Обновление смысла

Аркадий, который также известен как солдат Аркадий, не мог понять, что заставило его остановиться на пороге комнаты для умывания, где находился туалет. Он задержал дыхание и старался двигаться максимально бесшумно... По крайней мере, он никак не ожидал увидеть то, что увидел там - у него не было никаких мыслей, предположений, подозрений или скрытых желаний на этот счет.

Рота была в отъезде - на полигоне, где в течение трех дней им предстояло выполнить различные задания. Из-за этого в казарме было почти пусто: всего четыре человека осталось в казарме из всей роты. Во-первых, это был солдат Аркадий - круглолицый парень с румянцами на щеках, который всегда был настроен позитивно. Он призывался на службу только полтора года назад и поэтому еще оставалось полгода до конца его службы... Младший сержант Борисов, которого обычно называли Борей, уже не считался настоящим военнослужащим и просто ожидал свободы - он исполнил свой конституционный долг без особых приключений, вернув долг без штрафных процентов. Поэтому в ближайшем будущем его ждало море водки, куча женщин и работа в правоохранительных органах. Он был привлекательным и стройным младшим сержантом, а также излишне самодовольным - он согласился закончить свою службу как дежурный по роте по личной договоренности с командиром роты, который обещал немедленно после возвращения с полигона уволить его с присвоением нового воинского звания... Солдат Зайцев, только что переведенный в роту из "карантина" и еще не назначенный на должность - именно поэтому у него не было никаких задач на полигоне - был оставлен в роте для выполнения реальных обязанностей. Ведь трезвомыслящему командиру роты явно не хотелось ожидать, что солдат Аркадий или будущий сержант Борисов будут заниматься поддержанием порядка в течение трех дней; солдат Зайцев сразу же после прибытия в роту получил прозвище "Заяц", что, в общем-то, было не так удивительно - в школе миловидный Дима Зайцев тоже был "Зайцем"... И еще, помимо этих троих, в расположении роты - в качестве четвертого на дежурство - находился капрал Козлов, который выполнял функции ротного писаря и имел прозвище "Шершень". Прозвище это было дано Козлову сразу после первой бани и было мотивировано не менее чем прозвище "Заяц" для солдата Зайцева. Подробности происхождения прозвища капрала Козлова можно упомянуть немного подробнее.

Дело в том, что у ротного писаря, щуплого и тщедушного, внешне неказистого, был совершенно выдающийся орган, коим одни по призванию судьбы клепают себе подобных, чтоб не прервался род человеческий, а другие, коих тоже немало, тешат-услаждают или исключительно себя, или себя и близких себе по духу, делая это просто так, то есть без всякого воспроизводства... хотя, что значит — «тешат-услаждают исключительно себя»? В определённые периоды жизни, и прежде всего на её заре, то есть в детстве и юности, этим органом услаждают себя и только себя все поголовно — без всякого исключения, но это к слову, — член у писаря свисал вниз сантиметров на двадцать, в диаметре был соразмерен длине, то есть изрядно толст, на взгляд казался мясисто-сочным, и яйца, зримо крупные, тяжеловесно тянущие мошонку книзу, были огромному члену под стать, так что на фоне тщедушного тела всё это хозяйство смотрелось почти запредельно... так вот: в бане, напрочь позабыв о всякой видимости приличия, парни пялились на Коха — точнее, на его «хозяйство» — совершенно неприкрыто, что уже само по себе могло свидетельствовать о необычности видимого, поскольку всякие задержки взглядов на сослуживцах ниже пояса во время помывки в бане «по умолчанию» не практиковались — во избежание всяких-разных двусмысленностей и прочих недоразумений, так что если кому-то и хотелось, пользуясь случаем, усладить свой глаз неспешным созерцанием, то он был вынужден волевыми усилиями то и дело себе в этом отказывать, благоразумно маскируясь под всех и, таким образом, соблюдая некий общепринятый «стандарт» поведения полностью обнаженного бойца, публично находящегося среди таких же, то есть совершенно обнаженных, сослуживцев... а тут — не член, не пенис, не фаллос и даже, говоря деликатно, не хуй, а целый хуище! — внушительная штуковина, похожая на... «шланг!» — кто первый произнёс это самое слово, разобрать в шуме воды было затруднительно, но слово это прозвучало вполне отчетливо, и возразить что-либо было затруднительно, — так член ефрейтора Коха получил вполне адекватное определение, а сам ефрейтор Кох благодаря члену заполучил прозвище, которое с учетом специфики его службы оказалось просто «в десяточку».

Вот эти четверо — «квартирант» Бакланов, молодой «старик» Архипов, отслуживший полгода писарь Кох и во всех смыслах не только бесправный, но и в течение какого-то времени потенциально гонимый «салабон» Заяц — и составляли весь личный состав роты, оставленный в казарме для поддержания порядка, а также сохранения имущества. Поскольку порядок в роте по причине отсутствия личного состава нарушать было некому, то основная задача сводилась к сохранению ротного имущества, на которое могли запросто позариться, пользуясь отсутствием личного состава, лихие бойцы из рот соседних.

Заправленные кровати, которые в обычные ночи проявляли все признаки жизни — скрипели, храпели, сопели и постанывали, теперь в мутно-фиолетовом свете дежурного освещения казались безжизненными, и таким же точно безжизненным казалось само спальное помещение — пустое и потому непривычно гулкое... Плохо было то, что дверь в помещение казармы не имела замка, а значит — нужно было кому-то ночью не спать обязательно, чтоб лихие бойцы их других рот что-либо не упёрли... понятно, что не спать предстояло рядовому Зайцу и ефрейтору Коху — они делили ночи и дни пополам, Архип этот процесс контролировал, а младший сержант Бакланов — в соответствии со своим статусом — осуществлял общее руководство, причем, желая получить звание сержанта, он объяснил рядовому Архипову, что ломать пальцы веером перед Шлангом и Зайцем сейчас не время, что нужно, поскольку все они в равной мере отвечают за вверенное им имущество роты, задротов не только напрягать, но и мало-мальски подстраховывать... ну, например: пока Заяц или Шланг будут драить писсуары либо выполнять какую-то другую полезную для казармы работу вне пределов видимости входной двери, покараулить тумбочку дневального для него, для Архипа, будет совершенно необременительно, с чем рядовой Архипов благоразумно согласился, тем более что караулить тумбочку можно было в абсолютно ненапряжном лежачем положении — с нескольких первых кроватей она, эта самая тумбочка, было отлично видна.

Ну, и вот... собственно, никто из будущих участников действа, разыгравшегося в пустой казарме, ничего т а к о г о не предполагал и уж, во всяком случае, совершенно точно не планировал — всё случилось спонтанно, то есть непреднамеренно, что лишний раз наводит на мысль о тех скрытых возможностях, которые априори есть в наличии у каждого, но которые до поры до времени могут быть неведомы им самим... Была уже ночь, или был поздний вечер — это уж кому как нравится, а только часы показывали почти одиннадцать, и ефрейтор Кох, с головой накрывшись одеялом, бесчувственно спал в своей постели, поскольку ему в два часа ночи предстояло менять «на тумбочке» рядового Зайца; младший сержант Бакланов, который мог спать в любое время и спать столько, сколько захочет, но которому именно по этой банальной причине спать совершенно не хотелось, сидел в канцелярии — на старом-престаром компьютере Баклан машинально раскладывал ... пасьянс, бесцельно убивая время; никаких интересных программ на компе не было, сам комп был стар, как динозавр, и дежурные по роте нередко использовали его для того, чтоб скоротать время суточного наряда — играли ночами кто в «косынку», кто в «пинбол» или «солитер»... Архип, который за неимением никакого другого — более продуктивного — занятия нехило вздремнул между обедом и ужином, сидел тут же, в канцелярии; спать он, понятное дело, не хотел, а чем заняться еще, кроме сна, он совершенно не знал; рядового Зайца, чтоб тому в отсутствие роты служба не показалась мёдом, рядовой Архипов оправил драить писсуары, причем к постановке задачи он подошел вполне прагматично: три писсуара из десяти через час должны были сверкать «нежнейшей белизной».

— Гусь уже дома... — нарушая тишину, проговорил Архип и, задумчиво вздохнув, добавил — свою мысль закончил: — Может быть, он сейчас у женщины и получает удовольствие до самых помидоров...

Говоря все это, Архип никак не хотел подразумевать или осмеять младшего сержанта Бакланова, который сидел напротив него — типа того, что Гусь, мол, уже дома, Гусь как свободный гражданин занимается интимными делами по полной программе, а ты, Баклан, все еще здесь остаешься и занимаешься делами вроде последнего лоха вместо того чтобы иметь женщину и пользоваться компьютером. Но младший сержант Бакланов именно так понял слова Архипа и поэтому язвительно ответил:

— Пусть занимается — этого достаточно для всех... Мои женщины от меня никуда не денутся — через пять дней я безусловно буду наслаждаться ими. А тебе, Архип, еще полгода придется только мечтать об этом... Так что, точно через пять дней ты так же, как сейчас о Гусе, вспомнишь и про меня, а я, чтобы было так, одну свечу поставлю за тебя в каком-нибудь привлекательном храме — помолюсь за тебя, бедолагу...

— Ну и что? Помолись и за меня... Я не против! — Архип тихо засмеялся. — Только ты, Саня, после этого скажи ей... Вроде: «Это привет от Андрюши Архипова!» Блин, это будет забавно... — Архип снова засмеялся: было видно, что эта мысль ему понравилась — ему пришла по душе. — «Это привет от Андрюши Архипова»... Скажешь так?

— Ну почему бы и нет? — Баклан все так же глядел на монитор и пожал плечами. — Скажу... Мне какая разница? Кстати... Какие храмы предпочитаешь?

— В каком смысле ты спрашиваешь?

— Ну, вот так... есть разные цвета волос: черные, рыжие... И мне интересно, в каком храме я должен поставить свечу, чтобы передать привет от Андрюхи Архипова? Или тебе это безразлично?

— Честно говоря, я не знаю. А зачем нам это знать? — Архип поднял брови и лицо его сразу же приобрело наивный вид. — Рыжая или черная... Мне все равно! Главное, чтобы сама свечка была целой... то есть чтобы ее легко было зажечь... вот что главное!

— Ну, конечно! — Баклан продолжал смотреть на экран и кивнул головой. — Так остальное для тебя безразлично? Остальное тебе все равно?

— Наверное, не все равно... Как я могу это знать? — Архип пожал плечами с недоумением. — Рыжая или черная... Какая разница?

— Все зависит от человека! — Младший сержант Бакланов усмехнулся и продемонстрировал свою осведомленность о женской привлекательности. — Но ведь до армии ты трахался с девушками... У тебя были подружки?

— Конечно! — Архип ответил, и его лицо сразу же расплылось в улыбке. — Первый раз я, правда, не очень хорошо запомнил... Мы были пьяные — отмечали Новый год на даче. И соседка по даче, уже немного выпившая, пришла к нам - чтобы поздравить нас как соседей. Она еще выпила с нами и потеряла сознание. Мы трое отвели ее домой... так, чтобы проводить ее как положено - по-джентльменски. Привели ее, а у нее нет никого... она сама никто особенный. И мы тоже были пьяные... Юрчик предложил: "Давайте ее потрахаем! Ей это не повредит, а нам будет приятно..." Он сам говорил это, при этом уже раздевался... Понятно, что мы с Сережей не отказались - мы тоже возбудились... Задрали ей платье, сняли ей трусы... зачем нам не воспользоваться моментом? Она лежала пьяная - ноги расставлены, ее промежность приоткрылась... Юрчик первый вошел в нее и кончил, потом поднялся... за ним я... тоже кончил и отошел в сторону... а Сережа уже после меня. В общем, мы даже не разделись - только опустили штаны до колен, и все... Мы трахнули ее втроем - и ушли. Она даже не проснулась... представляешь! Ей было около тридцати лет или, может быть, чуть больше... кто его знает! На следующий день мы сами мало что помнили - такие были пьяные... то есть, конечно, помнили, но все это было как в тумане: вошел и вышел - и забыл.

Архип рассказал всё это легко и непринуждённо, так что младший сержант Бакланов, по ходу рассказа невольно оторвав взгляд от монитора, поневоле заслушался... было видно, что Архип ничего не врет, ничего не выдумывает, как это делают порой парни, желая рассказами о своих мнимых сексуальных похождениях зарекомендовать себя в глазах окружающих людьми сексуально опытными или даже бывалыми, — Баклан, глядя на Архипа, почувствовал лёгкую зависть... и зависть почувствовал, и досаду.

— Пришел, увидел, победил... есть такое крылатое выражение, — снисходительно проговорил Баклан, чтоб хотя бы таким образом, то есть знанием крылатых выражений, как-то компенсировать для себя самого чувство зависти-досады.

— Ну! Я же об этом и говорю: всунул, вынул — и ушел, — отозвался Архип, никак не оценив знание Бакланом крылатых выражений.

Баклан хмыкнул; секунду-другую они молчали: Архип, рассказав о своём первом сексуальном опыте, зримо увидел, как, сменяя друг друга, они натянули на даче пьяную биксу, а младший сержант Бакланов... младший сержант Бакланов, слушая рассказы о сексуальных успехах других, всегда ощущал-чувствовал какую-то несправедливость... обидную несправедливость ощущал младший сержант Баклан, слушая подобные рассказы! Взять, к примеру, этого Архипа: всунул, вынул... как два пальца обоссал!

— Значит, ей было лет тридцать... или чуть больше... а вам, бля, по сколько? — Баклан, спрашивая это, постарался придать своему голосу снисходительность, чтоб Архип ненароком не вообразил, что ему, «квартиранту» Бакланову, которого ожидает через пять дней море водки и куча баб, всё это так уж интересно.

— Нам — по семнадцать... то есть, мне и Юрчику по семнадцать, а Серёге — шестнадцать, он был чуть младше нас... всё это было в одиннадцатом классе.

— Хм! А я впервые попробовал, когда мне едва пятнадцать исполнилось — буквально на другой день... с девчонкой из соседнего подъезда — у неё дома... сама меня позвала, и сразу — по полной программе: и туда, и сюда... классно, бля, получилось!

Баклан проговорил всё это так, что на какой-то миг сам поверил в то, что сказал... на самом деле до армии он, несмотря на свою симпатичность-стройность, попробовать ни с кем не успел — как-то так получилось, что в плане секса у него до армии ни с одной девчонкой не сложилось, то есть, в армию он ушел девственником, и все два года, как и до армии, упражнялся-кайфовал исключительно с Дуней Кулаковой... только кто ж в этом будет признаваться? Девственник в двадцать лет — это разве мужчина? Это всё равно что лох или «ботаник» какой-нибудь. .. лох или «ботаник», и не более того! А младший сержант Бакланов был не только симпатичен и строен, но еще он был самолюбив, а потому Архип был не первый, кому он, младший сержант Бакланов, мимоходом вешал лапшу на уши про то, как впервые лично он в пятнадцать лет... и как лично он в первый раз сразу — «туда» и «сюда»... и как классно всё это было.

— Ну, это у кого как... — Архип, ничего не имея против того, что его собеседник лишился девственности в пятнадцать лет, кивнул головой; поскольку Архип не врал сам, у него не было никаких оснований сомневаться в словах Баклана.

— И что дальше... что будет после этого? — Баклан, стараясь скрыть свой интерес, задал свои вопросы с некоторой покровительственностью в голосе, чтобы продемонстрировать свое явное превосходство. — У тебя не было других женщин, кроме тех, что на даче?

— Почему нет? Были... то есть, была одна — мы как-то дружили, но перед моей армией поругались и она меня не провожала. Но до разрыва отношений я с ней ходил почти год... и занимался сексом с ней — регулярно. Не каждый день, конечно, но за полгода перед армией у нас было достаточно... и она делала минет по моим просьбам... представляешь: она без проблем брала его в рот, но в задницу не давала ни разу!

— Ты хотел заняться сексом с ней в задницу?

— А почему нет? — Архип ответил на вопрос другим вопросом и пожал плечами. — Ребята иногда говорили, что занимаются анальным сексом со своими подругами... типа, это еще интереснее, чем вагинальный секс... и я тоже хотел попробовать, но она не согласилась... как бы я не уговаривал ее, но она так и не дала мне в задницу... обидно, конечно!

— Ну, с этим нельзя предугадать... — Баклан произнес это достаточно авторитетным голосом. — Одни дают, другие нет... хотя, если постараться, можно заняться анальным сексом с любой женщиной.

— Да, конечно! — Архип согласился и кивнул головой. — Кстати, у нее были рыжие волосы... светло-рыжие — золотистые! Мне такие очень нравятся... точно!

— Хорошо... значит, я поставлю свечу в рыжем храме за тебя. — Баклан тихо засмеялся, глядя на Архипа. — «Привет от Андрюхи Архипова!»... представьте только, как все это будет выглядеть! Я проникаю своим половым членом сочные губы, похожие на раковину... мой тропический стержень окружает и сжимает ее тесную киску, так что движения происходят ритмично: член, скользя, входит в узкую норку... сначала я делаю его размеренными движениями, чтобы она хорошо разогрелась подо мной... затем начинаю двигаться быстрее и быстрее... девушка больше не может сдерживаться — она изгибается, стонет, отвечает на мои движения своей золотистой плотью... «еще! еще!» — она кричит, и тут же наступает мощный оргазм для нас обоих... он переворачивает нас с ног на голову, разрывает нас... я кончаю фонтаном в ее изнеможенное тело... в самые глубины... заканчиваю свое движение глубоким проникновением до самых помидоров... фонтан иссякает, и я вытаскиваю полностью удовлетворенного солдата из обильно увлажненного рыжего храма и говорю: «Это привет от Андрюхи Архипова!»

Баклан, невольно увлёкшись собственной фантазией, невольно озвучил одну из своих многочисленных грёз, что каждый раз возникали перед его мысленным взором в минуты уединённых — тщательно скрываемых от посторонних глаз — упражнений с Дуней Кулаковой; единственное, что он добавил сейчас, так это слова про «привет», а во всём остальном эта была та сладостная мечта, которая помогала девственнику Бакланову в ходе упражнений с Дуней Кулаковой приближать оргазм... но Архип, понятное дело, об этом не знал да и знать не мог — картинка, живо нарисованная Бакланом, показалась Архипу даже реальнее, чем воспоминание о собственном сексуальном опыте... картинка, нарисованная Бакланом, показалась настолько реальной, что между ног сидящего на табуретке Архипа пробежал лёгкий, но вполне ощутимый сладкий озноб — предвестник возможного возбуждения...

— Ну, Саня... класс! — проговорил Архип, невольно сжимая под собой ягодицы — с силой стискивая мышцы сфинктера, чтобы тем самым задержать-усилить щекотливое ощущение лёгкой приятной сладости между ног. — «Это привет от Андрюхи Архипова!» Я б не додумался... честное слово! Это ж, бля, как, бля, это... как виртуальный секс!"Это привет от Андрюхи Архипова!» — я, бля, торчу!

— Торчи... тем более, что торчать тебе, как ни крути, ещё целых полгода, — с лёгкой усмешкой отозвался младший сержант Бакланов, тем самым давая понять Архипу, что все эти виртуальные картинки лично для него, для младшего сержанта Бакланова, ровным счетом ничего не значат, потому как через пять дней в качестве свободного гражданина он будет по полной программе иметь бабцов в реале, а не ля-ля.

— Ну, полгода... думаешь! Полтора уже прошло, и эти полгода пройдут — никуда не исчезнут... зачем нам, парням, грустить? Зато потом... ни одной, черт возьми, красивой девушки не пропущу! — Архип, всегда настроенный на позитив, с улыбкой приподнял губы, словно его полгода закончатся уже завтра. — Все девчонки будут мои...

— Это все? — все так же усмехаясь ответил Баклан, снова взглянув на экран компьютера. — Даже Зайца не оставишь?

— Что он тут делает? — Архип непонимающе поднял брови. — Мы же из разных городов...

— Верно... я как-то не подумал об этом, — Баклан произнес это спокойно, и Архип не заметил ни иронии, ни сарказма... да и ладно - пускай не замечает. — А, кстати, где он? — поинтересовался Баклан без отрыва взгляда от экрана компьютера. В общем-то местонахождение какого-то лентяя уже не должно было его интересовать, но обещанное звание сержанта от командира роты заставляло хоть немного проявить интерес.

— Кто? — не понял Архип. — Мой город?

— Черт с твоим городом... я спрашиваю о Зайце, которого тебе поручили.

— Он уборщик в туалетах... где ему еще быть? — Архип был готов продолжать разговор о сексе, но он уже рассказал все о себе, и спрашивать что-либо у Баклана было неудобно... и поэтому Архип, вздохнув, сменил тему - проговорил лишь бы не молчать: — Представь, как парням повезло: всего один год служить... это же на треть меньше, чем мы!

— А тебе что — обидно? — Баклан, оторвав взгляд от монитора, с лёгкой усмешкой посмотрел на Архипа. — Кто отпахал, а кому здесь полгода еще зависать... обидно, бля, да?

— Да ну! Причем здесь «обидно»? Не обидно, а — хрень всё это! Взять, бля, хотя бы нашего Зайца... чему он за год научится? Плац подметать? Туалет драить? Разве год — это служба?

— Ну, это ты так думаешь... а в а ш Заяц на срок своей службы смотрит, я в этом уверен, наверняка по-другому.

Баклан умышленно проговорил слово «ваш», чтоб таким образом лишний раз подчеркнуть для Архипа, кто есть кто — здесь и сейчас.

— Дык... понятно, как смотрит Заяц. А если вообще — в общем и целом?

— А если вообще — в общем и целом... слышал, что говорит старшина? Конечная цель у всех этих реформ одна — уничтожение армии.

— Вот! Я ж об этом и говорю... о том, что может значить год службы в общем и целом, а не лично для Зайца — не для него персонально.

— Это, бля, ты потому так говоришь, что сам ты уже прослужил этот год. А был бы ты сам сейчас на месте Зайца, ты бы, бля, думал совсем по-другому.

— Ну, не знаю... может быть, Саня, ты и прав. А только год — всё равно это хрень, а не служба. Если, конечно, говорить в целом...

Они помолчали... щелкая «мышкой», Баклан на слова Архипа никак не отозвался, и Архип, глядя на него, вперившего взгляд в монитор компьютера, не без легкой зависти подумал о том, что через каких-то пять дней этот самый Баклан под уютную музыку будет, кайфуя, засаживать какой-нибудь классной биксе «по самые, бля, помидоры» — будет, кайфуя, с силой вжиматься в шелковистый передок, горячий и сочный, влажно засасывающий всё глубже, и глубже, и глубже... ох, и везёт же этому Баклану! Через каких-то пять дней... бикса, разведя в стороны полусогнутые в коленях ноги, энергично будет поддавать снизу, встречными толчками насаживая свою «ракушку» на влажно скользящий — вверх-вниз снующий — член, — и, чувствуя, как сладость лёгкого возбуждения щекотливым теплом растекается между ног, Архип невольно подумал о том, что в казарме сейчас шаром покати... в казарме сейчас никого нет, и можно, укрывшись одеялом, неспешно всмотреться в эту «картинку» более пристально и внимательно... а почему, бля, нет? Это Баклан будет дома через пять-шесть дней, а ему, Архипу, еще служить и служить, а он ведь тоже не импотент — не святой апостол Павел...

— Пойду, бля, проверю, как там у Зайца идут дела, — поднимаясь, проговорил рядовой Архипов. — Напомню ему ещё раз, когда он должен Шланга будить... а потом, бля, спать пойду... пора! Ты, Саня, как — ещё не будешь ложиться?

— Нет пока, — отозвался Бакланов, не поворачивая головы — не отрывая взгляд от монитора.

Дверь в умывальную комнату, откуда был вход в туалет, была наполовину приоткрыта, так что Архипу не составляло никакого труда проскользнуть туда совершенно бесшумно; что он и сделал, не преследуя, впрочем, никакой внятной цели... разве что, застукав Зайца бездействующим, уличить его в отсутствии прилежания к службе со всеми вытекающими из этого не шибко весёлыми для Зайца последствиями, — затаив дыхание, стараясь ступать совершенно бесшумно; Архип не вошел, а боком вскользнул в комнату для умывания и, не слыша никаких шоркающих звуков, которые со всей очевидностью свидетельствовали бы о том, что Заяц драит писсуары, уже хотел сделать следующий шаг, такой же бесшумный, чтобы возникнуть перед шлангующим Зайцем нежданно-негаданно, как вдруг невольно обострившимся слухом Архип уловил едва различимое сопение с характерным шорохом трущейся материи... такой шорох возникал всегда, когда он, Архип, в этом самом туалете, выгадывая время, чтоб никто не застал, торопливо упражнялся с Дуней Кулаковой, — последний раз он дрочил неделю назад, воспользовавшись подвернувшимся случаем: командир взвода приказал ему отнести оперативному дежурному тетрадь с конспектами, Архип по пути зашел в расположение своей роты, чтоб отлить, в казарме никого, кроме дневального, не было, и Архип, стоя в кабинке туалета — направляя струю в очко, вдруг почувствовал сладко кольнувшее желание... собственно, ничего необычного в этом не было: чутко вслушиваясь в малейшие шорохи, Архип стиснул стремительно твердеющий член в кулаке... всё было тихо, и Архип, не тратя попусту время, торопливо задвигал рукой, одновременно с этим следя обострившимся слухом за шумовым фоном, — если б кто-то входил в умывальную комнату, Архип однозначно бы услышал и — успел бы спрятать-убрать член в брюки... но никто Архипа не потревожил: содрогаясь от сладости, он выпустил перламутровую струю себе под ноги, дёрнул за шнур, потоком воды смывая следы своего одинокого наслаждения, ладонью смахнул с головки члена липкую каплю, чтобы потом не было видно предательских пятен на трусах — и уже через пять минут, как ни в чём ни бывало, он выходил из казармы, приятно облегченный и потому вполне довольный, — это было ровно неделю назад; никаких угрызений по поводу собственной мастурбации Архип никогда не испытывал: во-первых, никакого негатива у Архипа не было к самой мастурбации в принципе, а во-вторых, хотя в роте на его памяти никто ни разу на этом деле не погорел, у Архипа были все основания предполагать, что занимается этим не он один, и даже далеко не один, потому как выдержать полтора года без секса, пусть даже такого «самодельного», было, по мнению Архипа, никак невозможно... разве что какие-нибудь святые или импотенты могли полтора года обходиться без сексуальной разрядки, но святых в роте не наблюдалось, а импотенцию в восемнадцать-двадцать лет Архип представлял смутно; впрочем, другие его в этом плане волновали мало — по мере возможности он регулировал свою собственную сексуальную потребность, одновременно с этим получая пусть мимолётный, но вполне реальный кайф... так вот: когда он дрочил, ритмично вгоняя в кулак напряженный ствол, всегда либо рука соприкасалась с материей брюк, либо о брюки тёрлась материя рукава, но в любом случае возникал едва слышимый характерный звук — непрерываемый шорох трущейся материи, когда что-то быстро и вместе с тем однообразно делаешь рукой, — вот такой характерный шорох, дополняемый не менее характерным сопением, и услышал Архип, замерев у входа в туалет... «дрочит он, что ли?» — мысль-догадка возникла мгновенно, так что Архип на какой-то миг от такого невольно возникшего предположения даже опешил; оставалось сделать ещё один шаг, чтоб, оказавшись непосредственно в туалете, либо воочию увидеть наглядное подтверждение своей догадке, либо... либо — у шорохов-звуков, доносившихся из туалета, было какое-то другое происхождение, но мысль о чём-то другом, что могло бы быть источником подобных звуков, в голову Архипу не приходила... «дрочит, бля!» — уже не вопросительно, а утвердительно подумал Архип; тут же делая по-кошачьи мягкий, совершенно бесшумный шаг вперёд...

В туалетной комнате располагалось два ряда кабинок, закрывавшихся снизу низкими полуметровыми дверцами, вдоль двух стен были расположены писсуары, а еще в туалете был неяркий голубоватые свет, и Архип, когда дрочил в туалете сам, всегда это делал в дальней кабинке, которая хотя и не могла полностью его скрыть-спрятать, но в любом случае давала какой-то, пусть даже секундный, выигрыш для того, чтоб в случае чьего-то внезапного появления успеть спрятать-убрать член в штаны; кроме этого, подобные упражнения всегда проходили под прикрытием — под видом «стою — отливаю», а значит Архип всегда становился спиной к проходу, что тоже затрудняло на случай чьего-то стремительного появления заподозрить его, Архипа, в том, что он на самом деле не отливает, а делает что-то совершенно другое... а тут — на тебе: невысокий, на подростка похожий Заяц стоял в освещенном проходе, и хотя он стоял к Архипу спиной, но был при этом весь на виду, и первое, что Архипу бросилось в глаза, это ритмично содрогающаяся спина рядового Зайца, который... перед глазами Архипа было то самое, о чём он за секунду до этого успел догадаться-подумать: прерывисто сопя, рядовой Заяц с упоением дрочил — торопливо мастурбировал...

Секунду или две Архип с изумлением взирал на открывшуюся картину, не зная, что ему сделать-предпринять, чтобы прервать кайф Зайца наиболее эффектно... гаркнуть командным голосом «равняйсь-смирно»? полюбопытствовать тихо и вкрадчиво, приятно ли ему, рядовому Зайцу, это не прописанное ни в одном уставе занятие? деловито поинтересоваться у молодого солдата, как протекает его ратная служба? громогласно впечатать в него какое-нибудь унижающе хлёсткое слово? или, может, каким-нибудь междометием выразить своё самое искреннее — неподдельное — изумление? Впрочем, можно было смело предполагать, что в той ситуации, в какой потерявший нюх Заяц оказался непреднамеренно застигнутым за своим приятным ... занятием, для него, для Зайца, все варианты возникновения за спиной кого-либо из «товарищей по службе» были по своей эффективности абсолютно равнозначны, — сладострастно «танцующий» Заяц стоял от Архипа на расстоянии не более трёх метров... и Архип, ничего не говоря, на какой-то миг словно дематериализовавшись — бездыханно ступая неслышным перекатыванием подошв тапочек с пятки на косок, сделал несколько совершенно бесшумным шагов по направлению к Зайцу, так что спустя еще пару секунд он уже в буквальном смысле стоял у Зайца за спиной — на расстоянии каких-то десяти сантиметров... практически вплотную.

— Ну, как успехи? Получается?

Слова эти, сказанные с интонацией мягкой, почти интимной, возникли в голове Архипа совершенно спонтанно, и — произнося эти четыре слова в виде двух вопросительных предложений, Архип одновременно с вопросами, заданными негромко, но совершенно внятно, положил ладонь рядовому Зайцу на плечо, словно этим отеческим жестом желая унять, остановить самозабвенно танцующее тело восемнадцатилетнего салабона...

Бедный Заяц! Как говорят абстрактные гуманисты, врагу такого не пожелаешь...

Услышав над своим ухом голос и в ту же секунду почувствовав, как на плечо его легла чья-то ладонь, Заяц, ничего подобного не ожидавший и не предвидевший, невольно издал короткий звук, отдалённо напоминающий утробное хрюканье, на мгновение замер, словно остолбенел, но уже в следующее мгновение, рванувшись в сторону, он вместе с тем резко всем телом повернулся к Архипу — и Архип близко-близко увидел его округлившиеся глаза с выражением запечатленного в них тихого ужаса.

— Не ожидал? — игриво проговорил Архип, наслаждаясь произведённым эффектом.

Вопрос прозвучал издевательски. Конечно же, Заяц не ожидал! И не только не ожидал, а даже не предполагал ничего подобного... бедный Заяц! Но кто ему был виноват? Если Архип, время от времени сам предавшийся этому занятию, никогда не терял разумной бдительности и, с упоением двигая кулаком — мысленно рисуя картины сладостного траха, одновременно с этим не забывал чутко вслушиваться в окружающий его мир, чтоб не быть в буквальном смысле пойманным за руку, то Заяц, наоборот, решив поиметь-урвать несколько сладостных минут кайфа, проявил при этом совершеннейшую беспечность, так что трудно было даже сказать, чего в этой беспечности было больше — в чем была истинная причина подобного прокола: то ли это со стороны молодого солдата это был полный непрофессионализм в вопросах организации одиночного секса применительно к особенностям армейской жизни, то ли это было проявлением обычного природного разгильдяйства, когда человек живёт по принципу «авось пронесёт — авось ничего не случится»... случилось — не пронесло: молодого солдата, самовольно покинувшего часть в поисках лучшей доли, более опытный сослуживец одномоментно вернул в родную роту... и возвращение это для молодого солдата было подобно эффекту разорвавшейся бомбы, — бедный Заяц! С учетом небезуспешных попыток агрессивного проникновения-внедрения во все сферы жизни некой коммерческой организации, претендующей на монополию духа, впору было вскричать евангельским выражением «Vade retro, satanas!», которое хотя и трактуется как «не искушай!» — «не соблазняй!», но в буквальном переводе с языка латинского означает «Отойди, сатана!» — с акцентом не на первом слове, а на втором... впрочем, в реальной жизни всё проще и жестче, а потому прозаичней, и салабон, застуканный старослужащим в момент «сеанса», по умолчанию никогда не скажет этому старослужащему: «Отойди, старичок! Дай мне кончить...».

Какое-то время — буквально секунду-другую — они, Архип и Заяц, молча смотрели в глаза друг друга: Архип был чуть выше Зайца, был крупнее телосложением, и потому он взирал на Зайца как бы свысока, наслаждаясь произведённым эффектом, в то время как во взгляде Зайца, уличенного «в неподобающем для мужчины занятии», замер-застыл кроткий ужас... Брюки Зайца были расстегнуты, резинка трусов была заведена под яйца, так что всё его молодое хозяйство было, словно на выставке, выставлено наружу: яйца, непроизвольно подтянутые кверху, как это нередко случается при половом возбуждении, были хотя и не очень крупные, но, рельефно обтекаемые утончившейся кожей мошонки, выглядели выпукло, классически продолговато, а потому вполне достойно — весомо и зримо; волосы на лобке были густые и, наверное, длинные, поскольку они невольно закручивались вправо-влево шелковистыми на вид колечками, в то время как сам живот был, словно у подростка, совершенно чист — густой волосяной покров срезался вверху ровной горизонтальной линией, и на плоском животе выше этой линии не было ни «тёщиной дорожки», ни хотя бы малейших признаков какой-либо другой растительности в виде сиротливо выросших одиноких волосков; сам же член, который Заяц по-прежнему сжимал в кулаке, был этим самым кулаком на две трети скрыт, но именно на две трети — ещё одна треть возбуждённо торчащего члена, не охваченная свёрнутой в трубку ладонью, заканчивалась чуть продолговатой, вишнёво-сочной залупившейся головкой, на самом кончике которой перламутрово блестела выступившая капелька клейкой смазки, то е