Эликсир Вофхомото

Тимофей Коллинз пробирался через толпу к концертному залу, которая была настолько густой, как заросли в джунглях. Эти организаторы мероприятий, черт их подери, почему бы им не устраивать концерты по выходным? В будни Чикаго напоминает муравейник, в который достаточно ударить лопатой. Шесть вечера, а он уже потер нити своих туфель...

— Проклятье! — выругался он, когда на его ногу еще раз наступил каблук чьего-то ботинка. — Ты что, парень... — и замолчал, увидев, что тот сам получил повреждение.

В толпу протискивалась старушонка с очками, отталкивая людей то вправо, то влево, и от ее локтей начинались бурные волнения среди людей.

— Эй, леди! В вашем возрасте... — Заткнись же ты, дебил! — хладнокровно ответила старушонка и ударила локтем кому-то в живот.

Она была одета в старомодные, выцветшие тряпки. Тимофею доводилось видеть таких старушек, энергичных и предприимчивых, несмотря на возраст, — но эта была особенно агрессивной.

— Стойте, ведьма! — вдруг послышалось сзади, и старушонка начала ударять локтями с удвоенной силой.

Тимофей высунул шею: ростом примерно три фута за него толкался какой-то гигант, также как и она, — только он выбрасывал людей словно экскаватор и двигался намного быстрее. Он был краснокожим и мощным, как Франкенштейн из мультфильма.

Когда старушонка догнала Тимофея, рядом раздалось: — Стойте, старая крыса! — Она быстро оглянулась, достала что-то из-за пазухи — и внезапно передала Тимофею.

Запутавшись в себе, Тимофей автоматически принял то, что ему передали без возможности разглядеть содержание этого предмета — а старушонка уже исчезла в толпе. В этот момент к Тимофею подошел ее преследователь и ударил его локтем в бок...

Когда Тимофей пришел в себя и выругался — они уже были далеко. — ... Проклятье! — повторил он в тринадцатый раз и приблизил к глазам то, что получил от старушонки.

Это была небольшая флакончик мутно-зеленого стекла, с виду древний, без этикеток и с помятой пробковой пробкой. Внутри шевелилась какая-то жидкость.

«Что это за странная вещь?» - задумался Тим, крутя флакончик в руках и изучая его так, как позволяла толпа. «Лекарство? Наркотик? Яд?»

Неудержимое любопытство овладело им. Он нашел свободное от толпы место и попытался вытащить пробку. «Просто понюхаю», подумал он, «должен же я узнать, за чем она гналась за старушкой...»

Пробка не поддавалась. Тим потянул сильнее - и в этот момент его толкнули.

Пробка со звуком выскочила, а за ней - и флакончик, разбившись на кусочки о тротуар. Несколько капель попали Тиму на щеку, что-то разлилось по асфальту, а что-то попало на девушку, которая выходила из машины рядом с Тимом - прямо в ее неглубокое, аккуратное декольте.

Девушка прикоснулась к верху груди, куда попали капли, и удивленно посмотрела на Тима.

Тим ощутил, как его сердце замирает: девушка была невероятно красива. К черту!

— Простите, мисс... Ой, извините! Это все из-за толпы. Простите!... Не бойтесь, это не... Извините! — Девушка улыбнулась, подняв брови от удивления.

Толпа внезапно появилась из ниоткуда и унесла Тима прочь, а он поворачивал шею, стараясь запечатлеть черные индийские глаза и удивленную улыбку. В его душе осталось холодное отпечатление ее красоты, смешанное со стыдом.

Коснувшись щеки, Тим поднес пальцы к носу. Они пахли какой-то травяной настойкой, похожей на корвалол. «Фу! Старомодная дрянь. Клопы времен Уилсона...» Тим так разозлился, что...

Тяжело протиснувшись сквозь толпу, как старенькая женщина, Тим через несколько минут оказался у входа в концертный зал. ___*Президент США в 1912—1924 г. г.  — прим. авт.

•  •  •

В фойе толпа казалась ещё более плотной и нарядной. Все Чикаго, всей Америки схватили Дженни Уайет, новую звезду, и пробиться в зал было так же сложно, как втиснуться в метро.

Тим далек от современной музыки, от всех этих поп-синглов, рок-н-роллов и ритм-энд-блюзов: он предпочитал старого доброго Гленна Миллера и, в общем-то считал себя человеком опытным. Он ни разу не слышал Дженни по радио или телевизору, но все говорили о ней, о её песнях с ангельским голосом, о её выступлениях в поддержку чьих-то прав и о том, как её заключали за это в тюрьму, а потом освободили под давлением хиппи, о попытках сорвать её концерты, опозорить и уничтожить... Интерес к ней возрастал от того, что ей было всего двадцать лет, а за пару лет она смогла прорваться в те места, куда самые известные суперзвезды ползали десятилетиями. Поэтому, когда Тим увидел объявление о концерте, он подумал, что Дженни, возможно, заслуживает его внимания, и впервые за много лет он купил билет на концерт. Билеты стоили от двадцати до пятисот долларов, и Тим решил побаловать себя: купил за двести место в партере на третьем ряду.

«Посмотрю-ка её», думал он, протискиваясь к своему месту. Толпа задержала его так сильно, что у него не было времени посмотреться в зеркало, поправить галстук и выполнить другие дела; «как-нибудь успею это сделать в антракте... »

Тим прибыл в последний момент, всего за секунду до того, как затух свет и вспыхнули софиты. Прямо перед ним открылась сцена, словно золотистая пустота.

На глубине появилась хрупкая фигурка с гитарой, двигаясь плавными шагами. Зал взорвался аплодисментами. Дженни подошла к краю сцены, улыбаясь необыкновенной улыбкой, смешанной с изумленной скромностью - будто она впервые находится на этой сцене и рада и стесняется того, что ее так любят... Но Тим не аплодировал.

Во-первых, он ее узнал: эту улыбку и черные глаза индейца нельзя было перепутать ни с чем другим. Во-вторых, она внезапно проникла прямо в его душу словно ножом, и Тиму хотелось вскричать от кома, который стеснял его эйфории и тоски.

Дженни исполняла одну песню за другой, продолжая улыбаться залу своей скромной улыбкой... И с Тимом происходило нечто невероятное. Каждая песня казалась ему откровением, словно из уст Давида, каждая улыбка забивала его горло комом возбуждения и желания. Тим не мог понять, что с ним происходит.

Он даже не имел сил насмехаться над самим собой; "я влюбился в звезду, как ребенок", - думал он, - "я не могу жить без ее улыбки, без ее черных волос и песен. Что со мной? Да, она прекрасна, я признаю это; таких девушек можно встретить лишь единожды, но все же... Нет, нет и нет! Есть только она одна-единственная! Она чудо! Она..."

Ему казалось, что Она поет только для него. Ее голос был настолько мощным, будто проникал прямо в душу слушателя. И если бы Тим видел кого-то помимо нее, он бы заметил слезы на лицах людей. Но он не видел никого и размышлял о том, как удивительна она и насколько он глуп.

«Я так и останусь для нее невежей из толпы, облившим ее грязными ругательствами», думал Тим. На заднем плане мелькали остатки разума: «Кто я — и кто Она? Бесполезно, смешно... И как жить дальше? Следовать за ней, ожидать ее выступлений, словно это смысл жизни? Черт возьми! »

Двухчасовое выступление пронеслось мимолетом. Вокруг сцены уже скапливались поклонники с цветами... «Почему я не приобрел букет? Я бы мог подойти к Ней. Возможно, даже прикоснуться к Ней... Глупец! »

Вдруг он взлетел вверх, и он, продолжая бранить самого себя, перемещался вслед за своими ногами, которые без его участия тащили его к сцене — без цветов и без особых причин. «Глупец!... Скажу ей то, что она... Нет, ничего не скажу — лишь подойду-подгляжу поближе... Может быть, оттуда можно увидеть ее грудь... Ее нежную, маленькую грудь... Спрячусь за спинами проклятых продавцов цветов, она и не заметит... Ну и ну! сколько лет тебе, мальчишка? » — насмехался он над собой, поднимаясь на сцену.

Тело его само двигалось за чужими спинами и букетами, избегая открытого пространства. «Боже!... ведь она может понять, что я увлечен ею... »

Эта мысль внезапно напугала Тима настолько, что он даже не успел правильно рассмотреть предмет своего вожделения и попытался замаскироваться под задницей кого-то другого, стремясь слившись с ней, со стеной и воздухом.

В то время зад выходил поздравить Дженни. Их разделяло всего несколько футов. Сгорбившись неуклюже, Тим наступил на его ногу, а тот, выпрямив руку с букетом впереди себя, внезапно потерпел неудачу и помахал ею в воздухе.

Раздался крик. Незнакомец отдернул руку и отскочил прочь, словно букет внезапно превратился в змею; из пучка, падающего на пол, поднялся столб прозрачной жидкости — и разлетелся по груди Тима...

Его охватила мучительная боль.

Глаза потемнели, и Тим закричал, пытаясь выбраться из пиджака, который вдруг стал пылающим; все вокруг начало качаться, и Тим упал, ударившись головой о угол сцены.

Он не слышал ни шума, ни крика Дженни. Боль в голове и груди окружила его со всех сторон, сжала своим прижимом — и оттолкнула прочь.

• • •

...Сквозь голубоватый туман проступил белый цвет, а в нем — линии и углы; образовался объем, ослепляющий мозг яркой точкой света — слева, за пределами зрения. Тим хотел повернуть голову туда — и замяукать. Его сдавливала боль в голове и груди — а что-то обхватывало его полностью словно невидимый призрак в кошмаре.

— Мистер Коллинз... Мистер Коллинз? Вы очнулись? — донесся голос, незнакомый, но одновременно странно знакомый. — Он очнулся! — крикнул голос куда-то, и над Тимом появились хрупкие плечи в белом, а сверху на смуглом лице — глаза. Индейские, волнующие и жгучие. Они смотрели на него. — Не слышит...

Мистер Коллинз! Как вы? Вы... я...

Тим не понимал. В его сознании отсутствовали несколько важных звеньев. «Ерунда?...»

— Не бойтесь. Врачи сказали — два процента... это не опасно для жизни, хотя, конечно, нужно будет лечиться... хорошо, что ваш пиджак был застегнут, и жилетка тоже... Боже мой!

Она нашла пальцы Тима в куче простыней и сжала их.

Самое неправдоподобное в этой ерунде было не сама она, а ее глаза: пылающие, влажные и полные любви.

— ...Вы... вы спасли мне жизнь. Почему? Простите, я говорю чепуху. Белиберда... Так у нас говорят в Сан-Диего. Я... я не знаю, что со мной. Вам, наверное, плохо, и вы думаете: вот глупышка, не понимает... Нет? Вы так не думаете? Я никуда не поеду. Я отменила все концерты — и в Ричмонде, и в Цинциннати... Я буду здесь с вами, буду делать все... Вы... странно, да? — я вас совсем не знаю, не знаю сколько вам лет, что вы любите... Весь вечер я пела для вас. Только для вас. Даже подумала, что у вас был какой-то колдовской напиток, потому что как бы вы иначе поняли, что этот человек хочет...

"Напиток" - запечатлелся в памяти Тима.

- ... Вы, возможно, удивительный человек. У вас выражение лица, аналогичное у моего отца. Я... я хочу, чтобы вы чувствовали себя хорошо.

Ее рука нащупала плечо Тима и легонько погладила его.

Тим внезапно осознал, что его шея завернута в повязку, и что они - и есть те невидимые призраки из его сновидения; а Дженни внезапно наклонилась к нему - и поцеловала его лоб. Нежно и страстно, словно прохладный южный бриз.

- Простите меня... я... свое... я женщина ведь, а все женщины эмоциональны... просто я очень благодарна вам, и... - шептала она, сладко целуя кожу на виске.

Больше это было невыносимо.

- Дженни,- услышал Тим свой голос, едва распознавая его.

Его рука обняла гибкую спину и притянула к себе. Дженни была влажной, дрожащей и близкой, до предела напряженной; пальцы, ласкающие его, проникли под простыню, добрались до кожи, обжигая ее... и нашли там эрегированный член.

Тим вздохнул... а Дженни, откинувшись назад, посмотрела ему в глаза. Долго, сосредоточенно, как перед схваткой... и медленно, осторожно опустила простыню.

Он задержал дыхание. Медленно расстегнув штаны пижамы, Дженни обнажила его живот и перевязанную грудь, затем - также медленно спустила штаны с трусами... Член выскочил наружу - дрожащий, словно рычаг коробки передач; а Дженни продолжала тянуть тряпки вниз, обнажая мошонку и ноги до колен. Показав Тиму все свое интимное место, она посмотрела на него - красного лица от изумления - и наклонилась к его раздвинутому половому органу.

Нежную кожу щекотали волосы, падающие мягкой волной на ноги. Нервно отбросив их, Дженни коснулась яичек, облизала их, проникла языком в уголок... затем оглянулась, снова посмотрела в глаза... И взяла член в рот.

Тело внезапно ожило разноцветными оттенками, преобразилось, засверкало — и Тим вскрикнул от неожиданной силы.

Язык, обволакивавший его голову, замер:

— Необычайно!  — Уф-ф-ф!...  — выдохнул Тим.  — Ох-ох-ох...  — и вдруг испугался, что она не поймет и прекратит.

Но она не остановилась — и снова брала его головку в рот, покрывая ее безумной влагой. Тим колебался и стонал,  — а Дженни лизала и сосала его достоинство, переходя с головки на яички, с яичек к складочкам, а оттуда — обратно к головке, которая таяла в ее нежных губах. Она ритмично двигала головой — и между ног Тима возникали и разрывались сладкие радуги, распускались гирлянды, разрывались сочные фейерверки, а сам Тим пребывал в экстазе, своим жезлом терзая сладкие губы Дженни...

Внезапно она вскочила. Тим лежал, выпрямив свое достоинство к потолку, и наблюдал, как обнажаются плечи, гибкий загорелый животик, небольшие, почти детские груди, твердые и упругие с маленькими коричневыми сосками — его мгновенно возникло желание поглотить их, измучить и высосать до основания,  — узкие бедра и выпуклая вперед женская интимная зона, покрытая черной густой шерстью, раздвинутая и скользкая от влаги...

— Прости...  — пробормотала Дженни, снимая свою длинную подвижную ногу с трусов,  — Ты меня простишь? Я не знаю что со мной.  — Она поднялась на кровать полностью обнаженной, загорелой и стремительной и оседлала Тима своей влажной серединой. При этом она продолжала говорить ему:  — Я не такая... Я не распутная... Возможно у тебя есть жена или девушка... но... иначе я просто умру... ох-х!

Быстрые, ловкие пальцы схватили член, который стал размером с руку, и ввели его в сладкую влажность. Головка окружилась влагой, а яички и ягодицы стали прилипать к мошонке... «Уф-ф-ф... » — выдохнула Дженни, опускаясь все ниже, глубже — до основания, до полного проникновения в яички, до полной облегченности всех складок,  — и наконец насадилась на Тима плотно, словно живой чулок.

Она двигалась вверх-вниз на его теле, сжимая ноги - стройная, гибкая, подобно мангусту, смуглая кожа почти коричневая, с нежными сосками, пухлыми как апрельские почки, с изящными плечами и руками - и смотрела на Тима. Она выражала пристыженность, страсть, вину, дикость и любовь - и еще что-то неопределенное...

Ее черные волосы были прямые и блестящие, развевались на ее плечах. Ее индейское лицо было овальным и напряженным, с большим чувственным ртом и огромными глазами, чуть раскосыми и безумными, как у зверя. Она глядела Тиму в лицо:

- Ты думаешь я такая похотливая?

Тим резко приподнял ее за волосы - он начал ласкать ее всю от груди до ягодиц.

Он не думал о ничем другом кроме своего движения в ее теле. Он чувствовал каждую дрожь ее тела, как она сосала его губы, лизала его глаза и уши - и он проникал в нее там, внизу, где было горячо и влажно, словно в кипящем котле. Дженни обхватывала его членом, стесняла его, обволакивала его пленкой наслаждения так тесной и возбуждающей, как ее сладкие губы - и она постепенно погружалась в Тима до самого конца.

Уголком глаза Тим заметил любопытный нос за дверью; но ему было все равно, и он целовал Дженни страстно, словно конфету, сильно проникая в ее мягкую ткань...

- ...Очнись, дорогая! - вдруг раздался хриплый трескучий голос из коридора.

Дженни вскочила, но было уже поздно: массивная фигура загородила дверь.

- Простите-простите, ребятки... Есть работа. Я осмотрю тебя потом, мистер Герой, а пока можешь трястись от страха. Не беспокойся о ней, дорогая. Она сидела с вами все это время, верная как собака. Даже не пошла есть...

Пухлая санитарка с седыми усиками на верхней губе наклонилась над Тимом. Ее лицо было шире лица Дженни в три раза.

— ... Журналисты к вам сюда толпятся... А вы все еще слабый, изможденный, прости Господи, не в лучшем состоянии... — Журналисты? — Ну! Ведь вы человек недели. Все газеты о вас пишут. Вот! — в Тима ткнули газетой, и Тим послушно взял ее:

«ГЕРОИЧЕСКИЙ ПОДВИГ ФАНА» — кричал заголовок. — «ПОКЛОННИК САМОПРИВЕДЕНЦА ПОЖЕРТВОВАЛ СВОЙМ ЖИЗНЕННЫМ КУРСОМ РАДИ КУМИРА. Страна обязана знать своих героев! Простой американский парень Тимоти Коллинз спас звезду Дженни Уайет, прикрыв ее своим телом, когда неизвестный напал на нее с кислотой. Дженни не пострадала, злоумышленник задержан, мистер Коллинз с серьезными ожогами груди доставлен в больницу Сент-Кристофер. Антирасистские выступления Дженни Уайет вызывают недовольство сторонников консервативных ценностей. Это уже вторая попытка уничтожить Дженни, и скоро ей придется выступать под охраной полиции, что, несомненно, добавит интереса в ее... »

— Итак, что у нас тут с повязками... Так... Так... — бормотал доктор, тяжело шагая вокруг Тима. — Так... Как вы хотите, ребятки, а через полчаса нужно пройти процедуры. Все, я ухожу. Ухожу! Не смотрю я на вас! Просто не измучай его сильно, детка! Ты такая живая и возбужденная, а он из-за тебя чуть не скончался...

Дверь захлопнулась. Тим и Дженни посмотрели на нее, затем друг на друга... халат упал на пол с разогретых плечей — и опять поток темной влаги накрыл Тима, и опять его горячий язык жгуче дотрагивался до самого горла...

Они так сильно желали друг друга, что оказались на вершине страсти на десятом или двенадцатом ударе. Дженни вопила и расплывалась в мягкой массе на Тиме — а он обрушивал на нее потоки жидкого пламени, так долго желанных, как вода в пустыне. Они трогались щеками, царапали друг друга, хрипели, кусались — и долго, мучительно достигли оргазма, поглощая друг друга ртом и половыми органами.

Потом густая, тягучая лавина удовлетворения, жирная, как бульон, залила их сытостью — и лишила силы. Дженни была теплой, близкой и родной... Она росла из Тима, прямо из гениталий, вросших в ее тело, и у нее было его, Тима, сердце, его душа и нервы. Это было удивительно, неописуемо, необыкновенно и блаженно, как в раю.

Доверху полный Дженни, Тим закрыл глаза — и мягко отвалился в сон.

•  •  •

Его разбудили толчки, резкие, грубые, будто в него вколачивали сваи.

Они били в висок, пульсируя цветной ноющей болью — «Де! Де! Ирр... »

— Где? Где?  — орал кто-то в ухо Тиму...

Веки дрогнули и впустили в себя жесткий свет.

Дженни не было. Вместо нее над Тимом громоздился краснокожий громила из толпы и тряс его за плечо, выкрикивая:

— Где? Где? Где эликсир? Куда ты его дел, кусок бинта?  — Ка... какой эликсир?  — переспросил Тим, хоть и сразу понял, о чем речь.  — Эликсир Вофхомото! Старуха отдала его тебе. Великий Эликсир индейцев, дающий тайную силу и... Где он?  — Кто 

вас впустил?  — Кто надо! Где Эликсир, сраная кишка?  — Эээ... видите ли...

Тим, хоть и впрямь чувствовал себя сраной кишкой — нашел силы более-менее внятно рассказать о судьбе зеленой склянки, умолчав о том, что произошло с ним и с Дженни.

Громила выслушал его; затем, помолчав, потянул носом — и оскаблился:

— Не-ет, парниша. Старого Мэтью не проведешь. Он где-то здесь. Я чую его. Тебе придется отдать его, иначе...  — Послушайте. Я никогда ни у кого ничего не крал. Есть свидетели, в конце концов...  — Ебал я твоих свидетелей в их сраные потроха. Эликсир здесь, и завтра я приду на ним. И если ты не...

Когда Тим пришел в себя, громилы уже исчезли. «Эта проклятая миссис Патефон пускает всех подряд за деньги...»

Ему следовало позвонить в полицию. Тим попытался встать и, к своему удивлению, смог это сделать. Его тело послушно подчинялось ему, хотя шум в его ушах был такой же громкий, как на станции метро.

Под кроватью Тим обнаружил свои туфли. Обувшись, он сделал два шага к двери и остановился из-за скрипа.

«Что-то попало в подошву», подумал он, «камень или осколок стекла». Вернувшись к кровати, он приподнял ногу и увидел зеленый осколок стекла, застрявший в подъеме.

Осколок был покрыт слоем высохшего осадка. Тим сразу понял, что это.

Несколько минут колебавшись, он почти коснулся рукой подошвы, но отдернул ее; посидел, глядя перед собой, затем заметил на тумбочке пинцет, взял его и, нахмурившись, вытащил осколок. Понюхав его, кивнул: из него ударил запах того самого раствора от клопов.

Еще немного посидев, Тим встал и вышел в коридор.

— ...Алло, Фред? Да, это я... Живой и здоровый. Да, да... Фред, старина, слушай меня. Я расскажу все подробности позже... Выслушай меня без перебивания. У меня есть кусок стекла с осадком. Ты можешь приготовить раствор? Мне нужно до вечера. В двух шприцах-двойках. Без иголок... Нет, это не наркотики. Ничего незаконного... Послушай, я когда-нибудь обманывал тебя? Вот и ответ... Очень признателен. Да. Жду курьера через час. Спасибо большое, старина. — Он положил трубку и застыл от увиденного в дверях Дженни с мешками.

— Зачем ты встал? Зачем? Я не знала, что тебе нравится, и взяла как можно больше. Вот бананы, авокадо... тебе нужны витамины...

Она тревожно говорила, а Тим смотрел пристально на хрупкую фигурку, полностью загруженную различными продуктами питания.

• • •

Когда в дверях появился старый Мэтью, Тим громко воскликнул:

— О! Появился — не запылился!

Это было сигналом для Дженни, которая находилась в коридоре.

Мэтью достал пистолет и произнес:

— Я буду считать до трех. У меня нечего терять. Раз... — Послушайте!... Вы хоть скажите, какой эффект дает этот Эликсир. — Я не знаю, и это не ваше дело. Ему больше лет, чем костям вашего прапрадеда. Легенды индейцев потаватоми говорят о том, что в нем содержится дух Вофхомото, бога плодородия. Говорят, что он придает большую силу и власть. Я являюсь наследником великого народа, который пропал в ваших резервациях, и у меня больше прав на Эликсир, чем любому из вашего бездушного железного племени... Хватит разговоров! Раз... Два...

Но за дверью уже слышались шаркающие шаги миссис Патефон.

— ... Ну, в чем дело, дорогой? Тебе я понадобилась или что-то случилось?..

Мэтью спрятал пистолет в карман пиджака и прикусил губу.

— Почти. Дорогая миссис Пат... то есть... подождите... сейчас будет... сейчас, сейчас будет... ШУТКА!!!

Тим и Дженни одновременно выпустили из шприцов тонкие струи: Тим — на бесчисленные щетинистые подбородки миссис Патефон, а Дженни — на угрюмое лицо Мэтью.

— Что это за розыгрыши? — возмущенно проговорила Патефон, вытираясь рукавом. Тим и Дженни хохотали, стараясь сыграть роль глупых клоунов. — Дорогой, и тебе досталось, бедненький мой, — обратилась она к Мэтью. — Ну и новое поколение пошло... Никакого уважения к старшим... — Никакого! — внезапно ответил Мэтью, пристально глядя на миссис Патефон. — Бедненькая... Ты такая тупая, детка, что даже если ты наверное ешь душой, то ума у тебя нет ни капли, как и у твоего пса... Извините, мистер, бедненький мой, я сейчас вытеру, — миссис Патефон достала платок и заботливо протерла его небритую румяную щеку. — И у вас... тоже... — вдруг проговорил Мэтью, глядя на нее сверху вниз как огромная собака на ребенка. — Вот здесь... Можно? — и он торжественно прикоснулся к его морщинистому виску.

Дженни и Тим обменялись взглядами, и у нее раскрылся рот.

— Пойдемте, господин... — Драм. Мэтью Драм. — Пойдемте, мистер Драм, я угостю вас... У меня здесь есть что-то для добрых людей... Только особых, совсем особых гостей... Ууу, интересно! — усмехнулась она на Тима и Дженни, выходя из комнаты с Мэтью под ручку. — А в вас сразу видно человека почтенного, культурного, не то что... — слышали они отдаляющийся голос с шумом шагов.

... Дженни смотрела на Тима с широко открытыми глазами; затем они оба одновременно заржали – и Дженни бросилась к нему в объятия.

— Невероятно... — стонала она, прижимаясь к нему. У него болела грудь и голова, но он хохотал без возможности остановиться. — Теперь понятно, почему мы... И это жидкость, а ты облил нас концентратом! Интересно, это на долго... — Я думаю, что навсегда. — Почему? — Ну а что, тебе не понятно? Прислушайся...

Дженни замолчала, прислушиваясь к приятному потоку, проникающему в нее из Тима, словно горячий сироп.

— ... Да. Ты прав. Ты прав... И что делать с этим? — Что делать? — Тим держал Дженни за бедра и прижимал ее к себе. — Тебе действительно не ясно, что с этим делать? А с этим что делать? Вот с ЭТИМ? — Тим прижал крепкий сосок, выпиравший из блузки. — И с ЭТИМ? — шептал он, укусывая влажные губы...

В следующую минуту уже не было двух отдельных фигур, они стали одним клубком рук, раздирающих друг друга одежду, и ног, переплетающихся в узел. Минута – и обнаженные бедра разошлись, и плоть проникла в другую плоть, а лобки соединились в острым концом узел...

Тим оказался в ней раньше, чем последняя тряпка упала с ее тела; он ворочался и толкался, вгоняя кричащую Дженни на кровать, сношался в горячей стесненности, тыкался во влажное место...

Они сцепились в объятиях, потеряв все ориентиры, и извивались на кровати, как сплетенные осьминогами; гневно двигающиеся и беспокойные ноги, пушистые, розовые — и темно-коричневые, матовые, как кегли,  — били воздух, разметывая простыню, пространство и друг друга. Они пытались оттолкнуться от невидимой опоры, чтобы сильнее врезаться Там...

Прозвучал грохот: темные ноги ударяли по кровати, так как их хозяйке жестоко высасывали соски. Затем они изогнулись подковой и обвивали меховые ноги, словно лианы, игнорируя законы анатомии; послышалось стонущее «аааа!... » — и темная нога снова шлепнула воздухом, сбросив на пол клубок газет.

Те разлетелись по полу:

«СТОИМОСТЬ ПОДВИГА! Звезда поп-музыки Дженни Уайет занималась этим с ее спасителем Тимом Коллинзом прямо в клинике! Она не стеснялась никого и ничего, отдавшись порыву страсти в публичном месте. Каждый раз, когда медперсонал заходил в комнату Коллинза, Тим и Джейн занимались этим!... КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ О САНТА ДЖЕЙН! Искушение святой Джейн! Падение святой Джейн!...  — вопили заголовки, сопровождаемые полускандальными фотографиями, не имевшими ничего общего с девушкой, стонущей под настырными наступлениями Тима.

— ... Страшно подумать, что мы могли бы так и не встретиться, дорогой мой голубчик,  — бормотал за дверью скрипучий голос.  — А что же это наши засранцы там делают? Неужели снова... Верно! Ну точно как кролики, честное слово! Как они поют птицы!... А давай-ка заглянем к ним... незаметно так... полюбуемся на голубей...

Дверь тихо распахнулась, и в щель вгляделись две пары любопытных глаз.

Их глазам предстала ужасная сцена: обнаженная, шикарно загорелая красавица, прижатая к углу кровати, а на ней - бешено прыгающее тело в повязках. Дженни изогнулась, пронзая сосками потолок, и стучала по кровати пятками, загорелыми как шоколадные конфетки. Вокруг бушевал вихрь простыней, повязок и газет, разбросанных по всей палате...

— Вот эти ублюдки,— прошептала миссис Патефон и опиралась на дверь, придвигаясь поудобнее. Мэтью молча храпел, обнимая ее объемистую талию.