Лютые земли Джакии. Часть 1

Маира была дочерью дарингийского царя, и знойным золотом струились по плечам её длинные тяжёлые волосы. Перламутровые браслеты звенели на запястьях царевны, и лёгкие цветные ткани укутывали её гибкое детское тело. Июльское небо плескалось и пенилось в её зорких подвижных глазах.

Отцу Маиры повиновались обширные и благодатные земли, простирающиеся от горизонта, млеющего в невесомой дымке, до Чёрной Стены — каменного обрыва высотой в несколько десятков метров, которым заканчивалось лоскутное одеяло плодородных дарингийских полей. Царский дворец стоял всего в паре миль от Чёрной Стены, за которой начинались уже совсем иные земли — дикие и девственные. На широких луговых просторах там колыхалась жёлтая некошеная трава, а за лугами текли три бурные реки. У самого горизонта виднелась узкая чёрная полоска дальнего леса.

Отец иногда водил Маиру к обрыву и там говорил с ней. Он рассказывал дочери:

— Под Чёрной Стеной, внизу — лютые земли Джакии. Говорят, что реки там несут золотой песок, и что есть золотые жилы под мрачными сводами лесов. Многие ходили туда за этим золотом, но почти никто не вернулся. Травы остры, как лезвия, а реки за травами яростны и глубоки. За реками же растут чёрные рощи, и в них обитают звери столь ужасного облика, что в знойный полдень холодно сердцу думать о них. Мало ли тебе золота во дворце, моя Маира? Не ходи, никогда не ходи в лютые земли Джакии!

Маире хватало золота во дворце, да и не настолько она любила золото, чтоб идти за ним в лютые земли. Но ей нравилось стоять у края обрыва и смотреть, как лучи заходящего солнца будто бы окропляют кровью жёсткие луга, и бурные реки, и там, за ними, загадочные чёрные рощи.

— А Джакия — царица тех земель?  — спросила однажды Маира у отца.  — Почему она ни разу не была у нас во дворце?

— Нет,  — объяснил царь дочери,  — Джакия не царица, а богиня тех земель. И она не ходит в гости к царям, как не ходит в гости и к самым нищим подданным этих царей. Какое ей дело до смертных! Люди приходят и уходят — и цари, и нищие — а она, Джакия, остаётся и пребудет вечно.

— А ты видел когда-нибудь Джакию, отец?

Мимолётная тоска отразилась в глубоких и мудрых глазах дарингийского царя, и он ответил Маире:

— Нет, дочка, я не видел Джакию.

Когда эти слова были произнесены, смутная грусть отца юркой птицей колибри перелетела к дочери и поселилась в её сердце, угнездилась там и стала расти, питаемая детским любопытством. Всё чаще и сильнее тянуло Маиру к краю обрыва, всё дольше проводила она там, вглядываясь в горячую дымку лютых земель. Каждую ночь ей снилось, что она находит тайную тропку и спускается с обрыва вниз. Во всех этих снах она шла бесконечно сквозь жёлтые луга и просыпалась, не дойдя даже до первой из бурных рек.

«Джакия зовёт меня»,  — думала Маира,  — «Джакия хочет, чтобы я пришла к ней». И в один 

прекрасный день девочка не смогла более противиться этому зову. Рано утром она ускользнула от своих воспитателей, пробралась на кухню, где набрала лепёшек и яблок, и с этой нетяжёлой ношей пришла, неуловимая, к обрыву. Тропинка из её снов немедленно открылась ей. Эта тайная тропинка была надёжно защищена кустами от нескромных глаз и незваных стоп, но перед Маирой кусты расступились, пропуская её вниз. Цепляясь руками за корни и траву, Маиру спустилась по узкой и крутой каменной лестнице, и волнующееся море жёлтой травы раскинулось перед ней.

— Будьте добры ко мне, прекрасные травы!  — попросила Маира и шагнула вперёд.

Но травы не услышали её просьбу — или, услышав, не выполнили. Каждая былинка норовила обжечь, ужалить, оцарапать, порезать. Уже на третьем десятке шагов Маире стало тяжёло сдерживать слёзы, но она сжимала зубы и шла вперёд. Лёгкие туфельки из гибкой кожи, в которых так привольно было бегать по лугам Даринго, скверно защищали от жестоких трав беспощадной Джакии, и скоро тонкие струйки крови побежали по лодыжкам царевны, стекая в сухую песчаную почву и питая её. Травы изорвали в клочья цветную невесомую ткань, и их острые когти проникали Маире между ног — ниже пояса не было на её теле ни одного потаённого местечка, которому удалось бы спастись от болезненных укусов. В очередной раз споткнувшись, Маира поглядела вниз и заорала, увидев, обо что она споткнулась. Выбеленный солнцем и ветром человеческий скелет лежал у её ног, и трава пробивалась сквозь его грудную клетку. «Вот, наверно, один из тех искателей золота, о которых говорил отец»,  — подумала Маира и, отвернувшись, двинулась дальше. Её трясло от ужаса и боли, а жёлтые лезвия продолжали иссекать её беззащитную кожу. «Как и во сне, я не дойду до реки. Только прежде все прогулки заканчивались пробуждением, а эта закончится смертью» — так говорила себе Маира, и мысль о смерти уже не казалась ей слишком грустной. В конце концов, мёртвым не бывает больно.

Впрочем, через несколько сотен мучительных шагов Маира с удивлением заметила, что боль и так стала ослабевать. Травяные лезвия перестали добавлять новые порезы к уже имеющимся — а вскоре и вовсе их касания стали ласковыми, как касания материнских рук. Жёлтые травы врачевали раны, ими самими же нанесённые. Ни один дарингийский лекарь не мог заставить царапину на глазах затянуться свежей кожей, но меж тем именно это происходило с истерзанным телом Маиры, хромающей вдаль к горизонту по бескрайним лугам.

— Спасибо, прекрасные травы!  — воскликнула Маира, осознав происходящее с ней. В её детской душе не было обиды за перенесённую боль. И, вняв её благодарному голосу, травы зашуршали мелодично и тепло, принимая Маиру в свой мир. Шаги её тут же сделались лёгкими, как прыжки луговой кобылки — это шуршащие травы несли странницу вперёд, и солнце было ещё высоко, когда Маира достигла первой из рек.

Счастливая и утомлённая, царевна упала навзничь и какое-то время лежала так, пропуская мелкий прибрежный песок сквозь 

пальцы. Ей, действительно, чудились золотистые искорки в этом песке, но даже если они и взаправду были там — в них не было особой важности. Маира шла не за золотом, а на зов Джакии, и первое препятствие на её пути — жёсткие травы — было пройдено. Впереди была река. Вблизи она была куда шире, чем казалась издалека с края Чёрной Стены — зато не выглядила такой уж бурной. Её плавные волны перекатывались у ног Маиры, бесконечно крутя точёную речную гальку, и их мерный плеск сливался в какую-то нежную тягучую мелодию. Приободрённая этим речным пением, Маира вступила в воду.

Вода не была ни слишком тепла, ни слишком холодна. С лёгкостью Маира зашла в реку по грудь и тут краем глаза увидела что-то огромное и белое. Повернувшись, она поняла немедленно, что река лишь притворялась тихой и плавной, заманивая доверчивую путницу поближе к своей середине — а теперь, невесть откуда взявшись, громадный пенящийся вал нёсся на неё с невероятной скоростью, выбрасывая вверх жёсткие водные струи подобно нечеловеческим скрюченным пальцам. «Не надо! » — закричала Маира в смятении, но вал ничуть не замедлился, приближаясь с рёвом и грохотом. «Нет! Нет, неее... «— и, обрывая этот отчаянный вопль, вал обрушился на дарингийскую царевну, погребая её под собой. Маире раньше казалось, что только о твёрдый предмет можно как следует ушибиться — но ничто в мире не ударяло её ещё с такой силой, как эта тяжёлая стена враждебной речной воды. Удар вышиб из её легких воздух, замещая его словно бы жидким страданием, и жестокая сила потащила Маиру куда-то вниз. Несмотря на острую резь в глазах, она пыталась держать их открытыми и видела, как солнце остаётся далеко вверху за мутным качающимся маревом; заорав, она видела, как сквозь это марево её крик уплывает вверх вереницей белых пузырей. Маира, конечно, была уверена в тот момент, что умрёт, и эта уверенность была не тем тоскливым смирением в лугах, а паникой, чёрной паникой, захлёстывающей всё детское существо и рвущейся к солнцу в пузырящемся крике. «Воздуха! » — так звучал бы этот крик, если б мог звучать.

Теряя сознание, Маира чувствовала, как вода всё тащит её и тащит, но будто бы мягче и нежнее уже; и где-то на грани затухающего слуха снова звучала-перекатывалась тягучая речная песня.

Сколько длилась наступившая затем темнота — Маира не ведала. Но, открыв наконец глаза, она увидела над собою просторное пустое небо, окрашенное в нежно-розовый. С усилием приподнявшись на локтях, Маира посмотрела налево, где текла коварная река; потом посмотрела направо — и там, за густой зелёной травой, тоже текла река! Первая из рек не убила её, но выбросила на внутренний из своих берегов, отрезая тем самым дорогу назад. Маира поняла, что оказалась в ловушке — но меж тем и другое понимание посетило её, исторгая крик восторга из её уст: она была жива! Жива! Жива!

Солнце, действительно, клонилось уже к закату, и у Маиры не было сил бороться 

со следующими двумя реками в тот же вечер. Никуда конкретно не стремясь, девочка вошла в мягкую зелёную траву и так ходила дотемна, разглядывая странные цветы и незнакомых ей насекомых. Иногда цветы вдруг резко вздрагивали, захлопывая свои яркие перепончатые венчики — и очередное неосторожное насекомое скрывалось там, чтобы никогда уже более не летать над лугом. «Лютые земли! » — думала про это Маира, но почему-то думала без осуждения и без страха. Скорее, с безграничным любопытством.

Когда стемнело, царевна легла прямо в траву, мягкую и ароматную. Уже находясь на зыбкой грани меж бодрствованием и сном, Маира чувствовала, как налетевший тёплый ветерок гладит её тело и перебирает её волосы. Травы, волнуемые этим ветерком, шелестели, и рядом чуть громче плескалась река; звуки эти в сонном сознании Маиры сливались в пение — не такое, как раньше, но неуловимо-похожее, одновременно и грустное, и весёлое, тягучее, мелодичное...

Маира проснулась на рассвете — тёплые лучи пробивались к ней сквозь лес зелёных травинок, в которых шелестел всё тот же ветерок, дружелюбный и ободряющий. Полная сил, царевна вскочила на ноги. После путешествия сквозь жёсткие травы и плавания в реке дворцовые одежды висели на ней рваными неопрятными лохмотьями, и, повинуясь некоему отчётливому порыву, Маира скинула их, представая перед окружающей её дикой природой в своей первозданной детской наготе. Две бурные реки лежали между ней и рощами, и, набравшись смелости, она шагнула во вторую из бурных рек. Вода, как и в предыдущий день, забурлила вокруг её ног ласково и нестрашно, но Маира знала уже, сколь обманчива может быть эта вкрадчивая речная ласка.

— Ты можешь убить меня, река!  — прозвучал её дрожащий шёпот.  — Но, пожалуйста, не надо.

Вскоре уровень воды достиг груди Маиры — дальше нельзя было идти по дну, только плыть. «Надо плыть»,  — проговорила девочка в своих мыслях, и немедленно, откликаясь на эти слова, будто бы сильные водные руки подхватили её и понесли к другому берегу быстро и бережно. Не успела Маира толком испугаться, как она была уже в середине реки, чистой и прозрачной. Посмотрев вниз, девочка увидела в глубине, на далёком речном дне, белые кости. Человеческие кости лежали на ковре из зелёных водорослей, и водные потоки полировали их, и какие-то мелкие рыбёшки резвились вокруг скелетов. Жуткое это зрелище это было недолгим: вскоре прибрежный камыш зашуршал вокруг Маиры, и невидимые руки мягко поставили её на неглубокое песчаное дно. Вторая река была позади.

Точно так же была добра к Маире и третья из бурных рек, точно так же были сильны и острожны её незримые руки. Солнце ещё лишь подбиралось к зениту — а Маира уже была на дальнем берегу и смотрела с благодарностью на струящиеся позади потоки. Чёрные рощи, высокие и мрачные, стояли пред нею.

Лишь только взглянув на них, девочка сразу остро и тревожно ощутила свою наготу и уязвимость — такое её тело было тонкое и белое в сравнении с могучими чёрными стволами, возвыщающимися впереди второй Чёрной 

Стеной. «Что живёт там? » — подумала Маира, и тут же увидела две светящиеся точки глаз во мраке под витыми ветвями. Страх, первобытный страх пронзил её сердце, а в ушах немедленно зазвучали пугающие рассказы отца. Повинуясь этому страху, она повернулась, чтоб бежать — но, конечно же, река преграждала ей путь, и речное пение больше не казалось нежным и баюкающим. Маира слышала предупреждение, слышала запрет. И слышала глухое рычание, приближающиеся из-за спины. «Река не пустит меня назад, а это — лесное — идёт к мне, но я не повернусь, не повернусь, я умру, не повернувшись, я не хочу видеть то, о чём говорил мне отец! » — так шептала Маира — и повернулась-таки, чтоб успеть увидеть нечто огромное, втрое выше её, шерстистое и с костяным гребнем вдоль позвоночника, с крупными и жестокими светло-жёлтыми глазами. Как только Маира повернулась — нечто оттолкнулось от земли мускулистыми задними лапами и бросилось на неё. Маира заорала и зажмурилась, сама падая на землю ещё до толчка. Горячим дыханием обдало её, и едкая слюна капнула ей на плечо.

Царевна сжалась, ожидая последней нестерпимой боли — но секунда сменяла другую, а боли не было. Затем что-то тёплое и шершавое коснулось шеи Маиры, и та, открыв глаза, увидела что жуткий зверь лижет её своим длинным языком — лижет не как еду, а как друга. Она попыталась откликнуться на это человеческими словами — но дыхание ещё и близко не успокоилось в дрожащей груди девочки, и лишь невнятный сиплый шелест вырвался из её приоткрывшихся губ. Однако зверь, кажется, и не нуждался в словах — он говорил на ином языке, на том, на котором все говорят, когда чувства сильны и искренни. И на этом языке всё было понятно. Развернувшись, зверь неторопливо пошёл назад в чёрные рощи, а Маира села на песке. Она не могла ещё встать — у неё кружилась голова, и каждая мышца в ней тряслась мелкой дрожью.

И вот тогда ветер-суховей, нередко долетавший из лютых земель до Даринго и тревоживший Маиру у края Чёрный Стены, дунул вдруг с невиданной силой и засвистел в ушах царевны, поднимая в воздух золотистые тучи песка. Снова испуганная, она вскрикнула и зажмурилась, но песок, который, казалось бы, должен был впиться в нежную детскую кожу тысячами маленьких жал, каким-то волшебным образом не причинял ни малейшей боли. Меж тем свист ветра превратился у Маиры в голове в музыку — торжественную и грозную. И сквозь эту музыку она услышала наконец тот голос, который хотела и боялась услышать — голос Джакии. Он произнёс громко и коротко:

— Ты пришла.

— Да,  — поспешно зашептала Маира, не открывая глаз.  — Я пришла, и я Маира, дочь царя Даринго, но это неважно, отец говорил мне, что для тебя равны цари и нищие, а я просто Маира, и я пришла, потому что ты звала меня, я стояла у обрыва и...

— Я знаю, кто ты и почему ты здесь. Открой глаза.

Маира немедленно послушалась этого властного 

голоса и открыла глаза. Суховей, мерцая золотыми искрами, свился в вихревой столб, и именно оттуда и звучал голос. Вверху столба Маира видела женское лицо, гордое и прекрасное. Огненные волосы богини богини были частью вихря — а ещё они были именно что пламенем, багровым пламенем последнего солнца, на которое едва не больно было смотреть.

— Если я что-то и хочу узнать о тебе, то я легче узнаю это, не спросив тебя, а услышав, о чём ты спросишь меня сама. Задай вопрос! Только помни: спросить не о том, что действительно волнует — значит солгать.

Какое-то короткое время Маира молчала. Её мысли метались стаями перепуганных птиц, но все стаи слетались туда, где человеческий скелет лежал среди жёлтых трав, или туда, где над человеческими костями текли бурные реки.

— Джакия, я видела много страшного, идя к тебе. Зачем ты убивала дарингийцев?

— Я не люблю золотоискателей, это правда,  — рассмеялась богиня,  — Но ни одного я не тронула бы, приди он ко мне с просьбой. Мои земли милостивы к просящим, но беспощадны к грабителям. А твои люди шли ограбить меня, Маира! О грабеже и о насилии были их мысли. Они шли и думали, как проложат по моим лугам дороги, убивая солнечную траву, и как закуют мои реки в камень, чтобы вылавливать там свою золотую пыль. Они желали рубить мои рощи, чтобы строить себе дома, и желали охотиться на моих зверей — просто для увеселения своих жалких душ! Я говорила с иными из них, Маира, но, услышав мой голос, они начинали лгать — они не знали, что я всё равно читаю у них в сердцах.

Чёрные рощи за спиною Джакии зашумели сурово и согласно.

— В разных местах мира у вещей разные цены, девочка,  — продолжила богиня,  — И в моих землях за жадность и лживость приходится платить жизнью. А среди смертных много есть жадных и лживых — оттого-то и зовутся мои земли издревле лютыми. Но знай — ещё тут очень в цене благодарность, и честность, и смелость, и любовь. Ты многое ещё поймёшь про мои земли — если захочешь узнать их лучше.

— Захочу, захочу!  — убеждённо проговорила Маира.  — Но можно мне сперва вернуться к папе и объяснить ему всё?

— Каждый ребёнок свободен в моих землях. Но я буду рада, если ты потом вновь придёшь ко мне.

Разговор был закочен, но Маира долго ещё смотрела в спину уходящей Джакии — пока не умолкла музыка суховея и пока золотистая точка песчаного вихря не скрылась во мраке тёмных рощ. И тогда Маира пустилась в обратный путь. Он был проще первого её пути: владычица лютых земель уже дала ей своё благословение, и ничто более не смело нападать на девочку. Дойдя до ближней границы солнечных трав, Маира сообразила, что полностью обнажена. «Нужно будет так выждать время, чтобы прийти к Чёрной Стене ночью» — решила царевна,  — «Тогда всё Даринго будет спать, и никто не увидит меня, кроме дворцовой стражи. А уж 

стражники-то — самые честные и верные люди отца, точно так же я могла бы стесняться скал или кустов. «Решив так, долгие часы просидела Маира, вглядываясь в колыхаемую ветром степь, и лишь когда солнце загорелось закатным пламенем — пошла. Травы опять ускоряли её шаг, и ночь только начала вступать в свои права, когда Чёрная Стена нависла над Маирой — неприступный обрыв, по которому, укрытая кустами, вилась тайная тропка, ведомая царевне и немногим кроме.

Осторожными шагами Маира поднялась наверх, раздвинула жёсткие ветви кустов... но что это? Ровными рядами стояли у обрыва люди, и в лунных лучах их одежды были ослепительно белы. Люди стояли и смотрели на неё, голую, и никто не говорил ни словечка. Наконец, через долгую минуту этой тишины, ровные ряды дрогнули — и вперёд вышел отец Маиры, царь Даринго, одетый в те же белые одежды, что и его подданные. Он вышел вперёд — но тоже молчал, молчал и глядел на Маиру.

— Папа, папа!  — плачущим голосом закричала девочка и кинулась в его объятия.

Когда они вернулись во дворец, Маира упала на кровать и впервые за долгое время проспала ночь без сновидений. А наутра пришло время тяжёлых разговоров, в которых пролетел потом не день и не два. Отец, конечно, испугался, когда Маира вдруг пропала — но у него не было особенных сомнений насчёт того, куда могла деться дочь. И, всё понимая, он безмерно тревожился за неё, как тревожится любой любящий родитель за своё дитя, будь он царём или нищим. Но дарингийский царь был мудр и верил, что Маира вернётся, в отличие от многих других, сгинувших в лютых землях — и Маира вернулась. Только вот больше он не хотел отпускать её — а Маира обещала пойти туда опять.

— Я пойду к Джакии,  — сказала Маира с решимостью на шестой день.

— Я не позволю тебе,  — ответил отец.

Холодно и твёрдо прозвучал этот отказ, и Маира заплакала, услышав его — но его услышала не только Маира. И часа не прошло, как пустынный суховей завыл у стен замка, примчавшись из лютых земель по велению их владычицы, и мелкий сухой песок застучал по камням и окнам. Минута улетала за минутой, Маира плакала, а ветер становился всё сильнее и злей. Ничего не отвечал дарингийский царь — и пришёл вечер, за ним ночь, а когда наступило утро, земледельцы Даринго увидели, что беспощадный песок совсем уже почти засыпал их поля и убивает посевы. Голод грозил стране — и тогда царь позвал к себе Маиру.

— Мне тяжело признавать свою слабость, дочь моя, но если есть ещё во мне какой-то разум, то я не буду более ждать — иначе станет слишком поздно для Даринго. Ты хотела идти к Джакии, моя Маира — так иди к ней теперь.

— Спасибо, папа! Я обязательно вернусь опять.

И, поцеловав на прощание отца, Маира ушла.

С тех пор у царевны стало будто бы два отрочества — одно в Даринго и одно в лютых землях. В Даринго были 

высокие залы дворца, и красивые ткани, и дорогие украшения, и обходительные слуги — и неизменно задумчивое лицо царственного отца. А в лютых землях Маира спала под открытом небом и не носила ни одежды, ни украшений — зато начинала постепенно слышать и чувствовать траву, и воду, и леса, и зверей. Сама Джакия иногда говорила с ней, но не очень часто — гораздо чаще Маира просто ощущала каким-то неведомым образом неусыпное внимание богини, мягкое и будто бы выжидающее. Это было почти физическое ощущение — чуть тревожное, но всё-таки приятное.

За днями бежали дни, за месяцами шли месяцы, за годами ползли года. И вот наступил тот солнечный и ветренный час, когда Маира, стоя на речном берегу, чувствовала неясное беспокойство и даже лёгкое раздражение. Она не понимала, куда ей хотелось — в лес, в реку или в луга — а может, и вовсе в Даринго? Обычно выбор будто бы совершался сам — а теперь его нужно было сделать, и это злило. Вдобавок, у Маиры болел живот.

Наконец она выбрала реку и шагнула было в мелкую воду тёплой заводи — но тут почувствовала, как какая-то капля ползёт по её ноге, хотя она и не в воде ещё. Она посмотрела вниз и увидела, что это кровь — совсем маленькая капелька, но определённо кровь.

— Я поранилась?  — спросила Маира у себя самой чуть растерянно, и вытерла капельку пальцем.  — Где это я так незаметно могла пораниться?

— Нет, ты не поранилась,  — отликнулась вдруг Джакия, стоящая рядом на песке. Маира не почувствовала на этот раз приближения богини и вздрогнула от неожиданности.  — Ты не поранилась, это другое.

— Что это?

— Это ты стала взрослой, Маира — по законам Даринго и по законам неба. Тебе разве не рассказывали про это во дворце отца?

И тут же Маира вспомнила, что рассказывали, конечно. Сам отец говорил с ней про это, но слова его казались путанными и неловкими, а взрослая жизнь — такой бесконечно далёкой...

— Что же это значит, Джакия?

— Это значит, что пришло время выбора. Быть взрослой — значит выбирать. Да, в первую очередь именно это, моя девочка. И вот теперь ты должна выбрать, Маира, кем ты хочешь быть? Женщиной Даринго или женщиной моих земель?

— Я должна выбрать...  — непонимающее повторила Маира вслед за богиней.

— Ты не можешь, конечно, сейчас понимать вполне ни того, ни другого,  — продолжила Джакия.  — Но в мире смертным часто приходится выбирать, не понимая... Да и богам приходится, только их ошибки стоят стократ дороже. Но не думай сейчас об ошибках, юная Маира! Выбирай сердцем. Кем ты будешь впредь — женщиной Даринго или женщиной Джакии?

Маира затравленно оглянулась вокруг. Где-то вдали была Чёрная Стена, и над нею в дымке был роскошный дворец отца — царевна не видела его отсюда, но знала, что он там, что во дворце любят её и ждут. А тем временем за спиной у неё были рощи, а перед нею — реки, за реками — травы; и всё это были не просто 

рощи, реки и травы, а жизнь, которую Маира уже научилась чувствовать и понимать. Как можно было выбрать? В отчаянии взглянула царевна на Джакию — и словно впервые увидела богиню, почувствовала жар и силу её глаз...

— Я хочу быть твоей женщиной, Джакия, твоей!  — выпалила Маира быстро, быстрее, на одном дыхании, выпалила так, как бросаются жарким летним днём в ледяную воду с крутого берега.

— Хочешь?

— Да, хочу.

— Что ж... ты сделала выбор, и я услышала тебя, Маира — моя Маира.

Тотчас же суховей, скрывавший тело богини от глаз царевны, взревел и взмыл ввысь, осыпая берег мелким золотым песком. Маира впервые увидела Джакию обнажённой. Каждый изгиб её бронзового тела был безупречен, каждое движение дышало какой-то первобытной доисторической мощью... Сильные руки Джакии подняли Маиру в воздух, и та впервые испугалась грозной богини-владычицы. Но горячи были страстные поцелуи Джакии, излившиеся на Маиру обжигающим дождём, и, разбуженный ими, встречный огонь загорелся в юном теле царевны.

— Хочешь ты быть моей?  — спрашивала Джакия, касаясь Маиры тут и там, лаская и дразня её своими ловкими пальцами.

— Да, Джакия, да,  — жарко выдыхала царевна, извиваясь всем своим девственным телом.

Ощущения, рождаемые касаниями богини, из томительной щекотки выросли до чего-то невероятно огромного, чему Маира не знала имени — и это безымянное ринулось на неё и обрушилось тяжёлой волной, погребая под собою все остальные чувства. Маире показалось, что в единый миг мимо неё пронеслись все неисчислимые тысячелетия, остававшиеся этому миру до последнего пожара — и пожар вспыхнул, охватывая всё живое и мёртвое... «Это конец»,  — думала Маира,  — «И как же он прекрасен! »

Джакия прочла эту наивную мысль в сердце у Маиры и рассмеялась, обнимая её трепещущий юный стан.

— Это не конец, девочка моя! Это только начало.

И вновь взвыл суховей, и, статно вышагивая под звуки его грозной музыки, из рощ вышел желтоглазый громадный зверь с костяным гребнем. Джакия опустила Маиру на землю, на колени, к зверю спиной.

— Ни о чём не думай, девочка,  — негромко прошептала богиня, придерживая Маиру за плече и легко касаясь её груди.

Но Маира не могла не думать — обернувшись, она видела красный покачивающийся уд зверя, и чувствовала приближение чего-то, чего боялась.

— Мне страшно!  — вскрикнула она, цепляясь пальцами за руку Джакии.

— Это верно, моя прекрасная, тебе страшно. Но ты уже выбрала.

Взревев, зверь ринулся на Маиру, когтистыми лапами толкнул её в спину, и Маира склонилась вперёд, упираясь ладонями в песок. Рука Джакии легла ей на голову, поглаживая и перебирая пшеничные пряди — а зверь толкнулся, прорываясь в узкое девственное влагалище. Боль накрыла Маиру тёмной горячей волной — так же, как минутою раньше накрывало наслаждение. Она взвыла, сжимая в горстях сыпучий песок, и сквозь слёзы взглянула на Джакию — но лишь золотое сияние виделось ей за качающейся пеленой.

Зверь неистово долбился в Маиру своим чудовищным фаллосом, который, казалось, проникал до самого живота, не оставляя места никаким чувствам, кроме чувства животной боли. Её нельзя было высказать словами — можно 

было лишь выть, вонзая ногти в себе в ладонь или в руку Джакии, выть и плакать, ничего не видя от слёз. Маира не знала, сколько времени прошло, прежде чем горячее звериное семя хлынуло в неё и переполнило её, и потекло по ногам, обжигая их и источая терпкий незнакомый аромат. Не чувствуя больше зверя в себе и его когтей на своих плечах, Маира повалилась было на песок — но руки Джакии удержали её.

— Ещё не всё, моя женщина.

И следующий зверь ринулся на Маиру, чтобы иметь её на песке так, как это делают звери — без нежности, без поцелуев, без слов. А потом был ещё зверь. И ещё. И ещё.

От боли Маира едва понимала, что происходит, и совокупляющиеся с ней звери начали сливаться у неё в голове в нечто единое — рычащее, когтистое, шерстяное... И тогда всё закончилось.

— В моих землях много ещё кто живёт, но с тебя довольно сейчас,  — произнесла Джакия, и, без усилия подняв обмякшее тело Маиры, прошла с ним к реке, где погрузила его в нежную чистую воду. Вода струилась вокруг, забирая с собой грязь и кровь, и Маире казалось, что это прохладные пальцы реки теперь проникают в неё и ласкают её разодранное лоно. Омыв царевну, Джакия вынесла её на берег и уложила, неподвижную, на мягкий влажный песок.

Минуты летели за минутами в молчании, прерываемые лишь тихими вхлипываниями Маиры. Потом она перестала плакать и лишь дышала, а Джакия сидела на песке рядом и смотрела в её раскрасневшееся лицо. Наконец она заговорила:

— Детство кончилось. Ты теперь — моя женщина, женщина Джакии; и ты будешь ею всегда.

— И мне нельзя будет вернуться к отцу уже?  — тихо спросила Маира.

— Ты задавала этот вопрос как-то прежде. Помнишь ли ты, каков был ответ?

— Помню. Ты сказала, что любой ребёнок свободен в твоих землях.

— Да. А ты — не ребёнок. И на этот раз ответ — нет.

Маира глубоко вздохнула. В глубине души она знала ответ раньше, чем услышала его.