Исповедь под плетью в женской руке aka Женское доминирование рассказы

Я нашел свою девочку в банальном притоне, претензиционно именуемом «элитным салоном». Много позже, после нашего с ней разрыва, я столько раз прокручивал в голове нашу встречу, что и сейчас помню ее во всех подробностях, вплоть до деталей интерьера той обители наслаждения.

В тот день меня побудило изменить привычный маршрут с работы домой то обстоятельство, что, как я узнал, в салоне, куда я нередко заглядывал, появилось несколько «новеньких» девочек, что совпало с моим желанием расслабиться после напряженного дня.

Все было как обычно. Та же гостиная меблировка: вкруг журнального столика обитые кожей диванчики и массивное кресло во главе. Те же кошачья грация томной администраторши и плавное движение ее руки, привычно подавшей чашку кофе. Та же хрипотца Джо Коккера из динамиков — видимо, им исчерпывались представления администраторши о подобающей музыке для моего контингента (вероятно, я считался навроде нежадного на чаевые, без особых фантазий «постоянником»). Те же длинноволосые нимфы, все как одна в массивных стриптизных туфлях, экстравагантном белье, сквозь которое просвечивали юные прелести соблазнительниц; то же щебетанье на общие темы, продажный грудной смех, все те же ужимки и навязчивый вопрос-ожидание в глазах у каждой: «ну что, пойдем?»

Я устало прикрыл глаза. Нет, я давно не комплексую насчет платной любви. В конце концов, что в наше время не продается? — каждый зарабатывает очки чем умеет. И все же эта внешне разнообразная масса брюнеток, блондинок, мулаток, рыжеволосых бестий по сути была одно. Мне представилось женское лоно, похотливо набухшее от соков желания, готовое поглотить, утопить в себе, засосать в бездонную глубь подобно слизкому болоту.

Стряхнув руку одной из озорниц с ширинки, я собрался было уходить. Как вдруг администраторша открывает дверь и в гостиную поочереди заходит несколько девушек, так что остальным, несмотря на просторное помещение, приходится потесниться. Первых две меня не особенно заинтересовали; увидев третью, я уже засомневался, стоит ли все-таки уходить не разрядившись. Но четвертая... это был эффект молнии... разорвавшейся бомбы... нет, даже эти сравнения меркнут по сравнению с эффектом появления последней из них.

Позже мне пришел в голову вопрос: почему же она? Именно она, среди всех этих длинноногих моделей? Разгадка оказалась проста: все дело было в контрасте.

Она была одна естественная, живая среди всех этих разряженных искусственных кукол. Возможно, встреть ее в тех же простых джинсах и топике где-нибудь на улице, я не обратил бы на нее особенного внимания, учитывая ее невысокий рост и скорее симпатичность, нежели красоту. Но тогда она выглядела воплощением девичьей грации, невинности и чистоты. Все, решительно все выделяло ее на фоне разбитных товарок: нежная белизна кожи; пышные каштановые волосы; робость пугливой лани; изогнутая дуга черных бровей; естественный румянец и блеск влажных губ; но главное — это были ее глаза. Темно-карие, выразительные глаза с густыми длинными ресницами.

— Эмма, — представилась она и посмотрела на меня — смело, с вызовом гордости и достоинством добродетели. И, утонув в этой бездне, я пытался понять, что я искал в этом омуте.

— Эмма, — насмешливо повторил я. — Эмма Бовари, стало быть?

М-да, — подумал я тогда. — Интересное это совпадение — имя жены, сделавшей мужа рогоносцем, и взгляд десадовской Жюстины... И тут же, не задумываясь, принял эти две ассоциации за знак свыше.

Однако, прежде чем продолжить повествование, позволю себе перенестись на энное время назад в то время, когда я был еще неопытным юнцом, который не мог отличить обычную б... от порядочной женщины. Ее звали Лариса, она была старше меня и, само собой, много более искушенной в амурных делах.

Я был обычный ослепленный болван, который наивно считал ниже своего достоинства приставать с допросами к любимой женщине, возвращавшейся частенько заполночь. Я считал оскорбительным думать о ней дурно даже тогда, когда она возвращалась нетрезвая, в странном возбуждении, с блестящими от похоти глазами, в потрепанном виде, — да и вся как будто порядком помятая. Одним словом: я любил, и подобно всем лопоухим болванам, доверял ей во всем. Однако эта безмятежная пора моей юности закончилась в тот день, когда она пришла пьяная только под утро.

Как я помню тот день! Всю ночь я не мог заснуть, и одна картинка вырисовывалась в моем мозгу. Вырисовывалась всякий раз, когда я, представляя нагое тело своей любовницы, медленно раздвигающей передо мной свои в вечных откуда-то синяках ножки, произносящей с характерной хрипотцой «вые... меня, милый», уже готов был извергнуть поток горячей спермы. И именно в этот кульминационный момент мне представлялось, что между ее ножек, между ее б... дских ножек, с «бугорка Венеры», оазиса моего наслаждения, стекает чужая сперма.

Мне тут же становилось тошно, я брезгливо убирал руку прочь. А потом все начиналось сначала, это наваждение, интригующее своим гнусным смыслом. Интригующее оттого, что этот смысл должен был убить всякое желание, — он же, напротив, делал образ тела любимой, оскверненной чужим семенем, более желанным, чем обычно... И это было такое странное, необычное и унизительное открытие для меня.

Тем утром она зашла в квартиру чуть слышно. Осторожный скрежет открывающегося замка. Скользящие по паркету шаги. Звук расстегивающейся молнии ее сапог. Тихое журчание воды в умывальнике ванной. Вот она, словно преступница, крадется к кровати — к нашей кровати, где мы делили ночи, много бессонных ночей. Вот она виновато, робко натягивает краешек одеяла на себя, боясь ненароком задеть меня, чтобы не вызвать излишних вопросов. Лежит неподвижно на краешке кровати, — видимо, прислушиваясь к моему дыханию. Наконец, ее рука медленно, словно в замедленной съемке, продвигается к моему стволу, вот-вот готовому выстрелить, и обхватывает его уверенной хваткой. Смутное сомнение посещает мою изменницу:

— Не спишь?

Лора срывает одеяло и, подползая к вздымавшемуся члену, осторожно насаживается на кол. Наконец, поворачиваю лицо к ней и вижу — вижу ее вызывающе-б... ское выражение лица, нетрезвый взгляд с поволокой. Вижу ее словно в первый раз — и каждый изгиб, каждая выпуклость ее тела, каждое новое движение ее бедер открывают мне торжество ее порока. Нет, нет, все не то... Просто я вдруг увидел лицо шлюхи вместо лица любимой женщины, — и тогда в один момент во мне все перевернулось, я осознал всю комичную пошлость ситуации так ясно, как никогда. Это был всего лишь миг отчаянья перед лицом голой правды в глазах бесстыжей шлюхи, — и этот миг перевернул иллюзорный мирок двадцатилетнего юнца, рассыпавшийся, как карточный домик...

— Где ты была? — мой собственный голос, прозвучавший в тишине, показался мне изменившимся и чужим.

— Милый, я у подружки задержалась, — помедлив, ответила она, и ответ ее прозвучал как-то натянуто и по-б... ски приторно-слащаво. И в то же время я еще осознавал власть ее голоса — низкого, грудного с хрипотцой голоса — от одного которого у меня уже вставал.

— Где ты была, шлюха? — спросил я громче, быть может, громче, чем ожидал. Лора, виновато отвернувшись в сторону, пряча испуганные глаза с размазанной под ними косметикой, стала двигаться на мне быстрее. (Видимо, желая отвлечь внимание и задобрить, подумал )

— Что, облажалась, сука? — усмехнувшись, я сбросил ее с себя, перевернув на спину. А потом, сдавив одной рукой ее кисти рук, другой, неожиданно для себя, ударил ее по лицу.

— А-а, что ты делаешь? Не смей трогать меня, — захныкала Лора.

— А, так тебя не оскорбляют эти слова? — отметил я, поставив подругу в колено-локтевую позицию.

Лора молчала.