Кузен. Часть 1

Неожиданно меня ошарашила телеграмма из Арстона. В то время я расслаблялась на южных склонах реки Моро́, поблизости от Бисквитского залива, наслаждаясь густым и ароматным браунвайном.

— Мадам, для вас поступила телеграмма из Арстона, — произнес портье с акцентом «А-арр-стона», приветствуя меня в невысокой цилиндрической шляпе. Его улыбка была вежливой, усы завивались над верхней губой, а глаза выражали безграничную преданность. Но в его серо-голубых зрачках можно было уловить жаждущий взгляд, скользящий по моему телу словно нервными пальцами ласкают мои выпуклые и чувствительные места. Я ощутила дрожь между лопатками и жжение внизу живота и поспешно удалилась, чтобы не выдать свое соблазнение, бросив портье серебряную монетку.

Я закрыла дверь номера на два оборота ключом, сняла халат из ситца, под которым был купальный костюм, и бросилась животом на мягкую прохладную постель, покачивая ногами в воздухе и разглядывая темно-голубой бланк телеграммы. Телеграмма (как и все остальные) была короткой до смешного.

«Приезжайте. Бабушка хочет собрать всю семью. Клэрис»

Мне оставалось только гадать, зачем старой Изергейс потребовалось собрать всю семью в нашем старинном родовом поместье в Арстоне – скучном и унылом местечке, где я провела первые 14 лет своей жизни. Возможно, она хотела объявить завещание? Но нет, я не думала, что она уже готова расстаться со своей душой. Тогда зачем? Может быть, она снова планировала выйти замуж? Женская любопытство и мой авантюризм подтолкнули меня отправиться в этот забытый богом уголок и провести там как минимум два уикенда. Отчаявшись воплотить в жизнь начавшийся роман с молодым капитаном-кавалеристом, отдыхающим в том же отеле, я собрала свои вещи и с любимым дорожным чемоданом отправилась вечерним экспрессом.

Поездка в вагоне первого класса была вполне заурядной и не отличалась чем-либо примечательным. Я смаковала сухое Порте́с из винограда урожая ранней осени и грызла яблочный миндаль, глядя в окно на проплывающие мимо красочные пейзажи, возделываемые крестьянами поля и крохотные деревеньки с красными и зелеными черепичными крышами.

Фамильное поместье Арстон находилось на севере страны, неподалёку от границы с Ругарией, с народами которой пару столетий назад наши предки вели нескончаемою войну. Поэтому наш за́мок скорее напоминал неприступную крепость из серого камня, покрытого струпьями темно-зеленого мха. Все мы, весь род Арстонов, вышли из этого поместья, там же мы породнились с Изергейсами, Кларками и Се́рвантсами.

Еще буквально в прошлом столетии поместье процветало, благодаря выгодному расположению в бухте Ледяной реки, по которой шли нескончаемые караваны в Ругарию, Салезию, Ванцинию и иные близлежащие государства.

Но новая эра ознаменовала повсеместное строительство рельсовых путей, по которым нескончаемыми гусеницами засновали туда-сюда поезда: красные — грузовые, синие и зеленые — пассажирские, военные — серо-песчаного цвета, белые — медицинские. Тогда и проявилась невыгодность расположения нашего имения среди 

колючих скал, мимо которого прокладывать рельсовый путь было весьма накладно и невыгодно. Как следствие, наше имение быстро пришло в запустение, близлежащие деревни разорились, жители подались в поисках лучшей жизни в Вилстон, Каррингстон и в шахтный поселок Блэкистон. Мы — многочисленные дети Арстонов, Изергейсов и Се́рвантсов так же разъезжались из имения, словно подросшие птенцы, улетающие из гнезда. Кто-то покинул дом, чтоб получить должное образование, как, к примеру, я, моя сестра Моллис и юный кузен Хосе. Многие мужчины нашего рода в период семилетней войны встали под знамена Скупого Царя и погибли. Иные из близких и далеких родичей обзавелись имениями, семьями и делами в более благоприятных населенных пунктах и порвали всяческую связь с увядающим родовым гнездом. У Кларков своих детей не было, поэтому они остались в имении, и всю свою жизнь безвылазно прожили в нем, вместе ухаживая за нашими престарелыми предками-основателями и помогая с ведением хозяйства и поддержанием в имении порядка. Мой отец, старик Карл Арстон покинул этот мир минувшей зимой в возрасте 93 лет, оставив вдовой свою третью жену, 30-летнюю Зои, которая была всего на год моложе меня. Парой лет ранее представились господу с разницей в месяц моя матушка Матилда Арстон и Джоул Изергейс, муж старухи Хлои, что на правах Старейшины правила сейчас оскудевшим имением. В ближайший четверг старухе исполнялось 90, и вероятно к этому событию она приурочила сбор семьи, чтобы...

...в этом месте кишело предположениями, но было ясно одно: неизбежно произойдет что-то неожиданное. Ведь в семье Хлои Изергейс, скромной и замкнутой, не принято устраивать шумные семейные вечера без серьезной причины.

После ужина в ресторане поезда, насладившись цезаркой с кунжутным соусом и оранжевыми маслинами, я растянулась на мягкой кровати первого класса и размышляла о том, кто из многочисленных родственников приедет на этот раз в поместье Арстон по приглашению семьи. Нас, потомков Арстонов, становилось все меньше на этом свете. Однако честно говоря, я просто хотела провести эти дни в компании хоть как-то приятных людей, а не слушать скучные истории от старой девы Клэрис и ее плешивого брата Бориса - румяного толстяка с запахом паровоза и щербатыми зубами - или других старых и скучных родственников.

Признаться, я не посещала поместье уже два года. Весть о смерти отца застигла меня на другом континенте, и я не успела приехать на его похороны. Наверняка старый мужик и его высокомерная жена Зоя ничего не знали о моем существовании, так что отец ушел из этой жизни без моих слез. Однако был человек, которого я действительно любила - моя мама, и весть о ее тяжелой болезни заставила меня покинуть самую гущу событий своей успешной научной карьеры. Тогда я последний раз приехала в Арстон. Был душный август, а небеса все еще пропитывались звуками пропеллеров военных самолетов, летевших на юг, хотя официально война на трех континентах уже закончилась.

Любимая матушка покинула нас неожиданно. Казалось, что только вчера я без устали пребывала у ее кровати, держа сухую и морщинистую ладонь в своих руках. И теперь, под этим обильным дождем, гробовщики опускают черный гроб во влажную серую землю. А я стою, невозможно извлечь ни одну слезинку, просто не могу поверить ВСЕМУ ЭТОМУ! Слезы пришли позже. Они были бесконечными. В эти дни полные горя появились несколько новых морщинок вокруг моих глаз. Показалось, что помимо меня для остальных членов семьи потеря матери не оказалась такой большой потерей. С другой стороны, эти люди уже привыкли к постоянству смерти своих близких так же, как к повседневности бытовых дел - это было для них как каменная плита на фоне повседневной жизни. А я действительно ПОТЕРЯЛА, может быть, впервые за всю свою жизнь, и переживала свою потерю практически в одиночестве. Сложно сказать, но я почувствовала поддержку только от моего двоюродного брата Хосе. И ведь тогда ему было всего лишь шестнадцать, и он уже готовился покинуть серые стены замка, так же как мы с Моллис когда-то делали это. А пока что он чувствовал себя так же изгнанным и отвергнутым в этом доме престарелых, как и я.

После похорон матери я уходила на утес и проводила там целый день, то проливая горькие слезы, то просто смотря на простирающуюся передо мной Костомарскую долину.

Однажды я заметила Хосе, который сидел неподалеку и так же, как и я, уставился вдаль. Я его позвала и он сел рядом. Мы долго молчали, каждый размышляя о своем, а потом он достал из-под своей рубашки белую лепешку и разломил ее пополам, протянув половину мне. Раньше этот кусочек не вызывал у меня никаких эмоций, но тут вдруг я почувствовала голод, который я никогда раньше не испытывала, запах свежего хлеба наполнил мои ноздри и окутал мой разум. Может ли быть что-то прекраснее хлеба на открытом воздухе? А этот хлеб был теплым, согретым телом моего брата! Я попробовала его тепло и моя скорбь начала постепенно отступать. Не знаю, в чем заключается эта особая магия. Но до наступления вечера мы даже обменялись несколькими словами и вернулись в дом вместе, под покровом сумерек. На следующий день он снова пришел со свертками и загадочной улыбкой на лице. В них была лепешка, отварное мясо, яйца и фляга ароматного цветочного вина, которое пьется как роса и опьяняет так же как цветущая сирень.

Я попробовала угощения, а затем он начал рассказывать о своем пребывании в доме, о себе и... об моей маме. Оказывается, они были очень близки и Хосе проводил последние пару лет, по большей части, в маминой библиотеке, читая ее разнообразные книги - как произведения этого мира, так и творения людей ушедших цивилизаций. И он так ярко рассказывал: о прочитанном, о выдуманном, о разговорах с моей мамой - его тетей. Его черные глаза словно блестели и сверкали, будто агатовые камушки; его юношеские губы на румяном лице нежно дрожали; его темные кудри шевелились под воздействием легкого восточного ветерка.

Так мы приблизились друг к другу, чувствуя духовную связь, несмотря на значительную разницу в возрасте. Несмотря на то что мы были двоюродными братьями, он всегда уважительно называл меня "тетушка Аннетт", и это вызывало во мне одновременно игривое и трепетное чувство. Он очень интересовался моими путешествиями, учебой, странами и мирами, которые я посетила. О звездных скоплениях на небе и об Иных мирах за гранью ночи. О различных народах, их традициях и кулинарии. Об окружающей природе и войнах. Мне было так легко разговаривать с ним, что слова просто льются из меня рекой. И каждую ночь, засыпая, я с нетерпением ждала утра, чтобы снова встретиться со своим юным двоюродным братом, который стал для меня яркой свечой в холодной темноте моего родного дома после смерти мамы.

И вот, перебирая мысли в покачивающемся поезде под светом проходящих фонарей на дороге к поместью, я подумала о Хосе и почувствовала ускорение сердцебиения, а лицо загорелось жгучей пытью. С мыслями о проведенном времени с Хосе я заснула.

На крайней станции Вилстон меня встретило суровое северное небо и пронизывающий до костей холодный ветер. Меня приветствовала стареющая Клэрис: ее черные волосы, раньше такие густые и блестящие, теперь усыпаны серебряными прядками; она нервно улыбалась своим бледным губам без помады, а ее выцветшие глаза были острыми и ясными. На щеке у нее была маленькая родинка, которую я всегда считала очаровательной. Мы обнялись, и она плотно прижала меня к своему худому телу.

— Ах, дорогая Аннетта, ты цветешь и благоухаешь как дикая роза среди острых скал. — Ее голос зазвучал мелодично и полностью не соответствовал ее непримечательной внешности.

— Привет, Клэрис. Ты выглядишь замечательно, бодрой и свежей.

— О, сестра, не льсти мне. Я помню, что такое зеркало, и вижу, что годы проведенные в Арстоне сделали со мной.

— Ты знаешь, почему нас собрали всех?

— Нет. Бабушка почти все время остается в своей комнате и общается с нами через записки, которые передает Марта. Но ты знаешь, она Главная Старейшина клана, и мы должны выполнить ее приказ. Поэтому нас всех созвали.

— Сколько гостей ожидается?

— Боюсь, годы величия клана Арстонов уже позади. Осталось всего лишь несколько стариков. Остальные либо отказались от связи с Семьей, либо погибли за Седьмым Холмом. Единственная надежда на вас, молодых: на тебя, Хосе и Эльви.

Клэрис была права. Когда-то могущественный клан Арстонов, который два столетия защищал эти земли от нашествий северян, угасал.

Молодежи нашей семьи, способной продолжить род Арстонов, осталось очень мало. Я сама была слишком увлечена своими путешествиями и научными исследованиями, и привыкла к независимой жизни, поэтому не испытывала желания обзавестись семьей и потомством.

Когда Чак, водитель с хромой ногой, помог загрузить чемоданы и коробки с моим багажом в автомобильную коляску, я с Клэрис уселись на скрипучее заднее сиденье, и шумный двигатель понес нас по извилистой горной дороге к дому. За окном проносились серые и мрачные пейзажи, которые мне были знакомы еще со времен детства и вызывали ностальгическую улыбку. Замок выглядел как неприступный страж среди острых горных вершин, которые едва покрывались низкими кустарниками цветущих шиповников.

Первое, что я заметила после того, как автомобильная коляска въехала во двор замка, был Хосе. Он стоял у северной стены, рубя огромные поленья не менее огромным топором и напоминал странного варвара из мрачных книжных историй, которые я читала в маминой библиотеке.

— Хосе! Хосе! — закричала я, вылезая из коляски и игнорируя протянутую руку слуги. Я побежала к нему, держась за подвергающиеся запутыванию юбки.

Топор с грохотом ударил по следующему полену, от которого щепки разлетелись в разные стороны, а юноша повернулся ко мне и улыбнулся своим белоснежным зубам.

— Кузина! Тетушка Аннетт! — он распростер объятия без какой-либо стеснительности от своего обнаженного торса, покрытого жемчужными капельками пота. И я сразу же прильнула к нему грудью, а он легко поднял меня с земли и начал кружить в воздухе, громко смеясь. Мои руки ощутили влажную кожу его спины, на которой явственно выступали мышцы, а запах его тела внезапно окутал меня, словно аромат цветочного вина.

Когда он, наконец, поставил меня на землю, мне пришлось на время опустить взгляд, чтобы справиться с дрожью в коленях. Когда я наконец восстановила свои эмоции, я тихо приветствовала его:

— Привет, кузен. Рада тебя видеть!

— Тетушка Энн! Я так рад увидеть тебя! У меня столько всего рассказать! Давай пойдем в дом! Попьем чай! Я помогу тебе поднять твои вещи наверх. — Юноша надел на себя массивный вязаный свитер, скрывая свое спортивное тело и оттолкнув слугу, самостоятельно поднял чемоданы и направился к главному входу. Только теперь я осознала, где нахожусь, и окинула серым и холодным замком мой родной дом мысленным приветствием. Как бы ни было, но я очень скучала по этому месту. В последнем окне северного крыла замка я разглядела бледное пятно. Старуха Изергейс все время наблюдала из него, сжав тонкие морщинистые губы.

Несмотря на холодность замка снаружи, внутри меня приветствовали теплота, уют и яркий свет. Чернокожая горничная Лукреция в безупречно белом фартуке сдержанно приветствовала меня у порога, склонив голову, а я просто обняла ее и прижалась к мягкой и горячей щеке женщины, которая вырастила не одно поколение Арстонов на своих руках.

В гостиной пылал камин. У огня в своем любимом кресле сидел румянец Борис и изогнул свои полные губы в улыбке. Оставшиеся волосы покрывали его лысеющую голову, а живот, похоже, стал еще больше и едва помещался на его округлых коленях. В толстых желтоватых пальцах он держал тонкую трубку с ароматом Польвандского табака.

— Привет, Аннетт!

— Здравствуй, Борис!

Он попытался встать, но это доставило ему большие трудности. Я поспешила подойти к нему и махнула рукой, чтобы он сел обратно в кресло. Затем я наклонилась и поцеловала кузена в щеку.

— Как ты сюда добралась?

— Очень хорошо! Паровозы сейчас очень быстрые и могут доставить тебя из южных стран на восток или запад со скоростью стрижа, летящего к южным морям в конце осени.

Борис выпустил клубы серого дыма и улыбаясь разглядывал меня своими добродушными и хитрыми глазами.

— Мы читали твои последние работы и книги. Теперь ты известный человек в литературном мире. Но для нас ты все еще озорная Эннчи с беспорядочной прической и поцарапанными коленями – такую мы всегда помним тебя. Обещаешь сыграть со мной партию в "Башни" после ужина?

— Не надо донимать кузину, безстыдник Борис. Она устала от дороги и, я думаю, после ужина она предпочтет расслабиться в теплой ванне с горячей водой, а не проводить вечер в скучной и мрачной компании! — поправила мужа Клэрис. Она успела сменить одежду на более простую, но Борис только подмигнул мне левым глазом и продолжил курить свою трубку, глядя на пламя в камине.

К обеду за огромным столом, освещенным свечами, собрались небольшая группа родственников: Клэрис, Борис, Хосе и я. Мы с Хосе пришли первыми, хотя ожидали приезда еще нескольких родственников к вечеру.

После обеда служанка Марта пригласила меня пройти в комнату старой Изергейс для приветствия. Зайдя в полутемную комнатку с минимальной мебелью я поклонилась (как требовалось по традиции нашей семьи) и остановилась в нескольких шагах от бабушки, чтобы узнать о ее здоровье. Старуха молча рассматривала меня, сжимая губы так крепко, что их почти не было видно. Затем, так и не произнеся ни слова, она махнула рукой, чтобы я покинула комнату, и повернулась к окну, показывая своим видом, что аудиенция окончена.

Меня огорчило такое отношение ко мне! Я, конечно, многое могу объяснить возрастом и старостью, но прежде бабушка хотя бы приветствовала меня, а теперь она не произнесла ни слова в мой адрес, словно я иностранка и у меня нет крови Арстонов! Во мне бунтовал дух протеста и пытался выбраться наружу, и только с большим трудом мне удалось подавить его!

Я была расстроена и в рассеянном состоянии грустно шла по безбрежным коридорам старинного замка, пока ноги не привели меня в кухарскую комнатку - это место, куда я убегала в детстве, когда мне было плохо или кто-то обижал меня. В комнатке горела лампочка, старая темнокожая Лукреция сидела на диванчике, прижавшись спиной к стене и надев на нос очки с маленькими стеклами, читала небольшую черную книжку с серебряным крестом посередине - библию. Увидев меня, она улыбнулась, отложив книжку в сторону, и протянула мне свои морщинистые руки.

- О, дорогая Аннетта пришла. Приветствую тебя, девочка. Мы ждали тебя!

Марта, личная служанка старухи Изергейс, которая только что отчитала меня, недовольно взглянула на меня и сжав губы (точно как ее хозяйка), положила свою работу по вязанию и спешно вышла из комнаты.

А Лукреция, похоже, не заметила всего этого, взяв мои ладони в свои теплые заботливые руки, она заглядывала мне в глаза и задавала вопросы:

- Ну рассказывай! Как ты поживаешь далеко от дома? Где успела побывать? Нашла ли ты свою половинку? Вспоминаешь ли нас? Вижу, что ты чем-то обеспокоена...

Я молчала, с невероятным усилием сдерживая слезы. Мне и правда было до горького обидно, что бабушка так обошлась со мной. Просто я привыкла быть сильной и не показывать своих слабостей. Но здесь, в этой комнате, в которой столько слез было выплакано в фартук доброй Лукреции, которая порой понимала меня даже больше, чем мама; в этой уютной комнате, запахнутой свежими булочками и ароматом ванили; в комнате, которая вызывает детские воспоминания, мне опять хотелось стать маленькой восьмилетней Энни и уткнуться лицом в белоснежный фартук нашей горничной и позволить себе выразить свои чувства.

Старая няня (да-да, она же и кухарка и горничная и няня одновременно) все поняла без слов.

— А давай-ка я угощу тебя напитком из шиповника на кленовом меду, такое конечно не подают ко столу господам, но у меня больше ничего нет, а тебе это, кажется, совсем не помешает попробовать.

Лукреция ловко слезла с кровати и налила в большой глиняный кувшин ароматной мутно-оранжевой жидкости с пенкой сверху. Разливая напиток по стеклянным выпуклым бокалам, мы звонко стукнулись о посуду:

— За мою любимую девочку Энни! — произнесла Лукреция и выпила содержимое своего бокала одним глотком, отерев пену над верхней губой задником руки.

И я тоже принялась пить несколько глотков. Напиток был горько-сладким со слегка кислыми нотками летнего дня на цветущей поляне и щипал губы мелкими шипучими пузырьками. Через несколько мгновений приятно жгло в желудке, а в голове раздался шум от хмельного оболочения моего детского разума.

И сразу же в слегка расплывшихся от слез глазах зажглись огоньки, и все происшествия показались такими мелочами, что я тут же забыла о старой ворчливой Хлое и стала бессвязно перепрыгивать с одной темы на другую, рассказывая Лукреции обо всем, что со мной случилось за последние годы. Я не заметила, как опустела моя кружка и снова наполнилась. Посещение этого уютного кулинарного уголка позволило мне выговориться, расслабиться и полностью осознать, что я дома, в своем доме, иначе быть не может!

Когда я поняла, что долго сидеть на топчане не могу, я решила встать. Однако, после того как встала, почувствовала, что ноги не очень уверенно меня держат из-за избытка выпитой браги.

Лукреция сразу поняла моё состояние и приготовила чашку ароматного чая с земляникой и березовым соком. Пока чай настаивался, она вызвала посыльного мальчика и шепнула ему что-то на ухо. Мальчик лишь кивнул и быстро убежал, шурша своими голыми пятками.

Чашка чая наполнила мое тело приятной тяжестью, проникнув в его самые отдаленные уголки. Я только успела выпить половину чашки, как сердце замерло в груди, словно не решаясь начать биться снова. И в этот момент, улыбаясь, Хосе заглянул в дверь! В его черных волосах застряли крошечные частички дерева, его свитер пах новой древесиной, а его тело было разогретым от мужского напряжения.

— Тетушка Энн, давайте пойдем. Я провожу вас до вашей комнаты. Блуждания по бесконечным коридорам замка очень утомительны и оставляют путника без сил - я это знаю!

Я была готова лететь с ним на самую высокую башню замка. И еще (хотя ругала себя за такие мысли) я хотела, чтобы он нес меня на руках до комнаты, чтобы прижаться к его сильной груди, вдыхая его запах и покачиваясь в такт его шагам.

Я поцеловала милую Лукрецию в щеку, благодаря её за радушный прием и уверенно вышла из комнаты, подставив локоть Хосе и позволяя ему подержать меня за руку.

Лукреция тем временем протянула Хосе какой-то сверток, который он быстро убрал в широкий карман штатов, и галантно взяв меня под ручку, повел вдоль длинного сумрачного коридора.

Наши шаги гулко отдавались под арочными сводами потолков, и я, немного схитрив и притворившись более пьяной, чем было на самом деле, прижималась к Хосе всем телом. Я ощущала, как моя грудь вжимается в мускулистую руку юноши, а в моей голове проносились ужасно порочные, но невыносимо желанные мысли: КАК он может ласкать такими руками, ЭТИМИ руками. И от этих мыслей горели кончики ушей, а внизу живота постепенно назревал небольшой ураган, распространяя все дальше и дальше по телу приятные теплые волны. Я в тот миг желала одного, желала этого юношу, желала очутиться в его объятиях, ощутить его власть, его мягкость и твердь, его нежность и напор, его благородство и хищность. В тот момент я не задумывалась о том, что это мой кузен, мой родственник, ибо мы не были родственниками по крови, а лишь по имени. Несомненно, это осуждалось бы и Обществом и Семьей, но зато я не боялась оскверниться перед богом (в которого не очень-то верила) и перед наукой (которую боготворила).

Мы проходили мимо каких-то комнат, некоторые были заперты десятилетиями, замки́ и петли на них проржавели до неузнаваемости, и оставалось только догадываться, что именно за ними находится. Иные были мне знакомые, в них я пряталась, играла в период беззаботного детства или уединялась от всех в пору терновой юности.

Хмель весело шумел в моей голове, а близость желанного юноши пьянила не только мозг, но и мое сердце, и тайную норку моей женственности. Мысли, возникающие в голове, напоминали запутанный котенком клубок ниток, а неудержимые желания дурманили своей беспечностью, легкомысленностью и запретностью.

— Хосе? — я спросила задумчиво. — А ты знаешь, что скрывается за этой дверью? Я услышала какой-то шум!

— Неужели? — Мы остановились, и Хосе прислушался, повернувшись к старинной дубовой двери с низким порогом.

Воспользовавшись этим моментом, я приподнялась на цыпочки и, поцеловав юношу в щеку, с громким смехом побежала прочь от него.

— Погоняй! — закричала я, скрываясь в проеме скромной боковой дверцы и поднимая тяжелые юбки. Быстрыми шагами я двинулась по частым ступеням винтовой лестницы. Этот участок коридора был мне знаком. За спиной я слышала тяжелое дыхание кузена, которое одновременно подстегивало и возбуждало меня. Мои губы до сих пор помнили ощущение его колючей (он уже бреется!) щеки и нежной кожи под щетинкой. В голову настойчиво лезли мысли о вкусе его розовых нежных губ, и я сопротивлялась им, как могла, иначе бы...

Лестница закончилась быстро, и я очутилась в небольшой башенке с узкими окнами-бойницами, через которые проникал дневной свет, создавая размытые белые пятна на противоположных стенах. Пол покрывался толстым слоем пыли, а посередине комнатки стоял перевернутый ящик. В детстве мы приходили сюда играть в карты наедине. Холодный ветер проникал сквозь узкие окна и беспокоил мои растрепанные волосы и одежду, проникая под низкий подол и охлаждая обнаженную кожу бедер. Однако он не мог подавить мой беззаботный задор.

Я затаилась возле проема двери и ждала, когда Хосе появится в башне со спешкой. Вот он вбежал внутрь, сделал пару шагов и остановился, неуверенно оглядываясь в поисках меня.

Я быстро приблизилась и, повысившись на цыпочки, закрыла ему глаза своими ладонями. Я решила превратить все это в игру, в забавную шутку. Но как только мои ладони коснулись его расстроенного и потного лица, как только кончики моих пальцев ощутили грубость его бровей и моя грудь прижалась к его сильной и мускулистой спине, я забыла все. Мои колени предательски задрожали и я прошептала слабым и неуверенным голосом:

— Угадайте... кто я?

Он медленно обернулся, а я медленно опустила руки. Я, обычно привыкшая получать все, что хочу, и отказываться от ненужных поклонников одним взмахом ресниц, таяла перед ним словно первый снег под черными блестящими агатами его глаз. Я была потеряна перед ним, утонула в теплом и влажном тумане его взгляда. Мое сердце бешено колотилось в груди, словно живой человек, запертый в бочке и брошенный в море. Мои ладони были влажны от возбуждения, хотелось вытереть их о длинное платье. Но это был только его взгляд. А если он захочет... если ему придет в голову... если он просто коснется меня кончиками пальцев... А если...

Я не хотела признаваться себе, но в то же время я желала пойти на этот эксперимент, затаив дыхание и ожидая, что будет дальше. И самое стыдное, что я вынуждена была признать перед самой собой, это то, как наполняется желанием низ моего живота, как набухает мой женский цветок, как огонь его охватывает и как его нежные лепестки покрываются влагой.

И я просто закрыла глаза и, ощущая непередаваемое блаженство, упала в бездну.

Неизвестно, сколько продолжалось это падение, но сильные руки моего Хосе подхватили меня за спину и прижали к себе. Затем его губы оказались на моих и...

... о последующем я не могу рассказывать, так как эти чувства и ощущения не могут быть переданы словами ни на одном из существующих языков, будь то мир или Исчезнувшая цивилизация.

Мои руки скользили по его спине, по широким узловатым узорам на свитере, ощущая под ним силу и тепло его тела. Я хотела снять с него эти одежды, эти преграды, которые не позволяют полностью насладиться красотой и неизведанностью его безупречного тела.

Мысли в моей голове возникали и исчезали, словно светлячки в темноте или угольки разбросанные от костра, словно падающие звездочки.

Я желала его... Я чувствовала, что он тоже желает меня... Мне это пугало... Я не могла сопротивляться... Искушение было настолько сильным... И его губы... И его руки... И его близость... И я погружалась в бездну... Как будто невидимая река уносила меня прочь... Далеко-далеко... И я...

... и наконец я очнулась! В объятиях было уже меньше силы, а поцелуй, который высасывал из меня душу, прекратился. По всему телу пробежала ледяная волна страха, но страх возник не из-за осознания происходившего. Нет. Я испугалась, что он уйдет, оставит меня одну, отвергнет и поругает за случившееся. Я боялась, что он возненавидит меня. Готова была ползти за ним на коленях и умолять остаться, вернуться...

Он лишь смотрел на меня взволнованным взглядом. Его грудь поднялась и опустилась от частого дыхания. Губы после поцелуя припухли и были влажны (мне даже захотелось протянуть руку и вытереть эту влагу с молодых, ранее не целованных - теперь я точно знаю - губ, но я сдержала себя).

— Родственник? Мы правильно поступаем? Ведь это...

— ... грех? Ты так хочешь сказать?

Он только моргнул в ответ.

— Несомненно, частично это грех. Но людям свойственно грешить. Каждый сам выбирает, насколько тяжелый грех он готов принять на себя и нести эту ответственность до конца своих дней. — Мой голос дрожал предательски, несмотря на все мои усилия сохранить спокойствие.

— Понимаешь! — он улыбнулся. — Я..., — он задумался, отвел взгляд в сторону и забавно почесал свою черную шевелюру длинными пальцами. — Я не боюсь этого греха. Я лишь не хочу, чтобы твоя репутация как-то пострадала от этого. А насколько страшен этот грех? Ведь мы с тобой не чужие, мы...

— Родственники? Мы двоюродные брат и сестра. Мы связаны кровью, но в наших жилах течет разная кровь. Мы всего лишь родня по фамилии. Страшен ли этот грех? Думаю, не страшнее того, когда солдаты убивают друг друга и мирных жителей, защищая интересы и сокровища жадных правителей. Но если бы мы были родственными душами, я бы никогда не позволила себе то, что произошло минуту назад. Для меня это был бы настоящий непоправимый грех.

Кажется, только сейчас до меня начинает доходить, что я натворила и какую пропасть открыла перед собой и перед бедным юношей. Я поругала себя за свою развратность и спешу исправить положение.

— Но милый кузен. Думаю, ты безусловно прав. Я позволила себе вольность и хочу попросить у тебя прощения. Вероятно, на меня повлияла оглушительная брага старой Лукреции. Боюсь мне нужно поспешить в свои комнаты и подготовиться к семейному ужину. Пойдем же, пока наше отсутствие не станет заметным и прислуга не начнет искать нас.

Он некоторое время смотрел на меня задумчиво, а затем произнес:

— Если позволишь мне сказать несколько слов, дорогая Энн, я сразу же провожу тебя к покою. Хотя... Я всё равно буду рядом с тобой, в любом случае. О, я просто хотел... Разреши мне заговорить, милая кузина?

Я с интересом посмотрела на него и подняла бровь (это был мой приём, который озадачивал кавалеров, желающих что-то мне сказать — они начинали путаться и терять серьёзность своих слов. Показалось, что Хосе не произвёл должного впечатления на юношу и он продолжил):

— Не вини саму себя, дорогая Анетт. Всё это от усталости после дороги, напитка служанки и стен родного дома. Ты просто утомилась, а я... я воспользовался этим искушением. Поэтому этот грех должен лежать полностью на мне.

Ох, хитрый парень! Он выручал меня из тупика, который я сама создала, но как галантно и тактично он это делал. Как настоящий джентльмен (я думаю, точно использовала это сравнение, хотя не совсем уверена в его истинном значении из книг старой цивилизации). Мне приятны и его поступок, и его слова. И кажется (боже, пусть это только кажется), я начинаю ощущать внутреннее возбуждение, словно чайник на плите. Его взгляд так мастерски проникал в мою душу и играл на её струнах незнакомыми для меня мелодиями, что я просто не могла оторваться от него. Я таяла перед ним, как свеча, и трепетала, словно последний осенний листок на старой березе под порывами ветра. И потом он продолжил:

— Прошу прощения за возможную неприличность, но разреши задать вопрос, даже если это может показаться тебе наглостью. То, что произошло... хотя это и может считаться грехом, но всё же... скажи мне, ЧТО ещё я могу сделать, чтобы вновь ощутить этот запретный опыт на своих губах? Могу ли я хотя бы питать лучик надежды на это? Мне не нужно ничего большего, только вера в то, что это может повториться.

Могла ли я отказать ему? Когда я была всего лишь марионеткой, все мои струны были под его контролем. Да, я сама была готова совершать любые безумные поступки, чтобы снова оказаться в его объятиях. И конечно же, так и случилось! Всего через пять минут после этого разговора!..