Нетипичные последствия переохлаждения

— Да, не реви ты! Не истери, говорю!

— Мама, у него пульс еле-еле!

— Не мешай!

Как же мне было холодно... Я услышал стоны и спустя мгновение осознал, что это мои стоны.

Но холод вернулся. Это было странно. Ведь там, на берегу, когда меня Иваныч всё-таки, наконец, вытащил из проруби, насквозь промокшего, окаменевшего от охватившей изнутри стужи, холод ушёл. И мне стало тепло и хорошо. Я смутно помнил, как надо мной нависало старое, бородатое, усыпанное морщинами лицо Иваныча. Он что-то мне кричал, хлестал меня по лицу пощёчинами. Правда, никакой боли я не чувствовал.

Я толком не мог врубиться, что он от меня хотел. Что-то там, вроде, чтобы я не спал. Но мне было так хорошо, тепло, приятная нега разливалась по телу. И очень хотелось спать..

Дальним краешком меркнувшего сознания я вроде соображал, что это странно. Хм... В мокрой одежде лежу на снегу, — с чего бы мне было тепло? Но что-то как-то уже и думать было лень. Хотелось спать, спать, спать...

Позже, я ещё пару раз приходил себя. Иваныч ругался матом в голос и громко кряхтел, иногда он снова склонялся надо мной, грубо тормошил, снова бил ладонями по лицу, опять и опять орал, чтобы я не спал. И снова куда-то волоком по снегу тащил меня, тащил, тащил... Впрочем, как только он переставал меня лупить я тут же снова проваливался в сладостный благодатный сон. Такой, как будто до этого я не спал пару суток, хотя это было не так.

А теперь холод снова вернулся. Я опять застонал. Жутко хотелось вновь погрузиться в покойную блаженную дрёму, без снов. Но проклятый холод, леденящий кровь в венах, вернулся и мешал мне забыться!

— Вот и пульс!, — только теперь я понял, что это бабушка. Значит, это её руки сейчас грубо и быстро растирали и мяли меня, — ничего он молодой, крепкий! Богатырь! В дедушку! Выкарабкается!

Я хотел свернуться калачиком, чтобы как-то согреться и попытаться всё же уснуть. Но сильные руки бабушки не дали мне это сделать. Через какое-то время меня словно озарило. Я понял, почему холод вернулся, — теперь я был раздет. Злость и раздражение кольнули меня. Зачем? Зачем меня раздевать на улице в такой мороз? Конечно же, мне будет холодно. Мороз-то за двадцатник давит.

Я хотел что-то сказать. Наорать, чтобы меня оставили в покое. Чтобы меня снова одели, в конце концов. И дали, наконец, поспать. Но не смог выговорит ни слова. Губы были, как будто чужими, а зубы выстукивали барабанную дробь.

Рядом со мной сдавленные женские рыдания. Хм... По-моему, это была моя мама.

— Почему, ему холодно? Здесь же так жарко, — да, точно это была моя мама.

— Дура, не реви... , — беззлобно оборвала её бабушка. Её железные ладони по-прежнему, грубо бесцеремонно мяли меня, — это же хорошо... Чувствовать начал! Оживает! Сейчас масло вотру и потеплее закутаем его в шкуру. Ох, млять, любители зимней рыбалки! Ну, получит у меня Иваныч... Так... Там на плите отвар уже готов, ну-ка, принеси..

Спустя, какое-то время меня обхватили за плечи и приподняли, потом долго что-то терпкое и невкусное вливали в рот мелкой струйкой. Я не хотел открывать глаз, мысль об этом была мне противна, — ведь так хотелось спать. Я мотал головой, пытался отплёвываться. Но все мои попытки к сопротивлению были жёстко пресечены сильными руками бабушки. В итоге, я понял, что пока не выпью всё, от меня не отстанут и смирился.

Как я заснул, я и сам не помню..

Меня больше не тревожили и теперь даже не мешали спать.

Краем уха только долетали, сквозь сон, смутно, обрывки чьих-то фраз:

— ... он молодой... кровь юношеская горячая... это верное дело... ложись к нему под одеяло... обними его крепко, я вас обоих закутаю в шкуру... сейчас в камин дров подкину... всё будет хорошо... оклемается...

Оттаял я, по-моему, уже во сне. В смысле, что согрелся. Но нет... Это было потом. Сначала пришли ЭТИ сны. Хотя... В полной мере, конечно, сном это назвать нельзя... Нет, даже не сны, а какие-то обрывки. Но...

Наверное, самое последнее, о чём я сейчас должен был думать, так это о женщине. Хм... Но во сне я был определённо с женщиной. И как-то странно... Нет, я точно не занимался с ней сексом. Точно. Но, по-моему, она меня гладила и ласкала за причинное место. Хм... И, может быть, это прозвучит глупо. Но, как это... Согреваться я начал именно оттуда. Ну, да... Потому, что ОН у меня встал. И ого-го как! А потом, мелким покалыванием, сантиметр за сантиметром, начиная от паха, выше на бёдра, на живот разливалось по моему телу живительное тепло. И я спал... Я наслаждался тем, что я всё-таки, наконец, согрелся.

Я чувствовал обнажённое тело. Женское тепло. Своим телом. Женскую грудь, тесно прижатую к моему плечу. Женскую ногу, перекинутую через моё тело. Женские бёдра, прижатые к моему бедру. Женскую руку, медленно оглаживающую мою грудь, мой живот, мои бёдра... И определённо, именно эта рука иногда бесстыже обхватывала моё возбуждённое естество за ствол и медленно и нежно его ласкала.

И я тоже её трогал. Во сне жадно мял большую сочную грудь... И как будто, читая мои мысли, когда мне этого хотелось, эта грудь послушно взмывала к моему лицу и тёплая налитая, словно, зрелый вкусный плод, женская плоть вжималась в мой широко распахнутый рот. Я жадно сосал эту нежную сочную мякоть губами, посасывая и покусывая.

Мои руки нетерпеливо гуляли по холёному бархатному женскому телу, ласкали плавные атласные бёдра, мяли пышные аппетитные ягодицы, оглаживали мягкий податливый животик, а подчас совсем потеряв всякий стыд, моя ладонь ныряла в тёплое нежное женское межножье...

В какой-то момент я вдруг осознаю. Хм... Мне уже не то, что тепло. Мне жарко уже... Хм..

Ну, конечно же, столь удивительный и красивый сон могла прервать только моя беспардонная вечно неугомонная бабушка. Во всяком случае, именно она, как я безошибочно определил, даже не открывая глаз, выдернула меня из сладкого сна.

Я почувствовал, как её руки крепко ухватили меня за запястье, меряя мой пульс. Секундой позже, она бесцеремонно откинула с моей груди одеяло и засунула мне под мышку градусник. И тогда, я проснулся...

В комнате стоял полумрак. Комнату освещал только свет от огня, что тихо потрескивая поленьями, горел в большом каменном камине. Камин... Ну, да. Это бабушкина спальня. А я лежал на большой бабушкиной кровати, утопая в огромной пуховой перине, накрытый широкой медвежьей шкурой.

— Ну... Глаза ясные, — усмехнулась довольная бабушка.

Она сидела рядом со мной на кровати, держа меня за запястье.

— И пульс уже, как у космонавта... , — она посмотрела куда-то дальше меня, — умничка, дочка, это ведь всё ты..

Бабушка хмыкнула.

И только в этот момент я понял, что сон продолжается. И к моему правому боку всё так же прижимается обнажённое женское тело. Все ещё не врубаясь в ситуацию, я повернул голову и встретился со счастливым взглядом моей матери.

— Мама?... , — в памяти стали всплывать образы из моего сна. Но я просто не решался сопоставить сон и реальность и сделать очевидный вывод.

— Попробуй-ка, сесть, — бабушка склонилась надо мной и, обхватив меня руками за плечи, медленно потянула на себя. Я сел в постели.

Меня немного штормило и в голове стоял туман. Но в целом... В целом, всё вроде ничего. В голове опять замелькали образы, как я проваливаюсь в воду, как сильное течение затягивает меня по лёд, как Иваныч лежит на животе на краю полыньи и тянет меня к себе, но у него долго не получается вытащить меня на лёд, а потом я уже на берегу... В общем, потихонечку до меня стало доходить, что походу, сегодня, я родился во второй раз.

Шкура сползла с моих плеч. Бабушка просто стащила её с меня, склонившись и внимательно оглядывая меня в упор, особо не заморачиваясь с тем, что я совершенно голый.

— Ну, ты только посмотри. Даже ни одного обморожения... , — пробормотала довольно она себе под нос.

Впрочем, до бабушки мне сейчас не было никакого дела. Повернув голову,... я во все глаза уставился на маму.

Шкуру-то бабушка стащила не только с меня. И сейчас, в полумраке комнаты, отчаянно заливаясь краской под моим взглядом, одной ладонью мама торопливо накрывала светлый пушок между атласных пухлых бёдер, а другой пыталась спрятать от моих глаз большие мягкие тяжелые груди. Меня поразило насколько у неё белая молочная гладкая кожа..

— Мам... Ты чего голая-то?, — брякнул я первое, что пришло мне в голову. С некоторым трудом я оторвал взгляд от мамкиных прелестей, понимая, что всё-таки это неприлично вот так во все глаза пялиться на тело родной матери. Мама в смущении потупилась, отвела взгляд и, видимо, не нашлась, что мне ответить.

Бабушка издала короткий смешок:

— Ты мамку в краску не вгоняй, орёлик. Это первое дело для застуженного мужика. В старину так и отогревали таких балбесов, как ты, внучек. Клали под одно одеяло ему голую тёплую бабу. Старое верное средство, — она вздохнула, — деревенька у нас маленькая теперь, сам знаешь. Где я тебе тут найду молодуху... и до ближайшей больницы сотня вёрст. Так то..

Бабушка снова противно, в своей излюбленной манере, хихикнула:

— Только если жену Иваныча, — типа юморнула бабушка, — так, что мамка тебя считай к жизни-то и вернула. Орёлик! А ты, кстати, злой до женского тела... Мамке-то вон всю грудь измял, да искусал. Она насилу вытерпела..

Я густо покраснел, косясь краем глаза на маму. Она тоже покраснела ещё сильнее, только вымученно улыбнулась. Подтянув ножкой шкуру к себе, она торопливо спряталась от моих глаз под неё.

Потом упёрлась лбом мне в плечо, как бы ласкаясь:

— Главное, что всё хорошо... Ох, Мишенька... Ну, и напугал ты меня.

Бабушка грубо взъерошила мне волосы.

— Рыбак, блин. Ну, как отлежишься, ох, получишь ты у меня..

Она взяла со стола у кровати тонометр и принялась мерить мне давление.

— Глаза, пока закрой, — скомандовала мне и затем маме, — а ты оденься, пока.

Бабушка наклонилась и подняла с пола скомканную белую ночную рубашку мамы и перебросила её через меня маме.

— Давление в норме, — чуть позже удовлетворённо сказала бабушка, глядя на датчик тонометра, потом вытащила из моей подмышки градусник. И снова довольно хмыкнула, — ну, как с гуся вода... На, выпей!

Я открыла глаза. Бабушка поднесла к моим губам кружку с очередным своим настоем. Я молча стал пить.

— Как себя в целом-то чувствуешь?

Я допил, пожал плечами:

— Голова кружится. Слабость..

Бабушка покивала головой:

— Ну, ещё бы... Так, всё ложись, спать тебе надо. А я к Иванычу побежала. Жена вон его пришла. Говорит, у него от треволнений что-то сердце прихватило... Он, пока ты спал, раз десять уже заходил, — всё волновался, как ты... Лен, а ты, поди, пока баню истопи. Выспится соколик, его попарить надо будет с травами.

— Нет!, — это вырвалось у меня как-то само собой. Как-то машинально я протянул руку и схватил маму за запястье, — мама. Пожалуйста, не уходи...

Бабушка улыбнулась:

— Ну, мужики... Уж школу закончил, почитай, взрослый мужик, а как припрёт то, как малые дети, за мамину юбку сразу.

Но мама обняла меня сзади за плечи и я почувствовал, её губы на своём затылке:

— Конечно, Миша. Я полежу с тобой.

Бабушка кивнула:

— Ладно, баньку сама растоплю. Всё, побежала к Иванычу..

— Ложись... , — мама мягко надавила мне на плечи, укладывая меня на подушку. Она укутала меня в шкуру и сама залезла под неё, ко мне под бочок. В голове как-то само собой мелькнуло сожаление, что она теперь в ночной рубашке.

Положила голову мне на грудь. Потом подняла и со счастливой улыбкой, посмотрела мне прямо в глаза:

— Бьётся... Представляешь, тебя, когда принесли, твоего сердца почти не было слышно, — в её глазах стояли слёзы. А у меня даже ком встал в горле.

Только сейчас я заметил, как опухли её глаза от выплаканного. Не в силах сдержать чувств, я обнял маму и прижал её к себе. Мама снова положила свою голову мне на грудь.

— Ох, и напугал ты меня, Миша, — пробормотала мама.

— Прости меня, мама, — искренне с чувством ответил я, — я сам сейчас вспоминаю вот всё. Блин, так глупо получилось..

Но её ладошка накрыла мне губы.

— Тсс... Тебе нужно поспать. Потом мне всё расскажешь.

Она потянулась ко мне и чмокнула меня в щёчку и её голова снова вернулась на мою грудь.

Я поцеловал её ладонь. Было приятно вот так лежать, при свете пламени из камина, в полумраке, — тепло, уютно — чувствовать близость маминого тела, её родной для меня запах наполнял душе умиротворением и каким-то покоем, ощущать её голову на своей груди.

Мама у меня умница. Вообще, выросла она здесь. Правда, тогда в советские времена деревня процветала и была раз в пять больше. Это сейчас здесь домов 50 всего осталось. Так, что в город мама выбралась только, когда поступила в универ.

А там уже на первом курсе выскочила замуж за моего отца. Отец мамы был старше на десять лет и всегда вспоминал, что влюбился в маму с первого взгляда. Хм, насколько я знал из их разговоров про те времена, то не он один он был такой, кто сходил по маме с ума. Но так было всегда у мамы..

Мама была красивой женщиной. Особо в жизни ей работать не приходилось, отец этого не хотел, мол, занимайся домом и детьми, да и сам он с лихвой и с достатком успешно обеспечивал семью. Так, что у мамы всегда было время заниматься и собой в том числе.

Воспитанная в строгости бабушкой, она по жизни вообще была спокойным уравновешенным добрым и отзывчивым человеком. Правда, я знал, что нет-нет, но многие мужики, даже папины друзья, пытались с ней флиртовать, что называется «закинуть удочку на удачу». Правда, всегда это всё было без толку. Я в этом не сомневался. Мама была человеком строгих нравственных нравов. Ну... У моей бабушки все дочери такие.

Мама всегда старалась одеваться со вкусом, очень строго, не приемля в одежде излишнего сексуального подтекста. Но в любом случае, чтобы на ней не было одето, она, так или иначе, выглядела очень соблазнительно и аппетитно. Ну, тут уже никуда не денешься, если ты красивая женщина.

Вообще, была мама среднего роста с шелковистыми светло-русыми волосами, уложенными обычно в красивую причёску, с вечно непослушным локоном, ниспадающим ей на глаза, очаровательным добрым лицом с тонкими чертами, с большими приветливыми ясными карими глазами и с красивыми полными губами. Фигура у неё, что называется по-русски «кровь с молоком». Но нет, мама отнюдь не была полной. Но именно, что пухленькой, налитой, словно, наполненная зрелой сочностью и вкусностью спелого лакомого плода.

Её прелестная фигура, хоть и отяжелела с годами, и была обрамлена небольшим, но аккуратным и тоже каким-то аппетитным животиком, который, впрочем, замечали только домочадцы, выглядела очень даже стройно и ладненько, вполне себе изящно. Таллия у мамы была очень даже ничего, пышная упругая попа и пусть немного полненькие в ляжках, но просто шикарные ножки, длинные и стройные. А ещё грудь... Большие тяжёлые спелые дыньки смотрелись одинаково сногсшибательно, что в вечернем платье, что в простой футболке.

Да и вообще, мама всегда выглядела утончённой, ухоженной, даже какой-то холёной. Она знала толк в моде, и всегда выглядела, что называется, с «иголочки», даже дома. Не то, чтобы ей так важны были тряпки, все эти макияжи и маникюры. Но это очень нравилось моему отцу. Ну, чтобы, мама выглядела, как настоящая принцесса, что на корпоративе в его компании, что дома. И собственно, денег отец на это тоже не жалел. И мама старалась быть такой, какой хотел её видеть её муж.

По большому, счёту в «простушку» мама превращалась только здесь у бабушки.

Короче говоря, моя мама была тем самым самородком, каким может быть только настоящая русская женщина.

Признаться, был в моей жизни период, когда я относился к своей маме... Хм... Ну, не совсем так, как должен относиться к своей маме родной сын.

Где-то пару лет назад, когда у меня началась фаза бурного полового созревания, я не в шутку стал проявлять к маме нездоровый интерес. Сказать по правде, я даже точно не знаю, с чего у меня это началось. Ну, в смысле, почему объектом своим сексуальных вожделений я выбрал именно маму. Но именно тогда, впервые для себя я установил, что в постели мама, видимо, горячая темпераментная штучка. Во всяком случае, несколько раз, когда я «случайно» оказывался у дверей родительской спальни в неурочный час, я отчётливо различал довольные папины стоны и вскрики мамы... Да, моя мама кричала во время секса. И судя, по приглушённым солёным комментариям, которые отпускал отец в адрес мамы во время их любовных слияний, — мама была пылкой, страстной, опытной и умелой любовницей.

Опять же, скорее всего дело в порнофильмах, которые я в то время смотрел гигабайтами, но я именно, что вожделел отвязано её трахнуть, выебать грязно и жёстко, так же как делали это здоровые парни с холёными тётками на экранах. Как последнюю шлюху, во все дыры, чтобы мама молила о пощаде... Но понятное дело, в реальной жизни, конечно, я никогда на подобное бы не решился.

Но длилось всё это недолго. Пару месяцев я отчаянно мастурбировал, мысленно в это время, вытворяя чёрт знает, что со своей родительницей. А потом когда выплёскивал из себя напряжение, каждый раз отчаянно мучился угрызениями совести из-за того, что желал собственную мать. Мне даже матери и отцу было стыдно в глаза смотреть после этого.

Но скоро, нашлась та, которая лишила меня девственности. Потом появилась вторая девушка. Потом ещё одна. И, в общем-то, скоро любовное общение с противоположным полом уже не было для меня чем-то неизвестным и интригующим. А посему, все скоромные поползновения по отношению к матери, надо сказать, отрезало, как рукой. И сказать, по правде, я испытал от этого душевное облегчение. Уж больно, было совестливо в душе перед папой и мамой...

И скоро, я если и вспоминал о своих недавних грязных фантазиях по отношению к матери, то обычно на душе становилось гадко и стыдливо, мол, как это я мог вообще о подобном думать, да ещё и мастурбировать, представляя, что трахаю родную мамку. Так, что я даже вспоминать об этом старался пореже.

Меж тем, мама тихонечко гладила меня ладошкой по волосам, и нежно смотрела на меня, опершись подбородком на моё плечо. И вдруг, тихо-тихо, стала намурлыкивать мне колыбельную. У меня даже сердце сжалось. Это была ТА самая колыбельная. Которую, в детстве мама перед сном пела только для меня, которая про котёнка и медвежонка.

И как-то тихо, незаметно для самого себя. Я уснул...

Не знаю, сколько я спал. Нет, я даже не проснулся, просто в какой-то момент сон немного отступил. Меня лихорадило. И неслабо. В голове стоял странный дурман. Я был, будто, пьян. Тело наполнилось томящим тягучим раздражением.

Я потянулся к кружке на столе и стал жадно пить. Я не сразу понял, что моё взвинченное состояние не имеет ничего общего с простудой или заболеванием. Ибо мой член стоял колом. Эрекция была необыкновенная. И чем более отходил я ото сна, тем сильнее охватывало меня непомерное возбуждение, да такое, что перебивало дыхание, а сердце молотило, что отбойной молоток.

В доме было тихо-тихо. Трудно было сказать, была уже ночь или день, тяжёлые шторы было плотно задвинуты на окна. В комнате ничего не изменилось, так же в полумраке тихо потрескивал камин. Было жарко.

Особо ещё не соображая, всё ещё в полусне, скорее даже инстинктивно я потянулся к маме. Она лежала рядом, свернувшись калачиком, и спала, прижавшись головой к моему плечу.

Нет, мне не хотелось маму. В том плане, что именно маму. Хм... Просто хотелось бабу. Любую. А рядом со мной в постели лежала очень аппетитная самочка. В башке стоял такой туман и меня так трясло от возбуждения, что я, наверное, полез бы и к бабушке. Не знаю, как описать моё состояние. Но ни до, ни после со мной подобного не случалось. Просто, в тот момент мне было абсолютно наплевать мама это или не мама рядом со мной.

Как-то особо не заморачиваясь, даже не раздумывая, я молча запустил руки под мамину белоснежную рубашку. От прикосновения к тёплой мягкой женской плоти в голове, словно, взорвался шар. Мой член просто разрывало от возбуждения. Даже яйца заныли. Не знаю, что это было, но прежде меня никогда так не накрывало.

В голове творилось чёрт знает что. Я вроде, как понимал, что эта женщина, чьи обнажённые бёдра сейчас сжимали мои ладони, моя мать, но мне, словно, было и как-то совершенно наплевать на это. Правда, в какой-то миг, вдруг пришла мысль, что всё это, наверное, сон. Ну, в самом деле, не мог же я подобное творить наяву? Во всяком случае, это первое и последнее о чём я вообще задумался..

И вот я, всю жизнь послушный маменькин сыночек, одним рывком повернул маму на спину и навалился на неё сверху.

Её тело испуганно напряглось в струну, её разом широко распахнутые ещё сонные глаза оторопело и растерянно смотрели на меня.

Я не то, что грубо, но скорее нетерпеливо раскинул в стороны её ноги и уселся в постели между них. Мои ладони жадно поползли выше по маминому телу, задирая её рубашку, и открывая моему взору её бёдра и нежный коротко остриженный пушок на киске. И от вида маминой киски меня буквально бросило в жар.

Не знаю, что меня удержало от того, чтобы не вонзиться в неё сразу же. Наверное, в голове всплыли мои уже позабытые вожделенные мечты о её грудях в моих ладонях..

Совсем уже не помня себя, но желая видеть тело матери перед собой совершенно обнажённым и как можно скорее, я точно также неожиданно для самого себя, как верно и для мамы, оторвал руки от её бёдер и, нетерпеливо ухватившись ладонями за расстёгнутый ворот её ночной рубашки, неистово рванул в стороны. Лёгкая материя с сухим треском легко поддалась моей силе.

Вожделенные роскошные тяжёлые молочно-белые дыньки с большими тёмными сосками качнулись в стороны, уже ничем не прикрытые от меня. Я с жадностью обхватил их ладонями, ненасытно, грубо сжимая нежную тёплую сочную плоть.

Это было безумием. Но я просто повалился на мягкое жаркое тело мамы сверху и впился губами в эту нежную женскую плоть. Я накрыл ртом её сосок и принялся сосать, как, наверное, делал это много-много лет назад. Мой член жёсткий каменный, небывало твёрдый и вжался в мамин податливый живот. Думаю, если бы он стоял наперевес, а не прижимался к моему пупку, то я попросту бы проткнул маму насквозь.

Это сон! Это сон! Это сон! Билось в моей голове. Нет, это не может происходить наяву.

Потом, мама, даже учитывая моё дикое исступлённое состояние, умудрилась меня удивить. Её напряжённое тело подо мной вдруг как-то разом обмякло, расслабилось, а её ладонь нежно легла на моё голову, мягко поглаживая меня по волосам.

— Бедненький, мой... Это всё бабушкин отвар. Переборщила она с ним.

Я даже выпустил её титьку изо рта и удивлённо воззрился на мамку. Как то ни странно, но она смотрела на меня без страха, злобы или упрёка, а именно, что, как часто смотрела она на меня в детстве, когда я был болен, — с заботливой трогательной нежностью.

— Тихо, тихо, Мишенька... чего ты разошёлся... , — она ласково погладила меня по щеке, её глаза мерцали в отблесках языков пламени в кабине, — тихо... тихо... тебя аж трясёт..

Её вторая рука нырнула меж нашими телами и я ощутил, как я её ладошка торопливо и легко, пробежалась по горячему напряжённому стволу, на миг даже обхватив пальцами ствол, и спустилась ниже, слегка сжав тугие раздувшиеся яйца.

— Ничего себе... , — мама даже издала тихий смешок, — вот это да. Тебя сейчас разорвёт... Ну, бабушка... Отпоила отварчиком... Бедненький мой... Больно?

Она снова умильно ласково по-отечески провела ладошкой по моей щеке и лбу.

Как заворожённый я смотрел в её прекрасные бездонные глаза, взиравшие на меня с тихой материнской любовью. Ни словом, ни жестом мама ни разу не попыталась меня оттолкнуть. А, наоборот, только жалела меня и шептала слова утешения. Я готов был свихнуться на месте от сюрреализма происходящего.

А может быть... Хм... Своим внутренним уже опытным женским чутьём осознавала, чувствуя моё исступлённое состояние, что всё равно уже, из этой постели ей невыебанной не уйти. Что я, всё равно, её не отпущу. А может быть, тут было что-то, чего мне в силу моего мужского эгоизма было просто не понять и не осознать..

Наши взоры, словно, слились воедино. И не решаясь разорвать это единение со своей матерью, не отрывая своих глаз от её глаз, я медленно поднялся над ней, подхватил её бёдра ладонями и принялся медленно, будто каждую секунду ожидая её строго окрика, поудобнее располагать её... ну... чтобы было удобнее её..

Её ладошка всё так же нежно гладила меня по щеке. Её ясные и чистые глаза излучали любовь и в них по-прежнему, не было ни тени упрёка или осуждения. Потом, правда, по её лицу пробежала тень, когда я, обхватив негнущийся вздыбленный член кулаком, принялся неумело и нетерпеливо тыкаться им в её бёдра. И то ли от переизбытка возбуждения, то ли от дикого напряжения, всё никак не мог попасть туда, куда надо.

Мы оба прекрасно понимали к чему всё идёт. Никогда прежде мне не было так стыдно и неудобно смотреть в глаза матери. Её лицо стремительно заливалось краской стыда, сделавшись едва ли не пунцовым.

— Миша... Миша... Я не виню тебя... Но это очень плохо... Очень плохо..

С каким-то отчаянием я почувствовал, что ещё миг и получу отпор, что мама колеблется... Но моя напряжённая раздувшаяся головка, наконец, нашла верный путь. Нижние губки мамы податливо расступились, пропуская в себя нового хозяина её киски.

И, желая поскорее «узаконить» и сделать свою власть над её телом уже необратимой, а ещё более от того, что меня уже просто разрывало от дикого перевозбуждения в предвкушении обладания этой аппетитной сексуальной самочкой в моих объятиях, я буквально, изо всей силы, одним единым могучим ударом, вошёл в мать, настолько глубоко, насколько вообще смог, с силой вжимая своим телом тело матери в кровать.

Горячее нежное лоно, казалось без всякого противления моему грубому натиску, поглотило меня, заботливо сжимая в своём плену. Мама, правда, жалобно вскрикнула, видимо, не готовая к столь резкому совокуплению со мной, её руки упали на мои плечи и, я почувствовал, как её ноготки вцепились в мою кожу.

Я замер, с силой бёдрами вжимаясь в бёдра матери, пребывая где-то на вершине феерического экстаза.

Мама снова повела себя как-то странно. Она вдруг обхватила моё лицо ладонями и, потянувшись ко мне, принялась осыпать моё лицо поцелуями.

— Мишенька... Ты ни в чём не виноват, — как-то лихорадочно шептала она мне, словно, я с ней в этом спорил, а она отчаянно пыталась убедить меня в моей невиновности, — ты ни в чём не виноват... Запомни, сыночек... Это не твоя вина..

Её ярко пунцовое лицо буквально горело. Но она храбро взглянула мне в глаза и даже умудрилась вымученно улыбнуться:

— Всё хорошо, Мишенька... , — снова зашептала она мне, как будто, в чём-то утешала, — всё хорошо... Всё хорошо, миленький... Мне не больно..

Она приникла ко мне, так что я грудью ощутил её соски на своей коже. Но это не был порыв страсти. Её ладони скользнули по моей спине. И я понял, что она нащупала позади меня толстую медвежью шкуру и теперь снова натягивает её мне на плечи.

— Мишенька... Тебе нельзя остывать... — пробормотала она, заботливо истинно по матерински, снова укутывая меня по плечи в шкуру, приговаривая, — тебе нужно быть в тепле..

Я потянулся губами к её губам, но нет, она не позволила мне поцеловать себя, подставив под поцелуй свою щёку.

Я навалился на мать всем своим телом и полностью отдавшись бурлившему во мне вулкану плотского возбуждения, принялся яростно трахать вожделенное тело.

Помню только, что поначалу мне было несколько неудобно, но мама как-то уловил это, догадавшись, так же заботливо по-матерински, как до того натягивала мне на плечи шкуру, подтянула свои пятки к своим ягодицам, сильнее сгибая ноги в коленях и, словно, сама раскрывая себя навстречу мне.

А я даже не задумывался о том хорошо ей или больно, изо всех сил всаживал в неё свой член, полностью отдавшись пылу любовной схватки..

Одно точно, мама самоотверженно поддавалась навстречу каждому моему любовному удару, совершенно беззастенчиво подмахивая мне.

Было душно. От жаркого маминого тела парило, как от печки, да ещё эта шкура. Шкура-то нет-нет, да и соскальзывала с моих плеч, но бдительные мамины ладони тут же подхватывали её края и тут же возвращали на место, на мои плечи. Пот буквально катил с меня градом. Горячий, потный, я бешено долбил родную пещерку, стараясь проникать как можно глубже.

Мама металась подо мной, сдавленно стонала, иногда даже вскрикивала, нет-нет, но её ладони на моих плечах, уж не знаю от удовольствия или нет, с силой впивались мне в кожу, царапаясь идеальным маникюром. Её голова на подушке моталась из стороны в сторону.

— Мишенька... Тише... Тише... , — надрывно умоляюще шептала она, — тише... мама же услышит...

И то верно, массивная деревянная кровать под нами отчаянно скрипя, буквально, ходила ходуном. У меня так и не нашлось сил послушаться маму и снизить темп. Это было выше моих сил.

Сказать по правде, я уже был готов кончить... когда дверь спальни распахнулась настежь, наполнив комнату неприятным электрическим светом.

Хм... Сложно описать, что было сейчас написано на лице бабушки. Даже и не буду пытаться это описать. Мама испуганно вскрикнула, уткнувшись лицом в мою мокрую от пота грудь.

— Ты чего это творишь? Ты чего это на мамку-то залез?, — наверное, точно так же, почти нереально описать и повторить бабушкин тон. Ну, типа, она была очень удивлена и обескуражена. Мягко говоря.

Мама вся аж сжалась подо мной. Не знаю, но я так понимаю, я сейчас должен был торопливо слезть с родительницы и с виноватым видом забиться под кровать.

Но, сказать по правде, я себя сейчас ощущал примерно так же, как, наверное, чувствует себя лев, когда он в тени дерева неторопливо трапезничает какой-нибудь антилопой или зеброй, за которой он охотился всё утро, но тут появляется соперник и пытается наложить лапу на твою законную добычу.

Ну, да... Я не то, что не слез с матери, но даже и не вытащил из неё член, просто перестал её трахать и замер, вогнав член глубоко в материнскую киску. Поразительно, но даже мой елдак, глубоко внутри матери, и не думал опадать, так сказать под нервным влиянием момента, а по прежнему оставался во всей своей красе, — мощным и огромным.

В общем, отступаться от своей матери я не собирался даже под тяжёлым насупленным взором моей бабушки.

Мало того, в крайнем раздражении я уставился на бабушку:

— Бабушка! Выйди! Дай нам с мамой пять минут!

Я думал, бабушку прям тут и хватит удар. Во всяком случае, я впервые, с её-то характером, видел её обыкновенно потерявшую дар речи. Но всё же, она собралась духом и, уперев богатырские ручищи в здоровенные бока, грозно уставилась на нас с мамой.

— Ты что же это, мамку насильничаешь?!

Мне казалось, что мама подо мной пытается как-то сжаться, уменьшится в размерах, чтобы её вообще не было видно. Она всё так же прятала лицо у меня на груди. Правда, не делал никаких попыток сбросить меня с себя. Скорее всего, насаженная до упора на мой вздыбленный кол, просто, понимала, что это бесполезно и чувствовала, что я не отступлю.

— Мам... — тихо пискнула мама, всё же придя мне на помощь, — да, ничего он не насилует... Всё хорошо...

— Бабушка, выйди!, — ещё раз медленно, едва ли не по слогам, зло повторил я, но не выдержал и вдруг взмолился — ну, не мешай, пожалуйста!

Мама торопливо, как захлёбываясь, затараторила оправдывающимся тоном:

— Ну, ты не видишь, мам? Он же сам не свой! Голову совсем потерял! Это всё отвар твой! Мама, уйди, пожалуйста! Оставь нас!

Бабушка с усмешкой оценила мой злой взор. Хмыкнула. Пожевала губами, словно, размышляя. А потом, вдруг улыбнулась, совсем без злости и махнула рукой:

— Ну, ладно. Утром высеку обоих, охальники, — она хохотнула, — ну, видать, хворь отступила... м-да... Да и мальчику надо хорошенько пропотеть перед баней... Всё к лучшему.

Тут бы по идее, — надо уже мне удивиться такому внезапному повороту. Опять, же зная норов и характер моей бабушки. Но признаться, сейчас, я ни о чём другом, кроме того места, где пребывал сейчас мой член, думать не мог.

И совсем уж неожиданно, бабушка насмешливо подмигнула мне:

— Ну, ты, внучек, и самец... М-да... Ну, весь, вылитый дед. Ладно уж, не буду мешать, пойду, подтоплю баню... а то ещё и на меня набросишься! — она аж прыснула смехом и чуть погодя с язвительной поддёвкой бросила, — Доча, ты смотри, чтоб мальчик не переусердствовал... Ему сильно напрягаться-то нельзя... А то вон уже весь мокрый... Что ж ты за бессовестная мать! Совсем заездила парня!

— Ну, мама... — жалобно умоляюще всхлипнула мама.

Когда дверь затворилась, мама накрыла ладонями пылающее от стыда лицо.

— Ужас... Ой, как стыдно... Как стыдно..

— Мам, всё будет хорошо. Ничего страшного..

Вообще-то, не будь сейчас все мои мысли заняты исключительной моей любимой мамочкой, то я бы весьма удивился столь покладистому поведению бабушки. Хм... Даже швабру не схватила и не хватила меня ей поперёк спины. Вот это было бы в репертуаре моей бабушки. А тут, как прям, подменили. Марсиане или ещё кто.

Уже без всякого стеснения, полностью ощущая себя хозяином тела своей матери, я неторопливо закинул её ноги к себе на плечи, сначала одну потом другую, навалился опять на маму всем телом и, по новой, что называется, принял с места в галоп. Мамины бёдра вновь безропотно подмахивали мне.

Так трахать маму было гораздо удобнее. Поддерживаемый мамиными ногами, освободив таким образом руки, я с наслаждением мял большие сиськи матери. И яростно с прежней силой и жадностью долбил сочную вкусную женщину под собой. Звонкие шлепки наших бёдер теперь едва ли не заглушали скрип кровати.

Я не знаю, сколько продолжался этот безудержный трах, но наверняка долго. Во всяком случае, пот опять катил с меня градом. Мама немного погодя отняла руки от лица, снова вернув их на мои плечи. Потихоньку снова принялась поойкивать и поахивать, уже и не так уж приглушённо, — и то, верно, бабушку нам уже можно было не опасаться. Мамина голова снова заметалась по подушке.

Я не делал попыток сменить позу, мне это было не нужно. И так всё было несказанно хорошо. Вот так трахать собственную мать, которая сама отдаёт себя тебе, что может быть лучше?

Оргазм подкатил внезапно. По идее, конечно, не стоило спускать сперму в родную мать. Но разрядка наступила так неожиданно, так мощно и так сладко, что я даже и не попытался вынуть член из матери. Тем паче, что хотелось только одного, — загнать член, как можно глубже в жаркую влажную киску и уж только там, глубоко внутри нежного женского лона, дать напряжению извернуться из себя.

Помню, как расширились мамины глаза, когда я схватил её за бёдра... и вонзился в неё изо всех сил, заливая её лоно спермой. Мама аж выгнулась дугой под таким напором. Она жалобно заскулила, мне и самому показалось, что я походу, всё же проткнул-таки её насквозь. Но, в конце концов, я обмяк, отпустил мамины ножки с моих плеч и в благостном полном изнеможении, без всяких уже сил, повалился на маму.

Какое-то время мы так и лежали, как две загнанные лошади, мокрые, тяжело дыша, скользя, словно, кубики льда в своём поту друг друга.

— Ох, измучил ты меня... , — мама нежно гладила меня по волосам, — ну, жеребец... Давненько меня так не...

Она вдруг осеклась, как бы опомнившись, что лежит с сыном, и смущённо зарделась.

— Всё слезь с меня... Хватит уже, — заёрзала подо мной. Я уже не возражал. Сполз с мамы и, ощущая приятную негу во всём теле, растянулся на мокрой от нашего пота постели.

Сказать по правде, стыд теперь и в самом деле накатывал. Всё-таки эта женщина была моей матерью. И я теперь, никак не решался поднять на маму глаз. По-видимому, мама тоже. Мы лежали рядышком и молчали. Разве, что только мама опять накинула на меня эту чёртову медвежью шкуру.

— Мам... , — сказал я первое, что пришло в голову, только бы разорвать это неудобное гнетущее молчание, — а что за отвар-то? Чем это меня бабушка опоила-то?

Казалось, мама и сама рада этому вопросу. Ну, чтобы говорить хоть о чём-то говорить, но не молча лежать рядом со мной и думать о том, что случилось только что.

— Да... Она же знахарка у нас тут местная знатная. Есть у неё рецептик из преданий народных старины глубокой. К ней за этим отваром, не то, что из окрестных деревень, мужики за 500 вёрст приезжают в очередь...

— Ну, а меня-то, зачем этим поили?, — я вспомнил терпкий вкус настойки, коим поила меня бабушка из кружки.

— Ну... Вообще, бабушка говорит, что так-то, отвар этот лекарство. Кровь в жилах разогревает. Говорит, первое средство, если человек заморожен. Но, вот есть у него побочный эффект... Хм..