее. Но как бы ни было велико ее унижение или, даже скорее именно благодаря ему, она вдруг почувствовала свою неповторимость и ценность. Она ощущала себя волшебным даром для двух этих мужчин.

Рене готовился уйти, а сэр Стивен сопровождал его до двери. Когда они остались наедине, О. почувствовала себя еще более обнаженной и уязвимой, чем в присутствии мужчин. Она прикасалась щекой к шелковой обивке дивана, ощущала мягкий ворс толстого ковра под коленями, а тепло от камина разливалось по ее ногам. Прежде чем уйти, сэр Стивен положил немного дров в огонь, который начал потрескивать и создавать уютную атмосферу. На комоде висели старинные часы, которые медленно тикали и напоминали О., что время неумолимо проходит. Слушая их звук, она задумывалась о своей странной позе - стоя на коленях с поднятой юбкой в этой современной комнате. Жалюзи на окнах были опущены и через стекла доносились звуки ночного Парижа. Что ждет ее в будущем? Сэр Стивен замедлял свое отхождение. О., которая привыкла безразлично относиться к тому, что делали с ней мужчины в Руаси, теперь задержала дыхание, подумав о том, что через минуту или через десять он вернется и снова коснется ее руками.

Однако ее тайные надежды не оправдались. О. услышала, как сэр Стивен вошел в комнату. Он некоторое время молча рассматривал ее спиной к камину, а затем ласковым голосом попросил ее встать с колен и присесть на диван. С изумлением она это сделала, чувствуя определенную неловкость. Он предложил ей виски и сигарету очень галантно, но она вежливо отказалась от обоих. Она заметила, что англичанин переоделся в серый халат из грубой шерсти, цвет которого сочетался с его волосами. Она посмотрела на его руки. Сэр Стивен заметил ее взгляд и О. сильно покраснела - эти длинные тонкие пальцы с белыми коротко подстриженными ногтями только несколько минут назад жестоко обращались с ней. Сейчас они вызывали в ней страх, но этому страху примешивалось страстное желание снова почувствовать их касание.

Однако, англичанин не спешил доставить ей это удовольствие.

– Я хочу, чтобы вы разделись, – сказал он. – Не вставайте. Снимите сначала жакет.

О. расстегнула большие золоченые пряжки и, сняв жакет, положила его на край дивана, туда, где уже лежали ее шуба, перчатки и сумочка.

– Поласкайте себе соски, – сказал сэр Стивен и добавил: – В будущем вам следует использовать более темную краску.

Ощущая в голове какую – то странную пустоту, О. несколько раз провела пальцами по кончикам грудей и, почувствовав, что они набухли и отвердели, прикрыла их ладонями.

– Нет, нет, – строго сказал сэр Стивен.

Она убрала руки и откинулась на спинку дивана. Большие с крупными торчащими в стороны сосками груди казались несколько тяжеловатыми для ее довольно хрупкого телосложения. О. не понимала, чего же он медлит, почему не подойдет и не прикоснется к этим распустившимся для него цветкам. Она видела, как дрожат ее соски. Она чувствовала это при каждом вдохе.

Но вот сэр Стивен подошел к дивану и боком сел на его валик. Он молчал и курил сигарету. Неожиданно немного горячего пепла упало в ложбинку ее груди. О. не знала, специально ли он это сделал или нет. Ей показалось, что он намеренно хочет оскорбить ее своим пренебрежением, своим безразличием и своим молчанием. Но она же знала, что еще совсем недавно он желал ее. И это желание не пропало – она видела как напряжен под халатом его член. О. презирала себя за свое неуемное желание и презирала сэра Стивена за его проклятое самообладание. Она хотела, чтобы он любил ее, хотела его поцелуев, ласки. О, с какой бы нежностью она приняла бы его! Он может издеваться над ней, может мучить ее, но оставаться безразличным он не имел права.

В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там чувства испытывали те, кто обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их плоть – его плотью, их приказы – его приказами, он получал удовольствие в ее унижениях, и она жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что Рене, оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто удовольствия отдавать ее другим, а ради каких – то высших соображений. Он хотел разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас – ее. И поэтому обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она, полуголая, стояла рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра, рассказывал сэру Стивену о растянутости ее заднего прохода и говорил, что он всегда помнит о пристрастиях своего брата. Потом он добавил, что если сэр Стивен хочет, он охотно предоставит ему это отверстие в единоличное пользование.

– Что ж, – сказал сэр Стивен, – замечательно, – но тут же заметил: – Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить ей боль.

– Она принадлежит вам, – ответил Рене. – И будет счастлива угодить любым вашим желаниям. – Он наклонился и поцеловал ей руку.

О. была потрясена услышанным: с такой легкостью отказаться от части ее тела! Она не могла в это поверить. Выходило, что возлюбленный дорожил сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что не всегда слепо доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том, что он любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее возлюбленного к сэру Стивену ("Что – то близкое к почтительности", – подумала О. ) явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает острое наслаждение, видя как ее насилуют чужие руки и плоть, который всегда с такой жадностью следил за ее перекошенным от боли лицом, за ее кричащим или стонущим ртом, за ее полными слез глазами, на сей раз, отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее подходящей для себя, просто ушел.

Но это никак не могло сказаться на ее любви к Рене. Сердечко О. заходилось от счастья при одной только мысли, что она что – то значит для него, что она, униженная им, может доставлять ему удовольствие. Так, должно быть, верующие превозносят Всевышнего, посылающего им страдания. Но в сэре Стивене она угадывала железную волю, способную обуздать любое желание, и перед этой волей она была бессильна. Иначе, откуда в ней этот страх? Плети и цепи замка Руаси, казались ей менее ужасными, чем холодный, пронзающий ее насквозь взгляд сэра Стивена.

Ее била мелкая дрожь. Обезоружить англичанина своей хрупкостью О. уже не надеялась. Наоборот, можно было ожидать, что ее открытость и беззащитность вызовут в мужчине желание причинить ей боль, и вместо мягких нежных губ он пустит в дело зубы. Неожиданно средним пальцем правой руки, той, в которой он держал сигарету, сэр Стивен прикоснулся к кончикам ее груди, и они, словно отвечая на его ласку, напряглись еще сильнее. И хотя О. ни секунды не сомневалась в том, что для него это всего лишь игра или, может быть, своего рода проверка приобретенного по случаю товара, у нее все – таки появилась надежда.

Сэр Стивен велел ей встать и раздеться. Руки О. дрожали и плохо слушались, она долго не могла расстегнуть многочисленные маленькие крючки на юбке. Когда на ней остались лишь высокие лакированные туфли, да черные нейлоновые чулки, плоскими кольцами скатанные над коленями и тем самым подчеркивающие белизну ее бедер, сэр Стивен поднялся со своего места и, взяв ее за талию, подтолкнул к дивану. Он поставил ее на колени спиной к дивану – так, чтобы она опиралась на него не поясницей или спиной, а плечами, заставил ее немного прогнуться и раздвинуть бедра. О. обхватила руками свои лодыжки, выгибаясь назад, и прекрасно были видны ее чуть приоткрытые потаенные губы. Не решаясь взглянуть в лицо сэру Стивену, она смотрела на его руки, неторопливо развязывающие пояс халата. Перешагнув через стоящую на коленях О., он взял ее рукой за затылок, поводил своим могучим фаллосом по ее лицу, а потом, чуть – чуть разжав О. зубы, затолкал его ей глубоко в рот.

Господин Стивен удерживал ее в своих руках непрерывно. Она ощущала, как гаг, который заткнул ее рот, становился все более объемным. Она начала задыхаться. Слезы текли по ее лицу. Чтобы проникнуть еще глубже, англичанин опирался коленями о диван справа и слева от ее головы, иногда даже почти садился на нее. Но он не закончил, вытащил свой большой член изо рта О. и встал. Однако он не спешит застегивать халат.

– Вы очень преданы мужчинам, О., – сказал он. – Да, вы любите Рене, но это ничего не значит. Вам нравятся все мужчины, которые без ума от вас. Знает ли Рене об этом? Понимает ли он, что когда отправляет вас в Руаси или передает вам других мужчин, он предоставляет вам полную свободу?

– Я люблю Рене, – ответила О.

– Я верю тебе, что ты любишь Рене, – сказал сэр Стивен – но сейчас ты хочешь меня.

Да, это была правда. Она жаждала его, но что скажет Рене, если узнает об этом? Единственное, что оставалось – молчать. Молчать, опустив глаза, потому что как только сэр Стивен заметит ее взгляд, он сразу это заметит. Схватив О. за плечи, он уложил ее на пол.

О. лежала на спине согнутыми в коленях и широко расставленными ногами. Он сел на диван и взял ее за бедра, развернув ее к себе задницей. Она оказалась напротив камина, и отражение ее обнаженного тела отсвечивало ярко-красным от пламени.

– Ласкай себя, – неожиданно проговорил сэр Стивен, все так же держа ее за ноги.

О. послушно протянула правую руку к своей промежности и нащупала пальцами в складке губ уже набухший клитор размером с большой горошек. Но дальше все ее тело возражало и она безвольно опустила руку и тихо прошептала:

– Я не могу.

Она очень редко позволяла себе подобное, только когда находилась одна и в своей постели. Но во взгляде сэра Стивена она прочитала настойчивый приказ. Тогда, не в силах выдержать этого, О. повторила:

– Я не могу, – и смежила тяжелые веки.

Тут же перед ее глазами появилась старая, до боли знакомая, картина, и она почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Так бывало всякий раз, стоило ей только вспомнить тот грязный гостиничный номер, себя пятнадцатилетнюю и, развалившуюся в большом кожаном кресле, красавицу Марион, которая закинув правую ногу на один подлокотник кресла и запрокинув голову на другой, самозабвенно ласкала себя, издавая при этом короткие негромкие стоны. Марион тогда рассказала ей, что однажды она вот так же ласкала себя в своей конторе, когда неожиданно туда вошел ее шеф и, естественно, застал ее за этим. О. бывала у Марион на работе и хорошо помнила ее контору. Это была довольно большая пустая комната, с бледно – зелеными стенами и окнами, смотрящими на север. Мебели там было: стол, стул и кресло, предназначенное для посетителей. "И что ты сделала? – спросила О. – Убежала?". "Нет, – засмеявшись, ответила Марион. – Шеф запер дверь, подтащил кресло к окну и, сняв с меня трусики, заставил начать все сначала. "

О. была в восторге от Марион, но все же наотрез отказалась ласкать себя в ее присутствии и поклялась в душе, что никогда и ни перед кем она не будет этого делать. "Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя попросит твой возлюбленный", – сказала Марион.

Рене никогда не просил ее об этом. Но если бы он попросил, она бы согласилась? Конечно, хотя одна мысль о его возможном отвращении вызывала в ней такое же чувство, как при наблюдении за Марион. Она не могла себе этого позволить перед сэром Стивеном. Возможно, ей было все равно на его отвращение, но она не могла. И она шепнула:

– Я не могу.

Она произнесла это очень тихо, но сэр Стивен услышал. Он отпустил ее, поднялся с дивана и резким голосом приказал ей встать.

– И это твоя подчиненность? – спросил он рассерженно.

Он сжал левой рукой оба ее запястья и правой ударил ее по щеке. Она закачалась и почти упала на пол, если бы он не поддержал ее.

– Встань на колени и слушай меня внимательно, – зловеще произнес сэр Стивен. – Твой возлюбленный явно плохо тебя воспитал.

– Я готова на все ради Рене, – тихо сказала она. – Но ты путаешь любовь и подчинение. Ты можешь подчинять меня, но ничто не заставит меня полюбить тебя.

Произнеся это, О. почувствовала, как в ней начинает бурлить неведомый ранее бунт. Она сопротивлялась своим словам, обещаниям, согласию и подчинению. Она презирала саму себя за свою уязвимость и слабость, за дрожащие ноги и темные круги под глазами, и она яростно отбивалась от наступающего англичанина.

Но он легко одолел ее и заставил стать на колени, уперевшись локтями в пол. Затем он приподнял ее, держа за бедра, и сильным ударом проник в промежность между ее ягодицами. Сначала она пыталась сдерживать крик, который хотел вырваться из нее, но боль становилась все сильнее с каждым новым движением и вскоре она не могла больше сдерживаться. В ее крике была и боль, и ненависть. Сэр Стивен прекрасно это понимал и бесжалостно насиловал ее, заставляя кричать все громче. Бунт был подавлен.

Когда все было кончено, он поднял ее и, прежде чем отослать, указал ей на вытекающую из нее густую липкую жидкость – это была окрашенная кровью сперма. Ее анус являл собой сейчас развороченную кровоточащую рану.

Сэр Стивен предупредил О., что не собирается из – за таких пустяков лишать себя удовольствия, и поэтому пусть она не надеется на его милость. Потом он еще что – то говорил, но О. плохо слушала его – она вдруг поймала себя на той мысли, что ей хочется стать для этого мужчины тем же, кем она была для Рене, и вызывать в нем, нечто большее, чем простое плотское желание. Она, правда, не питала каких – то особых чувств к сэру Стивену, но видя, что Рене любит его и готов ради него при необходимости даже пожертвовать ею, собралась всячески угождать ему. Что – то подсказывало ей, что Рене вольно или невольно, но будет подражать отношению к ней сэра Стивена, и если это будет презрение, то Рене, как бы он не любил ее, будет относиться к ней с тем же чувством.

В Руаси все было не так: там он был ее хозяином и от его отношения к ней зависело то, как с ней будут обращаться остальные. Здесь же хозяином был сэр Стивен, и О. хорошо понимала это. Она также понимала и то, что он будет теперь ее единственным хозяином – чтобы по этому поводу не думал Рене, – и она будет его рабыней. Глупо было надеяться на его милость, но, может быть, ей удастся пробудить в нем нечто, похожее на любовь? Она стояла перед ним, нагая, беззащитная, и молча ждала его приказаний. Наконец он оставил свое кресло и велел ей следовать за ним. Она – на ней по прежнему были только туфли на высоком каблуке и черные чулки – поднялась вслед за ним по лестнице на второй этаж и очутилась в отведенной ей комнате, настолько маленькой, что в ней едва размещались стоявшая в дальнем углу кровать, туалетный столик и стул. Рядом находилась комната побольше. Ее занимал сам сэр Стивен. Соединялись комнаты общей ванной.

О. приняла теплую ванну. Пока она вытиралась, обнаружила, что на полотенце остались нежные розовые пятна. Затем она вернулась в свою комнату и спряталась под уютным одеялом. Шторы на окне были приоткрыты, за окном царила темная ночь. Прежде чем отправиться спать, сэр Стивен подошел к О. и нежно поцеловал ей пальцы на левой руке, так же как он это делал в ресторане, помогая ей слезть со стула. Этот знак внимания после только что пережитого насилия показался О. странным и приятным, и она не смогла удержать слезы.

Утром О. проснулась только к одиннадцати часам. Её служанка, пожилая мулатка, принесла кофе и приготовила ванну для неё. Одежда была аккуратно сложена на диване в салоне - шуба, перчатки и сумочка - все было на своем месте. Комната была пуста; шторы на окнах распахнуты, жалюзи подняты. Вид из окна открывал прекрасный маленький сад, покрытый зеленью плюща и остролиста, словно аквариум.

О., уже надевая шубу, получила письмо от сэра Стивена через служанку. На конверте была только одна заглавная буква "О". Само письмо состояло из двух строчек на белом листе бумаги: "Рене позвонил. В шесть часов он заберет вас из агентства." Вместо подписи была буква "S", и ниже было написано: "Хлыст готов к следующему разу".

О. осмотрелась: между двумя креслами, на которых вчера сидели Рене и сэр Стивен, стоял небольшой столик. Рядом с вазой, полной крупных желтых роз, лежал длинный и тонкий кожаный хлыст. Служанка открыла дверь для неё. Положив письмо в сумочку, О. вышла из комнаты. Во дворе её уже ждал автомобиль, и до полудня О. уже была дома.

Значит, Рене звонил, но звонил не ей, а сэру Стивену. Она переоделась, позавтракала и теперь, сидя перед зеркалом, медленно расчесывала волосы. В агентстве она должна была быть в три часа. У нее еще оставалось время и можно было не торопиться. Почему же не звонит Рене? Что ему утром сказал сэр Стивен? О. вспомнила, как они обсуждали прямо при ней достоинство ее тела. Это было так естественно для них, и они не выбирали выражений, называя все с предельной откровенностью. Возможно, что она не очень хорошо знала английский язык, но французские выражения, представлявшиеся ей точными эквивалентами употребляемых ими слов, были очень грубыми и непристойными. А в праве ли она ждать от них иного обращения, когда, подобно проститутке из дешевого борделя, прошла уже через столько рук?

– Я люблю тебя, Рене, я люблю тебя, – твердила О., словно заклинание.

Она сидела в одиночестве, окруженная тишиной, и тихо, тихо повторяла, точно звала его:

– Я люблю тебя, делай со мной все, что хочешь, только не бросай меня. Господи, только не бросай.

Что может быть неприятней ожидания? Люди, которые находятся в его власти, легко узнаваемы, главным образом, по их отсутствующему взгляду. Они как бы есть, и их как бы нет. Вот так и О. все три часа, что она работала в студии с маленьким рыжеволосым мужчиной, рекламировавшим шляпы, уйдя в себя, в тоске, отсчитывая неторопливый бег минут, тоже отсутствовала. На ней были сейчас шотландская юбка и короткая куртка из замши. Красный цвет блузки под распахнутой курточкой еще более подчеркивал бледность ее и без того бледного лица, и рыжий сослуживец, видимо обратив на это внимание, сказал ей, что у нее роковая внешность.

"Кому суждено роковое?" - подумала О. сама про себя. Она могла бы утверждать, что до встречи и влюбленности в Рене, ее облик был роковым для сэра Стивена и многих других. Но любовь к Рене полностью разоружила ее. Это не означало, что она потеряла свою женскую привлекательность, просто она перестала использовать ее для своей выгоды. Раньше она была беспечной и дерзкой, любила танцевать и веселиться, играя с мужчинами и затуманивая им головы. Но редко позволяла им приближаться к себе. Ей нравилось сводить их с ума своей недоступностью и затем отдаваться им всего лишь один раз, как награду за пережитые страдания.

О. не сомневалась в том, что мужчины боготворят ее. Один из ее поклонников даже попытался покончить жизнь самоубийством. Когда его спасли, она посетила его дом, разделась и легла на диван, запретив ему приближаться. Он, бледнея от желания и боли, был вынужден смотреть на нее в течение двух часов, не шевелясь и не нарушая данного обещания. После этого она больше никогда не хотела его видеть. Ей было понятно, что мужчины хотят от нее, и она принимала это. Более того, она сама испытывала подобные чувства - по крайней мере так ей казалось - к своим подругам и просто незнакомым молодым женщинам. Некоторые сдавались ей, и она водила их в дешевые отели с темными грязными коридорами и стенами, которые пропускали каждый звук.

Но потом она встретила Рене, и все это стало пустым и ненужным. За одну неделю она узнала, что такое отчаяние и страх, ожидание и счастье. Рене завладел ею полностью, и она с радостью стала его пленницей. Как невидимые нити очень тонкие и прочные обвили ее душу и тело, и одним своим взглядом Рене мог ослабить или натянуть эти нити. Но что же с ее свободой? Слава Богу, она больше не чувствовала себя свободной. Зато она ощущала невероятную легкость и была на вершине блаженства. Потому что у нее был Рене, и он был ее жизнью. Когда он начинал ослаблять свое влияние - будь то отсутствие скучающего взгляда или временное исчезновение без ответа на ее письма - ей казалось, что все кончено, что он больше не хочет видеть ее, что он перестал любить ее. И тогда она начинала задыхаться, словно не хватало воздуха. Все становилось черным и мрачным вокруг нее. Время мучило ее чередованием света и тьмы. Чистая прозрачная вода вызывала отвращение. Она чувствовала себя брошенной и ненужной, проклятой как жители древней Гоморры.

Любящие Бога и оставленные им во мраке ночи терзают свою память и ищут там причины своим бедам. Вот и О. была занята тем же. Она искала и не находила ничего серьезного. Ей не в чем было упрекнуть себя, разве что в каких – то мимолетных мыслях, да в самой возможности возбуждать в мужчинах плотские желания – но с этим она была бессильна что – нибудь сделать. Однако в ней не было ни малейших сомнений в том, что виновата именно она и что сам того не сознавая, Рене наказывает ее за это. О. бывала счастлива, когда возлюбленный отдавал ее другим мужчинам, когда по его приказу ее били плетьми, ибо знала, что для него ее абсолютная покорность есть доказательство того, что она безраздельно принадлежит ему, а значит – любит его. Она с радостью принимала боль и унижения еще и потому, что они казались ей искуплением за ее вину. Все эти объятия, вызывавшие у нее отвращение; руки, осквернявшие своими прикосновениями ее грудь; рты, всасывавшие ее язык и жевавшие ее губы; члены, с остервенением врывавшиеся в ее плоть и еще плети, пресекавшие любые попытки противления, – она прошла через них и превратилась в рабыню. Но, что если сэр Стивен прав? Что если она находила в унижениях особую прелесть? В таком случае, сделав из нее источник своего наслаждения, Рене, тем самым, сделал для нее же благо.

Когда – то, когда она была маленькой, она два месяца прожила в Англии. Там, на белой стене ее комнаты красными буквами были написаны слова, взятые из какой – то древней книги: "Нет ничего страшнее, чем попасть в руки живого Бога". Нет, думала она сейчас, куда ужаснее быть отвергнутым им. Каждый раз, стоило только Рене задержаться где – нибудь, как, например, сегодня – было уже почти семь – О. охватывала страшная тоска и отчаяние сжимало сердце. Все ее опасения оказывались глупыми и беспричинными – Рене приходил всегда. Он появлялся, целовал ее, говорил, что любит, говорил, что задержался на работе, что у него не было даже времени, чтобы позвонить, и мгновенно черно – белый мир, окружавший О. наполнялся красками – она вырывалась из удушливого ада своих подозрений. Но эти ожидания не проходили для нее бесследно, оставляя в душе тяжелый, неприятный осадок. Когда Рене не было рядом, она жила дурными предчувствиями – где он, с кем. Возможно, когда – нибудь и придет тот день, когда эти предчувствия станут реальностью, и ад гостеприимно распахнет перед ней двери ее газовой камеры, кто знает. Ну, а пока она молчаливо заклинала Рене не оставлять ее и не лишать своей любви. Она не осмеливалась загадывать наперед и думала только о том, что будет с ней сегодня или завтра. И каждая ночь, проведенная с возлюбленным, была для нее как последняя.

Рене прибыл только в семь часов. Он был так рад увидеть ее, что не смог сдержаться и, обняв, принялся целовать, не обращая ни малейшего внимания на то, что в комнате были свидетели. Помимо электрика, который ремонтировал прожектор, и рыжеволосого мужчины, там на минутку заглянула Жаклин.

– Ой, это так миленько! – произнесла она, обращаясь к Ольге. – Я зашла, чтобы попросить мои последние фотографии у вас, но похоже я выбрала неудачное время. Наверное, я зайду как-нибудь в другой раз.

– Пожалуйста, оставайтесь, мадемуазель! – вскричал Рене и продолжал держать Ольгу в объятиях. – Не уходите!

Ольга представила их друг другу (электрик прикидывался занятым работой; рыжеволосый мужчина ушел в свою гримерную с гордо поднятой головой). Жаклин была одета в лыжный костюм, похожий на тот, что носят известные киноактрисы, и отличавшийся от обычной спортивной одежды. Ее маленькие упругие груди дерзко выделялись под черным свитером; узкие брючки плотно облегали ее длинные стройные ноги. Белокурая снежная королева в голубой куртке из тюленевой кожи; от нее словно веяло снегом. Помада придала ее губам красный цвет, почти пурпурный. Жаклин подняла глаза, и Ольга встретила ее взгляд. Она не представляла, кто мог бы устоять перед соблазном окунуться в этот зеленый бездонный омут, который открывался при каждом машущем движении светлых ресниц, будто покрытых инеем, и прикоснуться, задрав черный свитер, к маленьким теплым перьям. "Вот это да," подумала Ольга, "лишь вернувшись Рене ко мне интерес возник к жизни, другим людям и самой себе".

Из агентства они вышли втроем. На рю Рауль шел снег. Еще совсем недавно падавший большими мокрыми хлопьями, сейчас он поредел и, гонимый ветром, мелкими белыми мушками проникал в рот, уши, глаза. Под ногами скрипела рассыпанная по тротуару соль, и О. голыми бедрами чувствовала идущий от земли холод.

Преследуя молоденьких девушек и женщин, О. хорошо представляла себе, что ей от них нужно. И это никоим образом не объяснялось желанием соперничать с мужчинами или компенсировать этим своим поведением набившую уже всем оскомину "женскую неполноценность". Уж чего – чего, а этого она в себе не ощущала. Когда ей было двадцать, она неожиданно для самой себя стала вдруг ухаживать за самой красивой из своих подружек – здороваясь с ней, она снимала берет, уступала ей дорогу и подавала руку, помогая выйти из машины. Она платила за нее в кафе, где они пили кофе, и не принимала при этом никаких возражений. Она целовала ей руку и часто, прямо на улице, целовала ее в губы. Но это было так, позой, и делала она это скорее из какой – то детской жажды скандала, нежели из вызванной желанием необходимости. Она обожала сладость мягких женских губ с привкусом помады, блеск полуприкрытых негой глаз в темном полумраке комнаты, когда уже пять часов дня и на окнах задернуты тяжелые плотные шторы, когда уютно св