Семья Мэнсфилд. Глава Папа мама я дружная семья порно

Глава первая

ЗАПИСКИ ФИЛИПА МЭНСФИЛДА

Там, где тишина царит, там обретается боль; там, где звучит музыка, часто появляется боль; там, где пустота, там тоже боль. Иногда все это сливается вместе, даже если рядом находится возлюбленная, и эта боль словно завеса перед глазами - она сжимает лоб и становится такой же тусклой, как вечерняя мгла. Она окутывает все мысли и слова, которые иначе могли бы возникнуть в уме. В такие моменты я чувствую себя запертым в своем собственном существовании. Я осознаю, что пространства вокруг меня (эти пустые промежутки между предметами и стенами), которые обычно не вызывают физического дискомфорта, стали наполнены враждебностью и чуждостью. Несмотря на то что я здесь уже долгое время и прошел этот путь день за днем. В такие моменты я ощущаю отупение и немоту. Я чувствую себя отдаленным от себя и от остальных. Мне говорят, что все это происходит потому, что я провожу слишком много времени в своем уме, вместо того чтобы жить в умах других людей. Я, настоящий Филипп (вероятно, неизвестный моим близким), когда-то сидел рядом и держал руку возлюбленной, разговаривая с ней так же естественно, как текучая река. Я цеплялся за каждое ее слово, как за камни и мосты, поглощал их и принимал, чтобы показать свою подлинную схожесть с ней.

О, как часто я прикладывал губы к губам моей жены (чувствуя их становление слишком влажными и слабыми) и клялся ей в том, что теперь объединюсь с ней в любви, будто растворюсь и пропаду в ней. Я знал, что наши души соединятся. "Этого не может быть", - говорила она, отводя глаза. Внизу играла мелодия на фортепьяно - ее звуки поражали своей беззаботной легкостью. После наступало молчание, и моя жена начинала возбуждаться. Она говорила, что постель нужно разгладить, чтобы горничная не заметила. И все это происходило несмотря на мои возражения, я даже не пытался приблизиться к ней физически или проникнуть под ее юбку руками. Тем не менее, Филипп, тем не менее всегда повторяла она, пристраивая волосы с видом рассеянной женщины, которая еще не успокоилась или занята другими мыслями, хотя она этого не признается. "Я не могу быть другой, только той, которая есть", - говорила она часто. "И ты тоже". Итак, там, где должна быть любовь, появляется пустота - уточнял я. "Не пустота, Филипп", - отвечала она. "Скорее скрытая и обновляющаяся страсть".

Если та страсть, которая овладевает мной, превосходит все разумное, то я не в силах ничего изменить. Внутри меня возникает бунт: это нечисто! - кричу я самому себе. С годами наши разговоры стали грубее, а поцелуи реже. Пытаясь скрыть обман от наших детей, мы не выдержали фальшивки. Разрыв был неминуем, и Эми заплакала, прижимаясь к матери. Ричард, на которого в свои девятнадцать лет я так надеялся из-за его мужественности, не обратился ни к одному из нас; однако в последнюю неделю нашего пребывания здесь я заметил, как он трижды поцеловал мать, один раз - прямо в губы, а она откинула голову и погладила его по волосам. Я не мог заорать им и попросить прекратить это. Все сложилось так, что меня можно было назвать "несчастным". Притворившись незаметным для этой ситуации, я ушел. Уже было поздно. Обе дочери, Эми и Сильвия, уже лежали в постели. Когда я вышел из комнаты, судорожно выпрямившись на застывших ногах, я услышал чавканье, но тут же обвинил себя, а не их в нечистых мыслях. "Милый", сказала она ему, хотя меня всегда называла только "дорогой".

Прошел целый час, пока она наконец пришла в спальню. Когда она сняла халатик, я заметил, что ее соски стали твердыми. Я хотел спросить у нее, чем она так долго занималась внизу, но не мог выговорить слова. Она уже задвинула шторку кровати и повернулась к мне: "Я тебе не нравлюсь? Ты меня не любишь?" Она опустила свои штаны. Ее ягодицы были розовые, будто за ними держались. Мне показалось, что на них видны отпечатки пальцев. В комнате горела лампа. Ночью на женский половой орган не смотрят. Я не пошевелился и не ответил. Она быстро сняла штаны, и я увидел на них в центре мокрую пятну. Здесь так мокро... Вставь его туда, - сказала она. Ее лицо покраснело от вина, которое она выпила: красное вино всегда придавало ей такой цвет лица. Ричард вышел из гостиной, где они только что сидели. Он прошел мимо нашей двери на цыпочках, будто боялся разбудить кого-либо. "Не говори так", - сказал я. Я не смотрел на нее. Такие выходки со словами были у нее частыми. Затем в комнате наступила тишина...

В темном и пустом доме на болотах царила предвестная тишина, когда первый снег начал падать, нарушая спокойствие. Но она все равно продолжала свою просьбу: "Не желаешь ли ты засунуть своего петуха в мою гнездышко?" - спросила она, смеясь жестоко и обидно. "Если тебе так хочется верить в свои греховные мысли обо мне, то я стану грешницей для удовлетворения твоих фантазий, Филипп." Подмигнила она. "Так что же, приступай... Засаживай!" - призывала она. "Прими меня под свое крыло, и я расскажу тебе очень непристойные истории. Мне нечего надеть, кроме чулок. Ты так любишь гладить мои ножки в чулках, правда?" Голос был полон лести... Но я не ответил. Это был голос соблазна, а не любви. Я почувствовал, как она наклонилась над моей кроватью и понял, что ее ножки раздвинуты. Я отстранился. Ее рука коснулась моего плеча, а потом упала. Это был точкой перелома. Я знал это, но не мог сделать ничего. "Тогда я лягу спать в другую комнату", услышал я ее голос. О, какое одиночество охватило меня на этой широкой кровати, когда дверь открылась, закрылась и она ушла! Ее длинная ночная рубашка осталась на моей постели. Я слышал, как скользят ее чулочные ножки всю ночь. В моих ушах звучали стоны голосов. Об этом лучше не писать... На завтраке царило напряженное молчание. Эми и Сильвия опустивши головы, сидели в тишине. Ричард пил кофе в своей комнате. Через час все багажные сумки были упакованы и собраны внизу. Она объявила, что едет в Ливерпуль... Сказала Сильвии, а не мне. Она сказала "дорогой Сильвии", что не хотела уезжать или ехать так скоро. Мама нежно поцеловала дочь, а затем уехала вместе со спокойными Эми и Ричардом на своем поезде. Возможно, я должен был сказать, просить, умолять... Нет, я не стал бы молиться на колени перед ней. Я слишком часто падал на этом каменистом грунте и видел, как мои слова проходят мимо ее ушей: не безвозвратно, хотя я и надеялся на то, но все реже и реже из-за ее откровений. У меня больше нет ничего сказать ей. Ничего. Кровать, на которой она спала ту ночь, была вся в мятых простынях и я боялся, что горничная заметит белье и подушки, которые она использовала для развлечений.

«best"Она говорила мне страшные и похотливые вещи ночью, словно увлеченная своей дикостью и злобой... Невозможно передать это пером. Воспоминания о той ночи тускнеют, становятся все прозрачнее в моем сознании. Я опасаюсь думать о запачканном и порванном белье, о чем не должен думать. Буду молиться за наше освобождение, хотя мы можем больше никогда не встретиться. Сегодня Сильвия качалась на качелях в саду. Ее тринадцатый день рождения уже скоро. Горничная Роза могла бы не качать ее так высоко. Я могу видеть все, что выше ее гольфов. Кто-то должен с ней поговорить, потому что я не решаюсь сам. Не следует обсуждать эти вещи: колючий язык ранит губы. Ты выглядишь таким печальным, папа, - она рассмеялась. Я отвернулся. Мне часто так говорят, когда я всего лишь серьезный. В такой невинности живут молодые, не испытывающие боль от тишины, музыки, отсутствия, но и не знающие о других вещах.

ДНЕВНИК СИЛЬВИИ МЭНСФИЛД

Я не хотела принимать никаких сторон, но еще менее я хотела ехать в Ливерпуль. Мама, я уверена, простит меня за это. В любом случае, я навещу их там на Рождество. Возможно, она не понимала, что папе нужна тишина для его работы. Его стол завален страницами его романа. Я уверена, что все началось с написания, потому что он всегда жаждал покоя, а маме это было трудно дается. Ричард в последнее время целуется с ней до поздна. Интересно почему? Наверное, он давно хотел в Ливерпуль, он давно хотел городской... жизни и теперь, я надеюсь, он доволен. Я спросила у мамы, приятно ли целоваться. Она рассмеялась и сказала что конечно приятно, но больше ничего не расскажет до дня моего рождения. Не думаю, что у мамы и папы есть много общего, и я надеюсь, что это не пугает. Папа сказал, что купит мне пони на день рождения. Это, должно быть, внезапно пришло ему в голову. Может быть, он увидел картинку в какой-нибудь книжке, потому что сама я бы не посмела просить его о таком.»

Я была в процессе снятия одежды, когда он внезапно появился в комнате. Это было очень неприятно. Я только что сняла штаны и поднимала ногу, чтобы снять чулок! Мое лицо покрылось румянцем от стыда! Папа вскрикнул «ой!» и тут же закрыл дверь. Я поняла, что и он чувствует себя ужасно, точно так же как и я. Он не ушел, и я услышала его голос из-за двери. Речь шла о моем дне рождении, Сильвия. Он спросил: "Хочешь получить пони?" "Да!" - ответила я и поспешила одеться в ночную рубашку на случай его повторного появления. Я подождала, но он не зашел. "Спасибо, папочка", сказала я громко. "Утром я расскажу тебе", ответил он. Теперь у меня все волосы завитые. Когда я лежу в кровати, я причесываю их пальцами. Возможно это не следует делать? Интересно можно или нет? Ричард мне говорил, что мама иногда произносит странные вещи, но не уточнил, какие именно. Он был очень смущен, и я думаю, что у него возбуждение. Его штаны были расстегнуты, но я не смотрела.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Мне становится все больше и больше неудобно от того, что я предложил Сильвии пони, когда она на самом деле нуждалась в другой поддержке. Я спросил ее: "Что тебе нужно, доченька?" - она была удивлена моей серьезностью. "Со мной все хорошо, папочка", ответила она и вернулась к игре с Розой на качелях. Кажется, они очень близки. Служанка должна знать свою работу, но я опять чувствую себя беспомощным и эгоистичным и поэтому не вмешиваюсь. Мне лучше всего думать о своей работе, а не об этих вещах. Мой роман напоминает мне треснувшее колесо кареты. Мысли разбегаются как каша, вместо того, чтобы быть ясными. Я хорошо пишу о мужчинах, потому что они говорят правильные вещи, которые я сам мог бы сказать. Но когда дело касается женщин, мне сложно описывать их мысли. Поэтому их разговоры получаются не такими, какими я хотел бы их видеть. Образ возлюбленной всегда преследует меня. Увы, я вижу ее с неподнятыми под сорочкой штанами и опущенными сосками грудей.

Такие мысли нужно отвергать, как нас учил мой наставник. Стоит заметить, однако, и я обязан выразить это так, как смогу, что самые неподходящие мысли для нас именно те, которые стремятся выбиться из-под запрета. Ясно, что это работа дьявола. Его зовут Искушением и его можно победить только непоколебимой волей. Поэтому мне не стоило прислушиваться к ее грубым словам, несмотря на тепло ее дыхания у моих губ и нежность ее пальцев. Акты любви должны происходить в тишине и быть быстрыми. Они предназначены для размножения, а не для удовольствия, и я часто говорил ей об этом.

Оказывается, иногда у тебя в голове нет ничего, кроме бумаги. Кто-то должен поджечь эту бумагу спичкой, она говорила и начинала шутить о том, кому бы это удалось лучше всего, чтобы разозлить меня и заставить мое слуховое восприятие запутаться в невероятных фразах. Тебя, Филипп, не так интересует содержание твоей работы, как сам процесс писания. И в то же время, ты не так занят сексуальным актом, как его абстрактным содержанием, она однажды прокляла. Конечно же, это неправда. Это неправда. Беспокойство, которое вызывают у меня все эти слова, мешает мне сосредоточиться. Полчаса назад я случайно взглянул в сад и увидел белые легкие летние брюки Сильвии. Мне стоит передвинуть качели или попросить Розу не раскачивать их так сильно.

ДНЕВНИК ДЖЕЙН МЭНСФИЛД

Неудивительно услышать, что Дейдре наконец-то разорвала отношения с Филиппом. С самого начала было очевидно, что этот брак будет сложным. Вода и огонь, можно сказать, только Дейдре было сложнее всего это пережить. Я рада, что не вышла замуж как Мюриэл. Вместе мы - лучшие сестры и иногда проводим милые моменты! Это может быть нескромно, но когда я это говорю, Мюриэл смеется и требует, чтобы я ни слова не пропустила. Вчера вечером была красивая девочка у Фортескью. О ней я напишу в другой раз, сегодня нет времени. Нам нужно присмотреть за Сильвией. Дейдре пишет об этом в своей записке, которая читается так же беспорядочно, как она сама (я предполагаю), занимается любовью. Зачем - она не пишет. Я полагаю, что чем больше будет решительное воспитание Сильвии, тем лучше для нее. В любом случае, им двоим нельзя жить одним. Мы решили посетить Филиппа. В конце концов, он наш брат, несмотря на все странные мысли о нас. Мюриэл говорит, что мы должны собраться уже сегодня и завтра нанять экипаж до его дома.

Со времени нашего предыдущего приезда прошло год. Он был такой унылый, но Дейдр светила как солнце! Если бы не она, я думаю, что спала бы между нами.

ДНЕВНИК ДЕЙДР МЭНСФИЛД

Ричард прелесть. Наш новый дом понравился всем. Какое тут туманное облачко! Зимой будет еще уютнее, когда мгла закроет окна и мы разведем камин. Нужно сразу же написать Сильвии. Он не заслуживает даже слова, также как любой мужчина, который осуждает женскую сексуальность и в то же время жалуется на свою любовь, но не может даже поднять щипцы для перемешивания моих углей. "Ты становишься плохой девочкой", говорила мне мама годы назад, но в то же время обнимала и целовала меня. В ее осуждении хотя бы было соучастие, а с Филиппом - только скучный интеллект и непонимание на самом деле. Говорить о плохом соображалось за грех, но для меня это всего лишь подтверждение моих желаний, которые, если их скрыть и подавить, только укоренятся глубже. Я чувствую любовь, когда язык скользит по моим губам и ощущаю ее в пылающих грудях и застывших сосках под ласкающей рукой. Вчера вечером я сидела с Ричардом на диване. Он поцеловал меня в губы: его рука блуждала по моим грудям, чувствуя их вес и мягкость.

В какой-то момент эта рука стала ползти под юбку, а он прошептал, что у меня такие полные бедра. Я совершаю грех? Но может быть воздержание еще хуже? Я уже была свободна с ним раньше. В ту последнюю ночь в этом доме перед отъездом я позволила ему развязать завязки на моих штанах, чтобы затем вскочить и собравшись силами отправиться наверх к нашей страстной брачной постели, где нас ждали новые унижения и наставления. Или может быть у меня действительно, как говорит Филипп, "грубый и бесстыжий язык", который выдает мою пылающую страсть? Должна ли я быть холодной, словно мраморная гробница? В юности меня не осуждали, когда я произносила нецензурные слова, лежа в постели или в сеновале. Тогда смешивались искры любви и желания, сладкие и головокружительные, как старое шампанское. Там был мой двоюродный брат Эдвард и моя сестра Аделаида на поляне в сумерках, и нас заметили; без сомнения кто-то наблюдал за нами из окна. Тогда я упала, а тот, кто поджидал возможность, стянул мои штаны. Взгляд Аделаиды очаровывал меня в то время, когда мы обе достигали оргазма и принимали сперму в своих напряженных лонах.

Я получила урок, сказала мне той ночью мама, хотя и притворилась, что ничего не знает о произошедшем на теплом летнем газоне. У Филиппа нет понимания этого. Мне ни за что не следовало ему рассказывать все свои истории. Все это были размышления, Филипп, объясняла я. Он, впрочем, не слушал и отвернулся. Однако во время таких моих бесед его интерес иногда просыпался, вызывая мое изумление. Интересно, ревновал ли он к всем моим детским приключениям и играм? Думаю, нет. Его холодные идеи о чистоте всегда возникали сразу же и не допускали этого приятного ощущения. Ночь была испорчена его "стыдом" за меня – за то, что я занималась желанным им видом спорта в нашей постели как часть супружеских обязанностей. Я выбежала из комнаты, оставив его одного со своими сными мыслями, побежала в соседнюю гостевую комнату, где постель всегда была готова для нежданного посетителя. К моему несчастью, я столкнулась с Ричардом, который пробирался в темноте, одетый в сорочку, его руки случайно коснулись моих бедер.

Из таких мелочей происходят переломы судьбы. Я вскрикнула и вошла в темную комнату, он последовал за мной. Больше я не могла кричать или поднять голос... По крайней мере, так был ответ налицо для лицемера во мне. Нет, это был ответ налицо для всех лицемеров в нас. Я задрожала и бросилась на Ричарда, который высоко поднял свою сорочку, и мы упали на кровать в нашей тихой потасовке. Он опасался, что я закричу, а я опасалась услышать его стоны радости от запретного плода. Я долго сопротивлялась. Действительно долго? Я чувствовала себя как непослушная школьница, которая сперва предала свое достоинство под розгами, а потом, всхлипывая, приняла сверху внутри себя. Иногда я, должно быть, шептала: "Ричард, нет!" но в бесконтрольном огне губы искали его рот, язык. Я слышала наши дыхания, пока мы двигались друг к другу, его ноги оказались между моих – это было как сон. А затем, когда потоки страсти вылились и утолили наше изнеможение, было так чудесно лежать, сплетенными языками извиваться и наслаждаться этой мягкой истомой, которая смывает все вины и заставляет бедра работать в сладком воспоминании.

Какая странная тишина вначале окутала нас: только тихие, пронизывающие всхлипывания, только мои ноги покосились, когда он вернулся второй раз! "Уйди, Ричард, уйди от меня", выдохнула я. Я хотела бежать обратно в свою комнату, которую я называла Угрызением, но знала, что она все так же будет заперта. Во второй раз, когда меня тревожили в мои семнадцать лет в беседке, моя тетя держала меня и целовала мои губы, пока его большой член не завершил свое дело и не залил меня теплой и густой жидкостью. Ты совсем потеряла дар речи и смешала ноги, когда он кончил в тебя, улыбнулась она; он поднялся и я увидела его длинный и твердый пенис со шкворцующейся головкой. Поцелуй меня еще раз, я заставлю тебя прийти снова, сказала она. Она похлопала по моим бедрам, чтобы я держала их раскрытыми, а он смотрел; но потом он ушел, и вошла мама. В этом нет греха, моя душа, если тебе это нравится, сказала она. Я до сих пор удивлена, но не могу устоять так же, как прежде. Ты можешь быть очень любимой, сказала она. Теперь, если ты приняла такого петуха второй раз, возьмешь еще одного. Я говорила об этом с Аделаидой. Все это время мы трогались друг к другу.

Какая сладкая отвага нас охватила тогда! Стоит ли вернуться к этому? Вчера ночью на диване Ричарда я снова услышала слова моей тети, которые она произнесла в первый раз на сеновале, когда меня нужно было удержать. Пожалуйста, не делайте этого! Это гадость, ужасно! - вскрикивала я, пока его член проникал в меня. Я брыкалась и слабо била его спину поднятыми ногами. Без зазрения совести пульсирующий член продолжал двигаться внутри меня, пока его яички не оказались за мной. Я скажу маме! стонала я, и это был мой последний протест. Затем я на мгновение отключилась, позволяя ему нежно двигаться, пока внезапно не почувствовала желание получить еще и еще. Но в это время, пока я плакала, я услышала свою тетю: Погоди, дорогая, такой грех еще не все потеряно. Что такое грех... что такое любовь... Я больше ничего не знаю. Прошлой ночью диван скрипел. Слышала ли Эми? Я закрыла глаза и представляла Ричарда кем-то другим, но не смогла продолжать это надолго. О, настойчивость желания молодости, с которым он смог сделать меня дважды влажной... Я стонала. Моя голая задница расплывалась по простыне под его крепкими ладонями.

Еще! прошептала я, услышав свою речь словно издалека, из глубины прошлого.

Глава вторая

ДНЕВНИК МЮРИЭЛ МЕНСВИЛД

Итак, мы направляемся к Филиппу, и у меня есть надежда на успех. Нужно избавить его от плохих привычек. Он всегда был слишком молчаливым и замкнутым на себе. Дейдр не стоит осуждать за свое бегство, и нам так хочется снова увидеть Сильвию: она такая маленькая красотка. Мне скоро будет тридцать четыре. Неужели я старею? Хотелось бы быть Джейн и на два года моложе. Если бы мы были близнецами... "Но даже в 30 ты не выглядишь", все время заверяет она меня. Моя фигура стала побольше. Я постоянно следлю за своим весом. Джейн говорит, что я "плотная" и имею формы, которые должны быть у женщины. Надеюсь, это комплимент. Уже несколько недель у нас не было мужчин, а хотелось бы. Придется обойтись без этого еще две недели, сказала я ей. Возможно, ответила она, скривив нос, подмигнув и издав свой злобный смех. Филиппа мы встретим врасплох, так же как и Сильвию. Я собираюсь поцеловать ее, как и Джейн. Мы не можем устоять перед привлекательностью маленьких девочек. Если бы нас в юности не приучали вставать рано... Но все же это хорошо и у меня нет повода для жалоб.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

Оставят ли меня когда-нибудь в одиночестве? Встреча со сестрами шокировала меня, но я радостно принял Сильвию; это подчеркивает мое чувство вины за ее заброшенность, хотя Роза всегда рядом с ней. Я не уверен в этой дружбе и много говорил об этом вчера вечером с Мюриэл. Две девочки вместе - это радость, ответила она. В ее словах часто присутствует неприятная для меня двусмысленность. Надеюсь, они играют, сказал я. Конечно, сказала она. Она громко засмеялась внизу. Я не мог не обратить на это внимания. Ее платье, как и у Дейдр, очень обтягивающее. Может быть, тебе хочется, чтобы я его сняла? спросила она, когда я указал ей на слишком глубокий вырез платья и его слишком узкий низ. Нет, мне бы этого НЕ хотелось - ответил я и пошел в свою комнату, чувствуя злобный звон в ушах. В доме, когда мы были молодыми все было прилично. Ни она, ни Джейн так и не научились этому. Я не хочу слышать о скандалах этой пары, в которых похоже участвовала и Дейдр. Однажды мама рассердилась до предела застав Джейн и Мюриэл за "Уроком Природы" у папы обоих почти полностью раздетых. Он, я уверен был поражен этой сценой не меньше меня, после того как позвал их на минутку (так он сказал маме) посмотреть его редких бабочек.

Затем Джейн и Мюриэл в спешке направились в ванную, заявляя о своем желании принять ванну. Взгляд отца был полон негодования, понятного мне из-за его гнева. Он хотел дать им урок... Я объяснил это маме, так как отец не мог ответить ей, вероятно, из гордости. Иногда мужчине следует сохранять свою моральность в тишине, чтобы его не оскорбили ложные представления. Сильвия становилась все более живой с приходом теток. Она без ума от своего пони и хочет ездить на нем по-мужски, с разведенными ногами, игнорируя все предупреждения о неподобающести этого поведения. Очевидно, она не понимает, что когда поднимается или сходит со седла, можно видеть ее штаны. Она разрешает и Розе кататься на животном. Еще раз бесполезно посмотрев в окно, я испугался обнаружить, что Роза не носит штаны и поднимает ноги высоко для садки на пони. Ты должна поговорить с ней – или пусть это сделает Мюриэл, - сказал я Джейн. Нет, дорогой, ведь ты главный в этом доме. У тебя свои обязанности, а у женщин – свои. Я отправлю ее к тебе, - ответила она и улыбнулась (я отметил эту улыбку). Когда Роза появилась, я не знал, что сказать ей, не мог произнести слово "штаны", поэтому ограничился фразой "неподходящая одежда". К моему изумлению, девушка ответила: «Ой, сэр, это летом нормально. Иногда мы обе их снимаем. И кожа такая приятная и гладкая. Нам на задницу вообще ничего не царапает». Все это время она пристально смотрела мне в глаза. Я бы точно этого не хотел... начал я. Но на этот момент моя дочь ворвалась со словами: «Роза, спешите! Тетя Мюриэль верхом!». Подожди, Сильвия,- сказал я,- Я хотел поговорить с ней. Я отодвинул занавески, чтобы позвать Мюриэль. В это время она только вставала на стремя. И у нее также не было этого интимного белья, которое подходит для каждой леди. Увидев то, что джентльмен не должен видеть, я почувствовал, что краснею так же, как и папа в тот день. Я буду молиться за них и утром поговорю со всеми. Но сейчас нужно собраться с духом. К сожалению, после бессонной ночи мне нужно добавить еще несколько слов. Прежде всего я поговорил с Мюриэль. Остальные, кажется, избегают меня. Что касается твоей одежды... начал я.- Прежде чем я успел продолжить, она подняла голову и расхохоталась. Так ты, мужичок, тоже шпионил? спросила она и выскочила из комнаты. И я старше ее на шесть лет! Надеюсь, что их пребывание здесь будет продолжаться не больше недели

ДНЕВНИК ЖЕНЫ

О-ля-ля! Филипп уже увидел прекрасные платья Мюриэл, а также белые штаны Розы и Сильвии. Я сказала последней, что на улице слишком жарко для такой одежды. Она, похоже, послушалась. Но я хотела записать о встрече с девушкой Фортескью, чтобы не забыть. Она была стройной и красивой... Везде вокруг царил шум поцелуев и объятий, а она стояла одна, смущенная и стесненная. Упершись в стену, она наблюдала за проходящими парами, время от времени покрасневая. Я спокойно повела ее на веранду под предлогом того, что там будет тише. И действительно, мы оказались одни. Я закрыла дверь и сразу начала обнимать и целовать ее. Какие губы были влажными, мягкими и бархатистыми! "Нет, нет", - воскликнула она, когда я прижала ее к стене грудью и бедрами. Мне кажется, ей было около двадцати, и ее животик трепетал так, что сразу видно, что она неопытна. Для ее возраста это было редкостью. "Ты такая красивая, дорогая", - продолжала я шептать, стараясь словить каждое ускользающее слово из ее губ. Затем комната наполнилась полутемным светом. Появился муж и сразу же обнял нас обоих, заметив, что самое возбуждающее - наблюдать за поцелуями женщин.

Затем он поднял наши платья и она ужаснулась от его прикосновений к нашим щекам. Она легко вскрикнула - вещь, которую ни я, ни Мюриэл бы не сделали в ее возрасте. "Не надо!" - простонала она так громко, что только убедила меня в том, что это нужно. "Держи ее за плечи!" - приказала я ему без всякого этикета. "Нет, нет! Не надо!" - пронзительно визжала она. Он быстро достиг своей цели, а я опустилась на колени, готовая пировать. Он бормотал нежные слова, но от жажды увидеть больше он схватил ее за шею и прижал челюстью. Я слышала, как она булькала под его губами, и торопливо подняла ее платье и сняла штаны из тонкого шелка. Какой стыд! Боже мой! - она рыдала. Не обращая внимания, я ущипнула ее за бедра, чтобы они раздвинулись, и отправила язык к ее полной выпуклости, где уже было видно нектар. "Позвольте заглянуть на минутку", - прошипела я тихо ему. Я раздвинула ее ягодицы, чтобы лучше удержать девушку. Ее клитор был прямо перед моими пальцами. Я ласково погладила его жесткую и скомканную поверхность, а она дернулась так сильно, что это позволило моему языку проникнуть глубже в хитрые губки. "Я быстренько закончу", - сказал Норман Фортескью, вызывая у нее еще более громкий и пронзительный крик.

О, какой ужас! Пожалуйста, не надо... Нет, отпустите меня! Я продолжала ласкать и ощущала, как ее влага раскрывается перед моим проникающим языком, словно цветок. Ее зад дергался и сотрясался, но она уже перестала дышать. Ее вкус остался на моих губах. С каждой секундой все больше погружалась в наслаждение. Положи ее на пол. Держи за плечи, я возьму за ноги - сказал Фортескью со всей нежностью пробуждающегося самца. Но его слова меня не интересовали. В первый раз меня так жестко взяли и с тех пор я не жалела об этом. Некоторые женщины любят грубость, а другим это не по душе. Меня удерживать было не нужно, но другим это доставляло удовольствие. Я хотела, чтобы она кончила до того, как он проникнет в нее своим членом, но внезапно дверь распахнулась и появилась наша хозяйка - так неожиданно, что девочка вырвалась и отскочила, запутавшись в штанишках. Нет, Норман, нет... Этель еще слишком молода! - воскликнула жена, правда таким тоном, будто сообщала утреннюю новость, а не порицание. Помоги мне натянуть на нее штаны, Джейн. Вы оба действительно проказники. Расстроенная (или притворяющаяся) девочка громко плакала, пока мы вернули ей приличие; я все же считаю (до сих пор), что было бы лучше ее полить, потому что ее киска достаточно замокла и была готова к страстным стонам.

Но ее приличие было вновь восстановлено и она бросилась в гостиную - к изумлению и восторгу всех присутствующих гостей, если оставались незанятые. Правда, Норман, я думала уже говорила тебе... - повторила жена. Он робко и неохотно попытался схватить ее, но получил по рукам и поспешно спрятал свой член обратно туда, откуда достал в возбужденный момент. После этого Патриция Фортескью с грустной доверительностью объяснила мне, что Этель "заказана", то есть не стоит ее трогать до того дня, через несколько месяцев, когда она достигнет совершеннолетия и ее ждущие партнеры смогут насладиться с ней. Никогда об этом не слышала, - сказала я. И я тоже, милая. Это дело семейное. Я не разбираюсь в этом и пока она еще нетронута, я дала свое слово. Но зачем она здесь? - спросила я. Патриция пожала плечами. Возможно, чтобы разжечь ее воображение, - ответила она. Норман фыркнул и пробормотал, что все это глупости и ушел, оставив сладкий вкус Этель на моем языке. Это по крайней мере интересно, - рассмеялась Патриция. Я решила, что это действительно странно, если только меня не обманывали. Но я так не думаю. Встретив Этель снова в гостиной, я тихо прошептала ей: "Ты такая милая, сладкая создание".

Она выглядела потрясенной. Я надеюсь, что мои слова оказали на нее такое же влияние, как и действия. Девушек, особенно упрямых, нужно всегда поощрять. Мы обе считаем, что это лучше. У нее прекрасная фигура, — сообщила я Мюриэл: мы всегда делимся такими вещами. Вчера вечером мы долго и спокойно разговаривали о судьбе Филиппа и Сильвии. Мы решили быть смелыми и верю, что все будет хорошо.

ДНЕВНИК СИЛЬВИИ

Мне так хорошо, что обе тети приехали! Мама мне написала, что там все в порядке и меня ждут к Рождеству, если не раньше. Сегодня после обеда тетя Мюриэл поцеловала меня в конюшне. Посмотри, какой большой предмет есть у твоего пони! сказала она. Она неправильно произнесла это слово, но я этого не слышала, потому что она меня целовала и...как бы это сказать?...проверяла мое развитие, говоря о том, как я выросла. Вошла тетя Джейн и также поцеловала меня. Они обе сказали, что я хорошая девочка и должна снять штаны. Тетя Мюриэл прикасалась к моей попе. Она спросила, комфортно ли мне сидеть в седле, раздвигая ноги, и я ответила, что да. Это немного трет, когда юбка поднимается, но это не важно. Они обе меня поцеловали и сказали, что у меня сладкие губы. Ночью я пыталась посчитать волоски на своей "штуке". Я досчитала примерно до 40, но теперь их становится все больше.

ДНЕВНИК ФИЛИППА

После обеда Мюриэл спросила меня о "нравственности" моих рассказов. Я ответил ей коротко. Сильвия была рядом. Не принимай это близко к сердцу, Филипп, ответила Мюриэл со знакомым мне подмигиванием распущенной женщины. Об этом лучше поговорить у меня в кабинете, предложил я, не желая поддерживать такие разговоры в присутствии Сильвии. Да, нам обоим хотелось бы, сказала Джейн. Я решил, что они говорят серьезно и согласился. Они прочитали часть моего рукописи, и Мюриэл достаточно нахально заявила, что это "глупости". Она сразу стала мне неприятной. Возможно, это проявление моей детской непосредственности, но я не могу контролировать свои чувства относительно моих сестер. Вы хотели бы, чтобы я писал о другом? спросил я как можно более вежливо. В таких вопросах лучше не спорить с женщинами. Нужно писать о страсти и благодарной любви, а твои пары никогда не целуются, сказала Джейн к моему большому удивлению. Я вскочил в раздражении, но обе умоляли меня утихомириться, и я постарался контролировать себя. В этот момент Сильвия зашла попрощаться перед сном. Она поцеловала теток. Я поцеловал ее в щеку, не упоминая о том, что они целуются в губы. Ты не хочешь поцеловать ее нежно в губы? спросила Джейн. Боже мой, давайте больше не будем об этом говорить, умолял я.

Сильвия ушла отдохнуть, оставив меня в одиночестве с ними. Их груди всегда слегка прикрыты вечерними пелеринками. Я постоянно отводил глаза в сторону. Дядя Реджи всегда целовал нас в губы с любовью. Тебе когда-нибудь доводилось замечать, как долго он целует нас? Мюриэл явно задала этот вопрос, чтобы вызвать провокацию. Честно говоря, Мюриэл, твои подозрения настолько грязные, что мне не хочется их слушать. Дядя Реджи был благочестивым человеком, таким же как и папа. Никто из них не поощрял такое... такое... я не мог найти нужное слово. Какая же ты наивная! Ты что, Филипп, слепой? Ты что, скрытный крот? Ни один из них не был святой, как ты думаешь. По крайней мере они не пренебрегали своими женщинами так же, как ты это делаешь. Джейн пристально смотрела на меня. Полагаю, что разговор закончен, - сказал я, и обе сестры рассмеялись так громко, что я покраснел, как некогда мой отец. Правда? Я даже не знала, что близкие родственники так могут разговаривать. Филипп, завтра ты пойдешь с нами. Мы покажем тебе доказательства. Да, дорогой, доказательства. И не сиди там как фиговое листья. Ой, не переживай, Сильвия ничего не скажет, если ты не наступишь на грабли. Это сказала Мюриэл и обе встали. Я испугался, да именно испугался! Того, что они могут выставить меня за порог прямо сейчас. Желание немедленно покинуть мой дом было уже на грани готовности вырваться из моих уст. Но вместо этого я как-то растерялся и потерял способность выразить свои мысли. Как часто женщины заставляют нас потерять слова, которые приходят обратно только после того, как все кончено. Кроме того, их слова были явным блефом. Ни дяди Реджи, ни наших родителей, к сожалению, уже нет. Покажите то, что собираетесь показать, - сказал я. Ваша ложь сразу же станет очевидной. Ого, мы перешли к оскорблениям? Мы обе взяли эту твою перчатку, Филипп, и уходим в город без задержек, - бросила мне Мюриэл и обе они удалились, оставив меня трепетать от тихой злобы.

ЗАПИСИ ИЗ ДНЕВНИКА СИЛЬВИИ

Иногда я просто расслабляюсь на кровати с Розой. Я задумалась о том, что ей не стоило становиться служанкой, и поговорила с ней об этом. Она рассказала мне о своей бедной жизни и о том, что она больше не имеет дома. Меня это глубоко тронуло. Хотела бы я дать ей деньги из своего кошелька, но она отказывается их принимать. Мы часто обнимаемся и иногда целуемся. Мне нравится ощущать ее губы на своих губах, а ей также нравятся мои губы. Иногда мы игриво поднимаем платья на мгновение, лишь мельком. Сначала она захотела поцеловать мою грудь сквозь платье, и я согласилась. Боже, как это было приятно! Так забавно было, что я разрешила ей продолжить целоваться со мной. Она развязала мое платье. Я прошептала: "О-ой, Роза!" Она ответила: "Продолжайте, мисс, это так приятно". Я позволила ей и она ласкала мои соски до тех пор, пока они не стали твердыми. Я почувствовала странное кипение внутри. Я сказала ей, что когда мы наедине, она может называть меня по имени. Она выглядела так счастливой, когда я это сказала. Она облизала мою грудь и сказала, что будет всегда быть моей служанкой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЗАПИСИ ИЗ ДНЕВНИКА ФИЛИППА

Сегодня у меня не было желания присоединяться к ним в этом так называемом визите, однако обе дамы уже доложили Сильвии о нашем отъезде, и я не придумал никакого оправдания для того чтобы остаться. Кроме того, мне нужно было купить писчей бумаги в городе. Местный магазин - это мое любимое место после книжного лавочника. Всегда хороший выбор товаров, хотя хозяин сам не выглядит особо образованным человеком. Иногда он принимает посетителей за занавеской, не знаю зачем, если только они не связаны с его бизнесом. Кажется, они не покупают книги, но всегда уходят оттуда с каким-то пакетом через занавеску. Меня это не волнует. Это не мое дело. Что же мы собираемся делать? спросил я Мюриэл. Она ответила: "Увидишь", и приказала остановить экипаж у небольшой гостиницы, "как всегда". Она добавила загадочности, чтобы вызвать мое любопытство, которого вообще-то у меня не было. Затем мы прошли по Хай-Стрит и свернули в маленький переулок под названием "Ход Сапожника".

На полпути мы решили остановиться у старого домика. Дверь была потрескавшейся, краска облупилась. Я не очень хотел входить, но за мной шла Джейн, а впереди нас ждала Мюриэл. Она позвонила в звонок. Что это? - спросил я. Они не ответили, и женщина в переднике открыла нам дверь. В прихожей с ковром было прохладно и влажно. На стенах висели дешевые репродукции. За комнатой находилась лестница. "Вас трое?" - спросила женщина, демонстрируя свою способность считать. "Вы помните нас?" - спросила Мюриэл. Женщина нахмурилась и покачала головой, а Мюриэл сняла шляпку и распустила свои волосы, а затем наклонилась к ее уху и прошептала что-то. "Ой, мисс, это опять вы! Уже прошло пять лет..." А в