Зона

Сегодня этот парень пришел опять. Впервые он появился на овощной базе неделю назад. Увидев меня, он застыл, с полминуты пялил на меня глаза, а затем стал ходить вокруг да около, делая неловкие попытки скрыть свой интерес ко мне. Я ничего не понимал, и от того нервничал, раздражался. Вряд ли это был мент - за два месяца после моего освобождения из лагеря я еще никуда не успел вляпаться. Да и действовал он слишком непрофессионально. Могло что-то открыться старое. Но и тогда они бы не стали так церемониться. Нет, это не менты. Тогда кто? "Малява" с зоны? И он не решается подойти с ней ко мне? Тоже не похоже. Не та масть! Таких, как этот, безжалостно "петушат" в первую же ночь их появления на зоне - слишком нежное, почти женское у него лицо, худощавая, почти тщедушная фигура. А "петуху" никогда не поручат ничего серьезного, тем более "малявы". Я терялся в догадках, терял душевное равновесие, мрачнел. Нужно было принимать какое-то решение. И я его принял. Когда начался обед, я, выразительно глянув на парня, спрятал деньги с торгового лотка в ящик и медленно направился к двери, ведущей из торгового зала в овощехранилище. Я не оборачивался, но был уверен, что он идет следом. В лицо сразу пахнуло вонью подгнивающих овощей, не проходящей сыростью и затхлостью. И без того полутемное помещение казалось еще темнее из-за высоких штабелей ящиков с овощами и поддонов, разделенных узкими проходами. В один из них я и нырнул, прошел до конца, приготовил нож и стал ждать. Парень появился через минуту, долго вглядывался в полутьму. Наконец, заметив меня, медленно стал приближаться. Я молчал, внимательно наблюдая за ним. Он сильно нервничал, явно боялся, постоянно останавливался, пока не застыл в метре от меня. Затем, привалившись к штабелю спиной, медленно сполз на корточки и робко глянул на меня широко открытыми глазами. И тут меня осенило: это же голубой, и он меня хочет. Все напряжение последней недели вылилось в тихую ярость. "Эти", на зоне, были ниже травы, тише воды, а уж чтобы потревожить, причинить беспокойство мне, одному из королей зоны - об этом не могло быть и речи. Я готов был его пришить тут же. Но у меня появилась другая мысль. Я медленно расстегнул ширинку и указал парню на нее пальцем. Тот, не вставая с корточек, сделал два шага вперед, встал на колени и, не сводя с меня глаз, быстро освободил мое орудие. У него были теплые и нежные ладони. Видимо сказалось воздержание последних двух месяцев (баб овощной базы отпугивал мой уголовный вид и тяжелый взгляд, за который меня еще на зоне прозвали "УГРЮМЫЙ"), так что мой член мгновенно напрягся, налился, головка оголилась и нетерпеливо подрагивала. И так-то не маленький, сейчас он был просто огромен и прочно прижат к животу. Парень, не отрывая от него жадных глаз и шумно вдыхая запах несвежего тела, потянулся к нему губами и нежно обволок, обдав жарким теплом податливого рта. Я слишком давно этого не имел, чтобы хоть как-то сдерживаться. Резким толчком я полностью в него вошел, пригвоздив его голову к стенке штабеля. Парень дернулся было в сторону, но я сделал так же , как делал это всякий раз на зоне: нагнул его голову набок, одно рукой взялся за его затылок, другой - за шею и начал вонзаться в его горло, что-то кроша и разрывая. Парень стоически переживал мой натиск, хотя было непонятно, чем он дышал. Все продолжалось секунд двадцать и закончилось мощным конвульсивным извержением, во время которого парень стал рваться из моих рук, глаза его округлились, а из горла вырвался храп. Наконец я его отпустил, и он безвольно свалился на грязный пол. Его рвало, а потом он долго тяжело дышал, приходя в себя. Я мстительно следил за его мучениями. Тех, на зоне, "опускали" вопреки их воли. Они яростно сопротивлялись и уступали только после тяжелых побоев. Я сам нередко "петушил" новичков, а потом по мере надобности пользовался ими, чтобы не оказаться в числе десятков других заключенных, каждое утро забиравшихся на чердак барака и, глядя через слуховые окна на женскую половину зоны, бесстыдно мастурбирующих, возбуждая себя и других страстными стонами и воплями. А этот, ухоженный, чистенький, никем не принуждаемый, шел на это добровольно и с редкой страстью. Парень, не глядя на меня, начал медленно подниматься, опираясь руками о стенку штабеля. Я сильно толкнул его в сторону выхода: - Убирайся, ублюдок, и больше здесь никогда не появляйся! Он быстро, не оглядываясь, ушел.

Я был уверен, что не увижу его больше никогда. Но через два дня он появился вновь. Он стоял неподалеку, изредка бросая в мою сторону робкие взгляды. Я рассвирепел и, дождавшись, когда очередь ко мне опустела, подошел к нему и тихо сказал: - Пошел вон, или я тебя изуродую! Он ушел, но к концу рабочего дня появился опять. Его широко распахнутые глаза были полны страха и мольбы. Весь его вид говорил о смирении с ожидавшей его участью.

-Так ты еще не успокоился? - Ко мне возвращалась прежняя ярость. - Хорошо же!

Я, не торопясь, закончил уборку, забрал выручку и направился в овощехранилище. Я ждал его на прежнем месте. Он медленно втиснулся в проход и начал приближаться, явно борясь с сильнейшим желанием обратиться в бегство. Даже в полутьме было заметно, как он дрожит. Он застыл в шаге от меня и, затаив дыхание, ждал. Я рванул его на себя, сорвал с него джинсы, упер головой в покрытую слизью стену, раздвинул ягодицы и мощным толчком вошел в него по самые яйца. Он как-то обмяк, охнул, но я обхватил его за живот, лишив возможности вырваться. Мои качки быстро набирали темп и резкость. Мне было больно, но ему, я уверен, было в десять раз больней. Он стонал, крутился как на вертеле, отталкивал меня руками, но я безжалостно вгонял свое орудие снова и снова. Я не знаю, чувствовал ли я что-нибудь, кроме сильнейшего желания доставить ему мучения, но природа брала свое. Волны сладостных судорог потрясли меня с головы до ног, и я долго истекал в него под его стоны.

Я вышел из него и заметил, что мое орудие сильно испачкано. Вытащив платок, я долго брезгливо вытирался, наблюдая за парнем. Тот стоял, упершись руками в стену и делая попытки распрямиться. Наконец это ему удалось. Он повернулся ко мне лицом. Его рот был искривлен, глаза полны слез. С издевкой глядя на него, я развернулся и медленно пошел прочь. Выйдя на свет, я взглянул на платок, машинально зажатый в руке, и увидел, что он весь пропитан кровью. В какой-то момент мне даже стало жаль парня, но я быстро подавил в себе это чувство. Это был ему урок, который, конечно, не пройдет даром - больше здесь он никогда не появится.

Он возник возле моего лотка через четыре дня. Я был растерян, впервые не знал, что должен делать. Я был уверен, что это было не просто упрямство, но совершенно не понимал, чем мог так сильно притягивать этого парня. Было не по себе от смеси жестокости и жалости по отношению к нему. Дождавшись обеденного перерыва, я, кивнув ему, чтобы он шел за мной, направился через овощехранилище в свою каморку - маленькое грязноватое помещение, в котором стояли топчан, стол и стул, освещаемые через небольшое оконце. Я впустил его во внутрь и закрыл дверь.

-Раздевайся! - Я указал ему на топчан, покрытый жестким одеялом, и начал раздеваться сам.

Он молча разделся, лег на спину и затих. Я за ноги подтянул его к краю топчана и резко их раздвинул . Он молча протянул мне тюбик с кремом, и в глазах его светилась робкая просьба. Я нехотя пошел ему навстречу - смазал себя и его. Потом взялся руками за щиколотки его ног и загнул их к его голове. Что-то тронуло меня в его беспомощном, но полном доверия виде. Да и не проходила легкая жалость из-за мучений, доставленных ему в прошлый раз. Мои движения стали мягче, чувственнее, более щадящими. Гораздо сильнее и острее, чем прежде, я ощутил сладость его горячего молодого нутра. Вопреки ожиданиям, я стал получать удовольствие от обладания этим рвущимся ко мне жарким телом, жаждущим только одного - сделать мне как можно приятнее. Я долго сдерживал нарастающую страсть, но организм брал свое, и финал был таким же безудержным и неистовым, как и раньше.

На сей раз, обошлось без крови и боли. Тяжело дыша, я свалился на топчан рядом с ним. Он повернулся ко мне, и глаза его светились покоем и благодарностью. Нагнув голову, он зарылся в волосах на моей груди, сполз на живот, потом ниже. Он покрывал мое тело поцелуями, ласково гладил руками, потом прижался ко мне, и его губы нежно теребили соски на моей груди. Невыразимое, незнакомое, никогда раньше не испытываемое блаженство захлестнуло все мое существо. Рядом был человек, желавший меня бескорыстно и не по принуждению. Его не остановили ни моя жестокость, ни мой уголовный вид, ни царящие вокруг грязь и смрад. Ему нужен был я, таким, как есть, без угроз, надежд и обещаний. Что-то дрогнуло во мне, и я сильно прижал его к себе. Он затих, словно понимая мое состояние.

-Как тебя зовут? - Я поднял его голову и взглянул ему в лицо.

- Саша! - Его голос был чист и светел, под стать нежному облику. Я жадно вглядывался в его глаза, ища хотя бы следы фальши и не находил их. Они светились нежностью и счастьем.

- Придешь завтра! - Я оттолкнул его от себя и отвернулся. Мне надо было справиться с собой, понять, что со мной происходит. Я терял свое лицо, свой привычный облик, свою скорлупу, в которую уже давно влез и которая до сих пор меня надежно защищала. Ну, на что мне дался этот развратный юнец, гомик, которого еще неделю назад я глубоко и привычно презирал? Зачем он мне и что мог дать? Ведь жил же я, проведя вокруг себя круг и никого туда не впуская. Но чем больше я себя уговаривал, тем больше понимал, что впервые за долгие годы встретил живую душу, которая бескорыстно тянулась ко мне и которой я был нужен. И все больше осознавал, что мне уже не быть таким, как раньше.

Я не заметил, как он ушел. Поднявшись с топчана, я медленно оглядел свои владения и словно впервые увидел окружавшие меня грязь и беспорядок. Словно очнувшись, я щупал свое небритое лицо, теребил старую, потасканную, несвежую одежду. Да, кажется надо что-то менять - уж очень паскудно все это выглядит. Как хлев. Ни бабу сюда привести, ни этого. Я с удивлением обнаружил, что мне хочется, чтобы стало как-нибудь почище, что ли. И это все из-за этого сосунка? Да, никогда в жизни!

Однако, встав пораньше, я побрился, как мог прибрался, постелил свежее белье, одел чистую рубашку и брюки. Я с удивлением обнаружил некоторую растерянность и даже беспокойство. И уж совсем необычным стало то, что я начал его ждать.

Он появился ближе к обеду, и в его глазах при взгляде на меня отразилось изумление и недоумение. Я чуть заметно ему кивнул и показал на часы: жди мол. Время тянулось необычно медленно, и я еле дождался перерыва. Мы быстро прошли ко мне, и опять меня поразила его реакция на изменения в комнате - это было схоже с разочарованием, почти досадой. Я начал раздеваться и сделал ему знак тоже раздеться. Он быстро разоблачился и лег на топчан. Я лег рядом, повернул его к себе спиной, обхватил за грудь и живот и сильно прижал. Он весь растекся вдоль моего тела, его руки еще сильнее притягивали меня к себе. Неожиданно для себя я тихо поцеловал его в затылок, потом в шею. Он подавался навстречу моим губам, извивался в моих объятиях, сжимал своими ягодицами мою быстро напрягающуюся плоть. Я медленно и осторожно вошел в него, и опять обжегся о его жаркую податливость. Хотелось ощущать это всю жизнь. Уже не сдерживаясь, я целовал его спину, трогательные лопатки, обнимал и судорожно гладил плечи, грудь, руки. Мое волнение передавалось ему. Уже несколько раз я чувствовал, как его ягодицы сжимались, поощряя меня на более энергичные действия. А я все никак не мог остановиться и наслаждался его живым, все более родным теплом. Он начал качающие движения своим тазом, то освобождая, то вновь поглощая мое раскаленное орудие. Я быстро поймал его ритм, слился с ним. Мои движения приобрели резкость и силу. Как не оттягивал я финал, но он опять был неожиданным, бурным, стремительным, заставляющим его стонать от наслаждения.

Я долго из него не выходил, продолжая с непривычной нежностью гладить его спину. Наконец он медленно освободился от меня и затих в моих объятиях. Не нужно было ничего, только бы это продолжалось как можно дольше. Но время обеда закончилось, и надо было идти.

Мы быстро оделись. Я повернул его к себе: - Ты завтра придешь?

Он пожал плечами: - Наверное! Скорее всего! - Это тебе! - я протянул ему сетку с яблоками. Он улыбнулся: - Спасибо! - Потом быстро вышел, осторожно прикрыв дверь.

Пришел он только через день. Все это время я не находил себе места. Я не знал, что и думать. Может быть, с ним что-то стряслось, нужна помощь? Я несколько раз бросал лоток и выходил навстречу, но все напрасно. Появился он неожиданно и сразу подошел.

- Что случилось? - Должно быть, в моем голосе было такое беспокойство, что он виновато потупился. - Я немного приболел. Извини, я не знал, как тебя предупредить.

С моей стороны глупо было на что-то обижаться - ни я, ни он не должны были друг другу ровным счетом ничего. Но пережитое беспокойство, все возрастающее желание его постоянно видеть, ощущать свою нужность ему и впитывать его тепло лишали меня привычного равновесия.

- Пошли! - Я даже не стал ждать обеденного перерыва. Войдя к себе, я быстро закрыл дверь, обернулся, обнял его и прижал к себе.

-Я ждал тебя! - Я был противен сам себе, но слова рвались из меня против моей воли.

- Ты мне нужен! Мне без тебя очень одиноко! Ты хороший, ласковый мальчик, и мне абсолютно плевать на то, что было до сих пор. - Он с возрастающим недоумением глядел на меня. - Я хочу, чтобы мы были вместе как можно чаще! Всегда! У меня есть деньги. Я тебе все смогу купить, что хочешь

Я схватил его на руки, бережно положил на топчан и дрожащими руками начал срывать с него одежду. Он молча лежал, глядя в потолок, не мешая, но и не участвуя в моих усилиях. Обнажив его, я стал покрывать его тело поцелуями. Мои руки судорожно прижимали его, а губы метались вдоль его груди, живота, ног. Я поймал ртом его набухшую плоть, но он резко отвел рукой мою голову в сторону: - Этим я занимаюсь сам!

Больше сдерживаться я не мог. Я перевернул его на живот, лег сверху, быстро раздвинул ему ноги и осторожно в него вошел. Голова шла кругом от переполнявших меня чувств, нахлынувшего родного тепла, острого ощущения единения, слияния с ним. Я неиствовал, хотя движения мои оставались нежными и бережными. Я зарывался в его жар и целовал, целовал, целовал. Даже сладкие судороги, скрутившие мое тело, не причинили ему ни малейшей боли.

Я отвалился и долго лежал, наслаждаясь счастьем и удовлетворением. Что-то мешало быть этому счастью полным. Я попытался понять, прислушался к себе. И вдруг меня осенило - ведь он был полностью безучастным во все время соития. Он не проронил ни слова, не сделал ни одного жеста. Я повернулся к нему. Он лежал, глядя в окно, неторопливо теребя в руках край одеяла.

- Саша, что с тобой? - Я повернул его голову к себе. Он распахнул на меня свои огромные глаза и, не отвечая, молча пожал плечами. - Тебе было больно? - Я спросил, хотя твердо знал, что был бережнее и нежнее, чем обычно. - Да, нет! Все было отлично! - Он встал и начал неторопливо одеваться. Я ничего не понимал. Я знал только, что в нем произошла необъяснимая метаморфоза, и он уходит. - Ты мне объяснишь, хоть что-нибудь? - я уже просто орал. Он, в который уже раз, пожал плечами: - Мне надо идти!

- Ну и черт с тобой! Валяй! - я в бешенстве рвал одежду, которую пытался на себя натянуть. - Спасибо за все! - Он мягко тронул меня за рукав, потом повернулся и быстро вышел. Я стоял посреди комнаты, ошарашенный, раздавленный, ровным счетом ничего не понимая. Ясно было только одно, что он не вернется. Но этого просто не может быть! Не должно быть! Я выскочил наружу и кинулся ему вдогонку. Вернуть, выяснить, в чем дело! Я все сделаю, что он захочет, только никак нельзя ему от меня уходить!

Я видел, как он садился в автобус, который быстро отошел от остановки. Я метался вдоль улицы, ловя машину. Наконец это мне удалось.

- Любые деньги! Вот за тем автобусом! - Меня всего трясло, и шофер понял, что большего ему от меня не добиться. Между нами было уже много машин. Прорваться ближе никак не удавалось. Наконец нам удалось приблизиться к автобусу, но в последний момент он проскочил на светофор, а мы остались стоять. Я видел, как автобус остановился метрах в ста за перекрестком, из него вышел Саша и быстро направился в подворотню. Когда мы подъехали, двор уже был пуст.

Следующие три дня я плохо помню. О работе не могло быть и речи. Меня кидало то в жар, то в холод. То вдруг я вдохновлялся беспричинной надеждой, и мир приобретал реальность. То вдруг меня охватывало вселенское отчаяние, и я был близок к самоубийству. На меня всегда-то было страшно смотреть - теперь от меня просто шарахались: безумный взгляд, гримаса мучения на небритом лице, отрывистая несвязанная речь. Целыми днями я стоял у его дома, сторожа его, жадно глядя на прохожих. Я даже не планировал, как буду себя вести и что скажу. Мне нужно было его увидеть.

Подошел автобус, и они оба вышли - Саша и какой-то мужик. Саша глядел на него восторженным взглядом и что-то говорил. Мужик рассеяно кивал, потом протянул руку и начал прощаться.

Я рванулся к ним. Увидев меня, Саша в ужасе отшатнулся. Но я глядел не на него, а на второго. Вот тот, кто стал причиной моих мучений. Вот эта падаль, которую можно перешибить одной соплей. Ничего не соображая, я из-за всех сил ударил его. Он упал, а я продолжал жестоко избивать его, не давая встать, раз за разом всаживая сапог в разинутый в вопле боли и отчаяния рот. Он уже не сопротивлялся, а я бил и бил, пока меня не оттащили приехавшие менты. Они дождались, пока его увезла "скорая", и поволокли меня в отделение. Я с тоской осматривал собравшуюся толпу, но Саши нигде не было видно.

Дело было предельно ясное. Мне повезло, что мужик выжил. После месяца проволочек мне был вынесен приговор.

Я возвращаюсь на зону. На свою зону, туда, где на правах сильного я беру все, что хочу, не заботясь о чувствах обираемого. Там нет места нежности, верности и любви, но зато никто не может их и отринуть. Там можно схлопотать удар ножом, но никто не наносит страшных ударов, испепеляющих все нутро. Там "петушат" слабых. Ну, так и не лезь на зону, если ты слабак.

Прощай, Сашка! У тебя своя зона - твоя душа, которая просто купается в грязи, страхе и унижении. Твоя зона тоже отвергает настоящие любовь и нежность. И слабаков, которые умудряются вляпаться в эти чувства, твоя зона жестоко "петушит". Твоя зона даже страшнее - в ней оказываются по своей воле. Прощай, мой дорогой мальчик! Мы обречены находиться каждый в своей зоне, и они не должны пересекаться. Это очень больно. Прощай!