Дюрер

Это маленький магазинчик на Шаболовке, приходилось пройти через утомительные дворы с плохо запоминающимися именами. Название его было либо "Золотая роза", либо "Путь к свету", уже не помню точно. Семь кривых ступеней вниз, и ты попадаешь в длинный полутемный подвал, словно вагон дальнего следования, с одним тусклым окном в углу. Помещение разделено самодельным прилавком, на котором разложены книги. Все пространство здесь почти полностью заполнено книгами - они лежат неровными рядами на полках, подоконниках и на полу. Здесь пахнет книжной пылью, сыростью и слегка индийскими благовониями, а также типографской краской. В углу играет радио, которое всегда слышно еле-еле. За прилавком обычно сидит огромная женщина, которая всегда выглядит полусонной. Но потом выясняется, что это обман - если какой-то посетитель попытается украсть книгу об астральных мирах и их обитателях, тетка с неожиданной проворностью вырывает ее из его рук, чтобы затем вернуться к своему обычному состоянию. Иногда ее замещает бодрый мужчина, похожий на провинциального учителя физкультуры.

Посетители остаются без присмотра. Можно гулять вдоль прилавка, разглядывая книги с древними символами и портретами разных учителей, журналы со странными статьями, жутковатые талисманы, амулеты, руны и листовки с предложениями посетить курсы огнеходства, левитации и ясновидения.

В то время я носила очки в стиле Джона Леннона, черные платья до щиколоток, фенечки и браслеты до локтей. У меня были темно-каштановые волосы до пояса и серьги с подвесками. Тогда я еще не знала, что астрология - это просто обман. Поэтому часто заходила в этот магазинчик.

Вероятно, лето, возможно июль, в полдень. Воздух был немного душным, помню, как проезжали поливальные машины, а на горизонте собирались тучи. Я зашла в магазинчик, чтобы приобрести несколько книг: "Тайны магических растений", труды о розенкрейцерах и книгу Агриппы. В прошлый раз у меня не хватило денег на них. Внутри была привычная полумрак, который вскоре сменился сумерками - похоже, начиналась гроза.

Полновесная женщина вышла из задворок на пару минут и вернулась с пачкой свечей. Она начала зажигать и расставлять их по комнате. Заметив мое удивление, она буркнула: "Электричества нет". Книга о розенкрейцерах не была найдена. Я тихонько произнесла заклинание для поиска потерянной вещи. Стало все более темно. Взяв свечу в руку, я направилась в дальний угол комнаты, чтобы найти книгу там. Тогда, в мягком свете свечи, я увидела человека, стоящего в углу с раскрытой книгой. Это был изящный молодой человек около восемнадцати лет, с густыми завитками медовых волос до плеч. Он был одет в кожаные штаны и куртку с шнуровкой. Но вместо ожидаемой футболки с рок-группами Napalm Death или Anaphema, он носил белую рубашку. Весь его облик напоминал что-то средневековое.

Видимо, я подошла слишком близко, как это делают все близорукие люди, и он поднял голову, пристально посмотрев на меня. У него были спокойные серые глаза и очень бледное лицо - типичные черты таких людей. Нос у него был немного кривоватый. Его большие губы были странно ярко-красного цвета. "Может быть, его бы взяли в Гитлер Югенд", подумала я.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Внезапный ветер проник в полуоткрытую дверь, дождь быстро застучал по железным подоконникам, а воздух наполнился запахом свежести и дождевых капель.

Подсознательно я подняла первую страницу книги, которую он держал, и поняла, что это та самая книга о загадочных розенкрейцерах.

Спустя некоторое время оторопь прошла, а затем исчезла. Я обратила внимание на блестящее имя Агриппы Нотиннсгеймского на голубоватом фолианте. В лавке было несколько человек, дождь закончился, а свечи потухли.

Я собрала выбранные книги, оплатила и вышла на улицу, прищурившись от яркого солнца. Рюкзак положила на землю и начала складывать в него свои покупки. Когда я приподнялась, чтобы одеть его на спину, увидела молодого человека. Он стоял у дерева напротив входа в магазин, смотрел скучающим, немного пренебрежительным взглядом на меня. "ОК", подумала я, "он ждет кого-то". Ощутив укол разочарования, я собиралась включить музыку Майка Олдфилда на плеере, когда услышала: "Я именно вас ждал". Он протянул мне руку с агатовым перстнем на безымянном пальце. "Владимир".

Так я познакомилась с Володей Хауге.

***

Володя был из семьи обрусевших немцев. В школе он изучал немецкий язык, дома уже не говорили на родном языке. Имя, фамилия и черты лица напоминали о принадлежности к этой великой нации. Ему действительно было 18 лет, а мне – 24.

Мы часто гуляли по любимым маршрутам: Гоголевский бульвар, Остоженка, Пречистенка, Чистые пруды. Разговаривали мы о свойствах растений и трав, о приближающемся Иване Купале, о кольце Нибелунгов и любимой музыке Вагнера, о германских мифах и различных системах гадания. Он особенно интересовался картами Таро и умел читать по руке. Иногда, играя, он ласково брал мою кисть, умело переворачивая ее ладонью вверх, с любопытством рассматривая ее. Я всегда вырывала свою руку. Что-то меня останавливало, я не хотела, чтобы он "читал" меня. Он молчал и усмехался.

Во время продолжительного разговора о символах солнца разных народов, естественно, не обошлось и без его национального символа солнца. Я, уставшая от рассказов о свастиках, солнечных оборотах и звезде Магов, перестала понимать смысл и, как это часто бывает, "отключилась", пристально наблюдая за его тонким лицом и восхищаясь тем, как он произносит слова своим чувственным ртом. Затем он задумывается, прищуривает серые глаза и резко взглядывает на меня, проводя пальцем по губам.

Такие состояния стали все чаще навещать меня – очевидно, мне уже надоела типичная для эзотерики поверхностность и скучность. Возможно, из-за этого я не обратила внимание на некоторые странности в поведении Владимира. Теперь я вспоминаю, что он никогда не подходил к алтарю при входе в церковь – только покупал свечи и уходил. Он не крестился, не брал святую воду и напрягся, когда я предложила ему креститься. Я же как-то непонятно сочетала христианство (я приняла крещение в 19 лет) и занятия астрологией, не видя в этом противоречия.

Лето. Нежные фиолетовые сумерки. Жара от раскаленного асфальта после дня. Мы идем по ним, словно в голубом киселе, очарованные, сонные и измученные близостью друг друга. Он снова рассказывает мне что-то, похоже, сказку о золотоволосой Лорелее. В какой-то момент мы останавливаемся, молчим мгновение, глядя друг другу в глаза, и без слов сливаемся в поцелуе.

Сколько раз мы сливались в поцелуях: Из его губ исходил аромат вишни, рот - большой, нежный, почти женственный, с удовольствием подчиняющийся мне. Я хотела целовать его бесконечно, и больше я не ощущала этого запаха от никого другого: Мы блуждали утомленные и ослабевшие, с откушенными опухшими губами, в фиолетовых летних сумерках. : У нас не было возможности уединиться пока что. Ох, эта проблема с жильем!

Часто мы проводили целые вечера на скамейках Гоголевского бульвара. Я садилась, а он клал голову мне на колени, я читала небольшую книжку со стихами Шекспира, время от времени зачитывая понравившиеся строки вслух. Володя задумчиво смотрел в закатное небо, вздыхал, поворачивался и прижимал лицо к моему животу. Потом край неба розовел, и мы обнявшись направлялись к метро, затихая, слушая крики стрижей где-то высоко, вдали:.

Был душный июльский вечер. Достаточно поздно, часов, может быть, около одиннадцати. Я сидела на первой скамейке от метро на Гоголях и курила свои любимые "Salem". Володя немного опоздал, прошло какое-то время, я уже начинала раздражаться; вдруг я почувствовала чье-то присутствие. Оглянувшись, я увидела Володю, который, как мне показалось, давно стоял за моей спиной, то ли выжидая меня, то ли наблюдая. : В его руках была темно-красная роза. Он играл этой розой какое-то время, потом поцеловал ее и протянул мне. Подойдя ближе, он крепко взял меня за руку и смотрел мне в глаза: "мы отправляемся ко мне, Маргарита". Больше всего меня поразило отсутствие вопросительного интонации , но это также меня возбудило.

Сквозь бесконечные полупустые лабиринты метро, сцепившись руками, "незнакомые люди, наверное, знают, куда они меня везут": Мы выбрались на одну из отдаленных станций - то ли Ясенево, то ли Битцевский парк. Одинокие панельные многоэтажки с потушенными окнами, темными тропинками через лужи и пустынные дворы. Вот и подъезд, также погруженный во мрак; я прикурила спичку и мы нашли кнопку лифта. Звон длинного связанного ключей и вот мы стоим в слабо освещенном коридоре. Иди за мной, будь тихой, все уже спят.

В комнате он зажег свечу, я опустилась на странный стул, который показался мне необычным, и закурила. Я пыталась рассмотреть обстановку в комнате, но занавеси были тщательно задернуты, а свеча создавала неустойчивый мерцающий свет. Он подошел ко мне спокойно и методично как всегда - убрал и потушил мою сигарету, снял мои очки. И остался стоять рядом, что меня удивило. Перехватив взглядом его, я вдруг осознала, что он ждет от меня инициативы.

Я начала медленно раздевать мальчика. Открыла и сняла его рубашку - обнаженная детская грудь без волос, такая, как я представляла. Положила руку ему на сердце - он вздрогнул - ноль... Цветная татуировка на всем правом плече, снова стилизованная готика: массивная пряжка ремня на черных кожаных штанах со шнуровкой. О, как я люблю этот звон расстегиваемого мужского ремня! Он стал помогать мне, словно пришел в себя - я провела рукой по его интимным местам, он застонал и задержал мою руку. Медленно смотря ему в глаза, сняла резинку с его волос, освободив их, и они опали на его плечи как тяжелые золотистые волосы.

Он спокойно стоял передо мной, позволяя себя рассматривать в мягком свете свечи. Тонкий и с распущенными длинными волосами, он напоминал девушку: глаза немного прикрыты, в них одновременно игривое и сонное выражение; крупный рот приоткрыт; голая грудь с беззащитными розовыми сосками; плоский живот, от пупка начинается золотистая полоска волос – до – вершина любви, как я это называю. Его орган крупного размера имел прекрасную форму и был обвит пульсирующей веной...

Я стянула свое платье и распустила волосы, и мы некоторое время наслаждались видом друг друга, словно первая пара в Раю. Затем со стоном упали куда-то вниз, в темноту, на мягкую поверхность.

Я быстро осознала, что я буду первой, и это знание наполнило меня радостью.

Это было то, о чем я всегда мечтала и то, что по сей день вызывает трепет у меня. Господствовать над нежным красивым юношей, младше меня, учить его языку любви, обладать его еще нетронутым телом, оставлять на нем свои поцелуи, отталкивать и принимать его, слышать его стоны, видеть его первое наслаждение, первую судорогу; заставить это ангельское существо подчиниться и молиться о наслаждении, которое может дарить только я.

Может ли какой-то взрослый мужчина сравниться с красивым мальчиком?

Вдыхать этот практически детский нежный запах и целовать его длинные женственные волосы...

А эта особая худоба юноши, как написал Бунин "прочь от земли", а эта яркая румянцем покрытая кожа; и эта прекрасная простота в испытании наслаждения - стоны и вскрики; ах, как извивается его нежный рот при окончании:

От мужчин, которые достигли зрелости, исходил запах уверенности, усталости и начинающего старения. Они были окружены множеством женщин, и хотя многие из них были аккуратными людьми, их запах напоминал скорее кладбище. В моменты наслаждения их лица приобретали старческий вид, а судороги напоминали агонию. Они выполняли свои "мужские обязанности" молча и сжатыми зубами, как будто отрабатывая нормы ГТО.

А что можно сравнить с запахом юношеской спермы, бесконечной потенцией и неутомимостью? Взрослые мужчины начинали жаловаться на сердце, печень, легкие и трудную жизнь. Они вздыхали, заставляя меня чувствовать себя виноватой за то, что я "принуждаю" их к сексу. Я ощущала себя какой-то неполноценной нимфоманкой, опасной для общества, хотя я просто была здоровой темпераментной молодой женщиной. Это были их проблемы, которые они, по старой привычке, сваливали на меня. Как правы феминистки со своим лозунгом: чем больше страдает фаллос, тем сильнее тирания и угнетение мужчин, а женщины унижаются.

Я сижу в своей квартире, разделенная цепочкой лет от того лета, зимой от лета, зрелостью от юности. Сквозь мое уставшее лицо сегодня просматривается мой обманчивый взгляд тех дней, румяный рот и распущенные волосы. Теперь мои волосы подстрижены коротко, под глазами появились грустные тени, а губы предательски бледны.

Я пристально смотрю в даль, где-то в невидимых перегородках времени из самого прочного материала трепещут и плавятся. И я снова лежу в темной комнате едва освещенной свечой и смотрю на его перекинутые на подушку волосы.

Я сравниваю: беру прядь своих густых каштановых волос и накладываю на его золотистые, медовые локоны. Ничего общего: "Лёд и Пламень", говорю я. "Воздух и Земля", отвечает он, обвивая меня своими объятиями. Мы перекатываемся, ощущая тяжесть друг друга поочередно. Наши волосы переплетаются и смешиваются, наша слюна и дыхание равномерно разделяются между нами. Мы проникаем друг в друга, погружаемся в запретные, тайные заводи. Руки беспрепятственно скользят по струящимся волосам, мы растворяемся в них, словно в морских травах. Нежные глубины наших ртов принимают трепещущие языки, которые через мгновение выныривают, давая нам возможность подышать свежим воздухом перед следующим погружением на дно. Пузыри наслаждения возникают при каждом соединении. Мы сливаемся бесчисленное количество раз и засыпаем такими, какими были – объединенными.

***

Я просыпаюсь раньше, и, как обычно, ощущаю небольшую панику "где я нахожусь?". Я нахожу свои очки и одеваю их. Мой взгляд приковывает огромное изображение Дюрера - "Четыре всадника Апокалипсиса", которое располагается напротив нашей кровати. Шепотом произношу: "Ангелы Апокалипсиса".

То, что я увидела дальше, было еще более серьезным.

Стены комнаты окрашены в черный цвет. Справа и слева от гравюры Дюрера красной краской нарисованы зловещие символы - пентаграммы с латинскими надписями внутри.

Обернувшись, я ужаснулась - на стене висит плакат с фотографией православного храма, который перевернут вверх ногами. Под ним несколько распятий, а также жуткие строки или имена, написанные латинским шрифтом.

На столе лежат пакеты с засушенными травами, множество баночек с нечто черным внутри, индийские благовония и разбитые церковные свечи.

Стараясь не производить лишних шумов и сдерживая трепетание от страха, я начала одеваться, периодически оглядываясь на спящего. Ужас, который овладел мной, сравним только с безграничным ужасом, который захватывает сознание во время кошмара: ты бежишь от чего-то ужасного, но ноги словно ватные, а из горла вырывается еле слышный шепот вместо крика. С трепетом надевая платье дрожащими руками, я почти вскрикнула при виде того, на чем оно лежало - странный стул, на котором я присела вчера ночью, оказался покрытый цепями и связанный куклой со связанными руками и цепью на шее. В ее тело было воткнуто несколько булавок. "Господи, Господи! Лишь бы Ты вывел меня отсюда живой и невредимой!"

Схватив рюкзак и с трепетом в сердце, я резко открыла дверь и оглянулась – и мне по спине пробежал холодный пот: Володя спокойно смотрел на меня своими серыми арийскими глазами. На следующий миг он вскочил. Вскрикнув от ужаса, я помчалась по коридору, лихорадочно распахнула дверь, пока он едва не догнал меня – но из-за того, что он был голый, замедлился, и я успела ускользнуть в лифт, который чудесным образом открылся передо мной. Из лифта вышел крепкий парень с собакой на поводке, насвистывая, и после того как оценил меня взглядом, ухмыльнулся и начал занятно возиться со замком соседней двери. Я быстро нажала кнопку первого этажа и уже уезжая услышала, как дверь квартиры громко захлопнулась - это либо сосед, либо мой безумный любовник.

Я не помню, как я пробегала по незнакомым дворам, как остановила машину и, задыхаясь, выкрикнула свой адрес, как я пришла домой, выключила телефон, уселась на диван и, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотала на разных тонах "что это такое? что это такое? что это такое?".

***

Моя подруга Юля уже не раз предлагала мне поехать к ее родственникам. Но я всегда отказывалась. И вот на этот раз она позвонила мне перед отъездом – чтобы попрощаться. Она была очень удивлена, когда я, чуть не заплакав, начала умолять ее взять меня с собой. На следующий день я полугарью от пережитого шока отправилась из Москвы в Санкт-Петербург. На две недели.

За эти две недели в Петербурге мне стало лучше. Происшествие начало казаться менее страшным, и я постепенно успокоилась. Как и днем ночные кошмары не имели власти надо мной. Образ Володи стал бледнеть, но все же я чувствовала себя неуютно. Проблема не заключалась в том, что я увидела в его комнате. Проблема была в том, что находилось за этими предметами, что наполняло их силой и вызывало бесконечный ужас у меня.

Оставив свою подругу, которая всегда относилась к моему интересу к астрологии с недоверием, и получив лекцию вроде "Я говорила, что так будет!", я решила пойти в церковь.

В небольшой церкви на окраине Петербурга я провела долгую беседу с молодым священником. Он успокоил меня, однако приказал отказаться от использования черной магии. И предупредил меня, что это не будет простым делом.

После того как я присутствовала на службе и поблагодарила его за спасение, я отправилась к родственникам Юли на Петроградскую сторону. Почти успокоенная, я вернулась в Москву в конце августа.

Меня встретили дома с радостью, начали делиться новостями. Я оживленно рассказывала о своем пребывании в Петербурге, о поездке в Павловск, об отличиях этого города, даже кошки здесь другие, не такие, как московские.

Продолжая свой рассказ, я подошла к окну и замерла – во дворе Владимир стоял у решетки и смотрел на мои окна. Я испуганно опустила занавеску.

Так что все продолжалось.

Он звонил мне каждый день – я бросала трубку. Он подстерегал меня на улице и неожиданно хватал за руку, тащил в темные переулки. Мое сердце колотилось от страха и готово было выскочить из груди и биться по асфальту. Я отпихивалась от него, царапалась, кусала его, кричала: "Отпустите меня!" Он сильно скручивал мне руки, прижимал меня к стене и нежно шептал: "Давай поговорим. Зачем ты сопротивляешься? Ты неправильно понимаешь. В этом нет ничего плохого."

"Так зачем же ты ко мне пристал?", спросила я сдавленным голосом, укусила его, вырвалась и убежала. Воспоминание о его приставаниях было самым страшным. В этом осквернении человеческого достоинства было столько злобы и ненависти, что я ощущала физическую боль, вспоминая изуродованные руки, израненное тело и холодный взгляд его глаз.

"Мы созданы друг для друга. У тебя есть сила, и мы должны быть вместе. Таро говорят мне, что только с тобой я смогу осуществить все свои желания! Ты можешь делать то, что никто другой не умеет, подчинять всех своей воле", он бредил. Затем, видя, что я не интересуюсь мировым господством, он менял тактику: "Я люблю тебя. Ты моя первая женщина – мы связаны навеки. Ты так прекрасна. Я каждую ночь видел твои глаза во сне. Я желаю тебя, я тебя хочу. Я знаю, ты притворяешься, но и тебе нравлюсь я. Я вижу, что тебе нравятся такие как я!" Все это говорилось мне по автоответчику, приходило в письмах, закидывалось ко мне вместе с камнями через окно, шепталось, когда ему удавалось поймать меня во дворе.

Исчерпав все методы физического воздействия, он приступил к изучению магии, и я поняла, что это подтверждает пословицу "из огня да в полымя". Он часто снился мне в эротических снах, его образ постоянно возникал на улицах, и я всегда старалась избегать его, как советует народная мудрость. Его лицо вдруг очень отчетливо всплывало в моем сознании, словно проецируемый слайд с его портретом был вставлен в мой разум, и я никак не могла избавиться от этого прекрасного образа. Я переживала галлюцинации его запаха, его голоса – иногда слышала его зовущий меня по имени; ощущала его прикосновения – иногда казалось, что кто-то кладет руку на мою грудь или прикасается к моим волосам.

В одну сентябрьскую ночь перед моим днем рождения я проснулась от ощущения сильных объятий, которые постепенно становились все более сильными до того момента, когда я поняла, что не могу дышать. Я попыталась закричать, но вместо этого из моего горла вырвался лишь слабый стон – как в фильмах ужасов. К счастью, в комнату вбежала моя любимая собака Амудсен и громко залаяла. Объятия разжались, и я с трудом протянула скованные слабостью пальцы к кнопке настольной лампы – свет загорелся. Утром я очнулась с сильной головной болью и лихорадкой. Моя мать измерила температуру и вызвала врача.

Доктор осмотрел меня и торжественно объявил: "У вас воспаление внутреннего уха!" И меня отправили в больницу.

***

Я предупредила своих близких не разглашать информацию о том, где я находусь. Лечение подходило к концу, слух почти полностью вернулся, и головные боли перестали так мучить меня. Соседки по палате учили меня рукоделию - вязанию и созданию сеток, а также попытались научить игре в карты – но после моих приключений я начала испытывать к ним отвращение и не могла смотреть на карты соединенные как сиамские близнецы.

В больнице время от времени наведывались однокурсники, родственники и Юлька. Однажды она привела с собой своего кузена Виктора, и после намекнула мне на "срочное собрание в институте", удалившись. Я видела Виктора несколько раз на днях рождения Юльки, которые всегда отмечались 25 июля. Мы даже пару раз танцевали медленный танец вместе, без особого энтузиазма, затем вышли на балкон покурить и поговорить, уже не помню о чем. На этот раз его не было, и Юлька случайно упомянула, что брат отправился в археологическую экспедицию на всё лето. Меня не интересовала эта "неаккуратно" поданная информация о Викторе – все мои мысли были только о Ромео из Германии.

Кузен Виктор учился на пятом курсе историко-архивного факультета. Он писал дипломную работу по скифской тематике. Был высоким, худощавым, сутулым. У него были темные вьющиеся волосы, крупный горбатый нос от армянской мамы, карие глаза, легко загорающая кожа и неприятная привычка хрустеть всеми суставами своего тощего тела.

Ирония судьбы заключалась в том, что год назад Виктор лежал в этом же отделении с серьезным заболеванием горла. Именно он рассказал мне о том, как можно было незаметно пройти мимо постовой медсестры и попасть в душ для персонала. Он даже принес с прошлого года запасную отмычку от замка – как историк, он всегда имел при себе подобные предметы.

Путь следовало пройти через длинный коридор, где светили неживые светильники с лампами-люминесцентками. Нужно было дойти до самого конца и повернуть за угол возле комнаты заведующей, там находился долгожданный душ.

Каждую ночь я отправлялась туда в 12 часов, после тщательного осмотра и приготовления запасной "таблетки снотворного".

***

Примерно в полночь я шла обратно в свою комнату, радостная и свежевымытая, с еще мокрыми волосами и одетая только в ночную рубашку. Свет в коридоре был выключен, только на столике у поста горела небольшая лампа. Все спали: из комнат доносился равномерный храп, от медсестер слышались приглушенные смех и песни из радио, раздавался звон бутылок. Я задумалась: "Ординаторы уже прошли", и повернула за угол.

В какой-то момент я заметила движение в темноте уголком глаза, но было уже слишком поздно. Крепкая ладонь прижала мне рот, меня подхватили и через мгновение я оказалась в кастелянтской. В комнате светило бледное освещение от уличного фонаря, проникающее через небольшое окно с решеткой. Вокруг висели связки чистого белья, стопки полотенец и пеленок. Я стояла прижата к полке с аккуратно сложенными одеялами, руки были запрокинуты назад. Почти сразу я поняла, кто это был. И единственное, что меня удивляло, это как он смог пройти мимо ночной охраны. "Я здесь уже семь часов. Как видишь, я достаточно хорошо улавливаю твои мысли". "А-а-а, так вот оно что". За все это время я перестала его бояться. "Ты же не собираешься меня жертвой принести?" Он рассмеялся, резко повернул меня к себе и сказал:

– Ты собираешься пожертвовать мной!

– Какая ерунда! Оставь меня в покое, пожалуйста, и перестань разглагольствовать эту околдованную эзотерическую ахинею!

– Родившаяся под знаком Девы, ты более сильная, чем тот, кто родился под Водолеем – ты мой судьбоносный знак.

– Я устала от всего этого глупого высокомерия! Мне надоело! Я больше не верю в это.

– Нет, ты просто еще не осознала или не хочешь признаться: Но время еще есть: А сейчас:

– Прекрати, оставь меня в покое!

Он попытался поцеловать меня. Я оттолкнула его, он повторно схватил мои запястья так крепко, что я закричала от боли. Быстро наклонившись, я укусила его руку со всей своей силой, он застонал и ловко перевернул меня так, чтобы держать мое правое запястье за спиной. Я сильно ударила его ногами, а локтем левой руки сильно ударила его по бокам, вырвалась, но споткнулась о узел и упала на кучу белья. Вскочила, приблизилась к двери прыжком, но тут он схватил меня за волосы и аккуратно намотал их на свою кисть, притиснул меня к стене. Другой рукой: через несколько мгновений услышала звук расстегиваемого ремня, который я так хорошо знаю. Через пару мгновений моя блузка была поднята, он задержался специально, чувствуя мое трепетное состояние, и с грубым толчком вонзил свой огромный член в меня.

Умом я понимала, что это – разум потерявшегося мальчика, от которого можно ожидать самых отталкивающих поступков. Он не различает реальность и фантазию. У него в комнате страшная кукла, ангелы Апокалипсиса и что-то жуткое заключено в банках.

Но разум мой исчез, страх отступил, меня лишь охватывало желание, чтобы этот прекрасный юный парень с длинными волосами страстно и безудержно проникал в меня и обнимал бы меня бесконечно.

Володя прикрыл мне рот рукой, а потом три его пальца оказались утоплены в моем рту - это было единственное, что помогло нам не привлечь внимание других людей.

Мои длинные волосы все еще были запутаны на его левую кисть, и он время от времени поднимал мою голову и целовал меня. Затем он жестко наклонял мою голову вперед, больно кусал меня за шею, затем сжимал мои руки, скручивая их, склонял меня вниз, все глубже проникая. Свободной рукой он сильно сжимал мою грудь, вызывая у меня боль. Но больше всего возбуждали меня слова, которые он произносил со скрипом от страсти: "Получай! Вот это тебе! Так ты хотела? Отвечай! Блядь! Прямо на тебе! Я давно понял, что ты такая же, как я, ненормальная, с уклоном в мальчиков. Гадость! Сука! Вот так! Да! Да... да, аааааа, я обожаю тебя, обожаю, обожаю тебя, оооооо!!!!"

Обернувшись, я увидела знакомое искривленное выражение его рта, как он прищуривается и резко откидывается назад, волосы поднимаются и распространяются по плечам, а из него выбрасывается горячая серебристая сперма.

Изможденные мы упали на связку узлов и некоторое время молчали, пристально смотря на потолок и стены. Колеблющиеся тени деревьев проходили по потолку отдаленного автомобиля. Ветер шумел в ветвях. Затем он обнял меня. Мы лежали объятьями друг к другу.

– Ты знаешь, я люблю тебя, я не представляю своей жизни без тебя. Не нужно так со мной поступать, зачем ты так мучишь меня?

– Ох, лучше бы ты промолчал, парень.

– Почему?

– Это больше к тебе подходит: ничего не портит твою красоту, и вдобавок это комната ужасов для тебя.

– Почему ты не хочешь понять?

– Потому что это невозможно.

– Если бы только ты знал...

– Как я одинок...

– Видимо, уже начинаешь читать мои мысли.

– Лучше бы ты бросил эти грустные размышления. Выкинул все это или сжег. И вообще, я пойду в свою комнату, принц мой. – Я попробовала встать, но он резко вернул меня обратно.

– Нет, мы уйдем отсюда вместе – сказал он настойчиво.

– Да-да, завернемся в простыни.

Он засмеялся.

– Я никогда не забуду о тебе.

– Какая же это пафосная речь? Уходим ли мы в другой мир?

– Я же говорил, ты этого хочешь или нет, но ты...

– Ааа, опять про свое предсказание смерти? Ты перечитал Шиллера, бедный мальчик, и представил себя Вертером. Вертер Хауге. Это подходит тебе.

– Ты – безумная.

– А ты – образец психического здоровья, только вот комната вызывает вопросы у специалистов.

– Ты все не так понял.

– Ну конечно, как нам быть, беднягам... – говорю я, начиная серьезно раздражаться.

– Ich liebe dich, Гретхен – шепчет он улыбаясь и обнимая меня. Затем с холодным триумфом смотрит мне в глаза и снова делает то же самое без предупреждения...

Мы некоторое время продолжали встречаться на стоянке. После моего выписки мы виделись несколько раз, но я отказалась ехать к нему домой. Я перестала верить в эзотерику и это разрушило очарование и перестало оказывать на меня влияние. Сразу после выписки из больницы я с большой радостью отвезла все свои книги на помойку.

Владимир продолжал звонить мне, но начался учебный год, нужно было писать дипломную работу, и вскоре я познакомилась с привлекательным англичанином – лингвистом по имени Джон. Скоро мы поженились и переехали в Лондон. Проведя там 5 лет и родив двух мальчиков-близнецов, я решила съездить в Москву и вошла в вагон метро, где увидела Владимира. Сразу же его узнала, хотя он заметно изменился: у него были коротко стриженные волосы и обычная одежда, видимо, он отказался от своей прежней эксцентричности.

Он стоял спиной ко мне и внезапно почувствовал что-то необычное, начал оглядываться по сторонам. Я быстро спряталась за чью-то крепкую спину. Он поднялся и направился ко мне словно автоматически, смотря перед собой безучастными глазами. В это время в вагон зашла толпа людей, и я, используя их как прикрытие, безопасно выбежала из вагона незамеченной. Теперь я не знаю, что с ним произошло, жив ли он и исполнились ли его мрачные предсказания в духе немецких романтиков. Что сейчас в его жизни – комнате? Продолжает ли он слушать Вагнера и есть ли у него какая-то женщина?

Думаю, он помнит меня так же, как каждый мужчина помнит свою первую любовь. А может быть, это все стало для него более теплым, грустным и легким - я не знаю.

От него осталось только это прекрасное воспоминание, которое иногда достаешь с полки, словно любимую книгу, и быстро перелистываешь страницы, наслаждаясь готическими узорами, окружающими строки изящных стихов. Знакомые гравюры с изображением юноши-волшебника с высокомерным лицом и медовыми волосами вызывают улыбку.

В любом случае, что мне еще сказать – when all is said and gone.