Накаркали

Геннадий Петрович впервые увидел ее на лестнице. Вернее, "увидел" - слишком громко сказано: она просто проходила мимо, и все. Как множество других студенток, каждый день. Она спускалась вниз со своей подругой и смеялась девчачьим смехом, а Геннадий Петрович запомнил ее.

 

У нее была длинная коса. Некоторое время Геннадий Петрович стоял, наклонившись над перилами, и смотрел на нее сверху. Коса до колена сама по себе - необычное явление, особенно для студентки художественного института. Коса была каштановая и густая, как лиана.

Это было в начале учебного года. Затем каждый раз, когда он видел Глашу (так он назвал ее для себя), Геннадий Петрович обращал на нее внимание, убеждая самого себя в том, что любуется ее косой. На самом деле он пытался рассмотреть румяные щеки, улыбку и пышную волну, поднимающую ткань на груди.

Шатенка Глаша была как белая ворона. По крайней мере, так казалось Геннадию Петровичу. В художественном институте полно было эффектных женщин, похожих на экзотических кукол с нейлоновыми волосами. Быть самим собой считалось безвкусицей, и женская артистическая элита старалась создать себя из разноцветных тряпок, металла и ярких красок на своем лице. Глаша была живой, возможно, даже чересчур. Она не красилась или красилась так, что выглядела новорожденной на фоне своих однокурсниц. Она одевалась обычно, почти детски, и вела себя точно так же. У Глаши не было серости мышления - проницательный взгляд Геннадия Петровича уловил изящные черты лица и сладковатую горечь ее влажных глаз и губ. Его привлекли очертания ее фигуры под кофтой - она казалась дочкой, провинциальной школьницей из старого фильма. В ее косе мерцал бантик, а губки были розовыми, как от варенья или мороженого. Она выглядела как ребенок, хотя телесно была вполне взрослой и имела, наверное, третий или даже четвертый размер груди. Геннадий Петрович иногда представлял себе эту грудь - с большими ауролами сосков, розовыми и сексуальными, словно подсмотренными сквозь щель в бане - и над ней детское умильное личико с румяными щеками.

Его Глаша приходила из другой эпохи, из другого мира. Глаша росла в глуши. Такие девушки-Глаши до сих пор живут в провинции, заплетают косы, слушаются маму и не замечают противоположный пол до свадьбы.

В октябре начальство вызвало Геннадия Петровича на беседу.

— Как вы знаете, скончался Борис Анатольевич Галактионов, покой ему небеса. После его смерти остались без призорников. Если бы вы взяли одну из его девочек к себе, это очень обязало бы нас...

— Глашу? — почему-то спросил Геннадий Петрович.

— Не Глашу, а Дашу. Дашу Гарфункель. Исключительно талантливая девчонка, скажу я вам. Самая молодая студентка у нас, но и...

Геннадий Петрович вздохнул и забыл спросить у неё разрешения переименовать её в Дашу. Конечно же, он согласился, пожаловавшись на нехватку времени.

Через пару дней постучали в его класс.

— Да, — ответил он и вдруг замер.

— Геннадий Петрович? — раздался серебристый голосок ребёнка. — Привет! Я ваша новая студентка, Даша Гарфункель.

"Не Глаша, а Даша", вспомнил Геннадий Петрович. — "Хм!"

— Ну, эээ... Даша, привет!... Давай познакомимся? Ты, значит, Даша, да? — сказал он неестественно живо, мять бумагу в руках.

Даша смотрела на него своими большими глазами с ноткой горечи. Они были карими и тонули в длинных и густых ресницах, как у советской куклы Маши.

Прокашлявшись, Геннадий Петрович взял ее папку, разложил работы на столе и долго изучал их. Когда он повернулся к Даше, его лицо было бледным.

— М-да... Ну что же, Даша... Даша Гарфункель... — прошептал он, расстегивая пуговицу на пиджаке.

Он не знал, как и о чем разговаривать с ней, и тревожился, как на своей первой выставке. Даша-Маша-Глаша из далекой деревни была, видимо, не только красавицей и особой личностью, но и редким талантом, что полностью потрясло Геннадия Петровича.

Впрочем, уже к концу свидания он нашел общий язык с ней. Он вдруг почувствовал, что с ней можно быть самим собой, словно на прогулке или на даче. Через день Даша смотрела на него доверчиво, подобно детям, а через неделю следовала за ним повсюду и Геннадию Петровичу показалось, что они знают друг друга всю жизнь.

Это была самая странная пара на свете. Даша привязалась к Геннадию Петровичу быстро и естественно, как прирученная собака, и он точно также привязался к ней. Все свое свободное время они проводили вместе; если они были разделены - постоянно звонили друг другу и отправляли сообщения. Они разговаривали на самые разные темы, и все было одинаково интересно - искусство, повседневная жизнь общежития, где жила Даша, дача Геннадия Петровича, куда он часто водил ее, и многое другое. Даже в университете они ходили вместе, и на каждой перемене Даша бежала к Геннадию Петровичу, не стесняясь других студентов.

Она полностью доверяла ему. Он стал для нее другом, авторитетом, близким человеком и всем остальным; он заменил ей отца, которого у нее не было, и подруг одновременно, оставаясь при этом учителем. Несмотря на свою приветливость, Даша была одинокой - из-за своего возраста и своей личности в целом - с ее косой до коленей, тихой непритязательной красотой и с простотой таких людей из столицы. Она приехала из Сибири, из маленького городка на Дальнем Востоке. В каком-то смысле она вовсе не была наивной: ее речь была интеллигентно-правильной, даже слишком, и в этом было что-то детское, старомодное, но и очень милое; она была хорошо образована - лучше большинства студентов - с ней можно было разговаривать на самые сложные темы, и Геннадий Петрович вскоре начал делиться со своими мыслями, которые возникли в одиночестве, а Даша принимала их с жаждой и аппетитом.

Он прозвал ее маленькой тигрицей и Рапунцель:

— Ты не Даша Гарфункель, ты Даша Рапунцель. Твои волосы скоро станут объектом федерального значения, — говорил он ей. — Ты отвечаешь за них уголовно и граждански.

Волосы были ее наказанием: пышные, блестящие, волнисто-пушистые, каштановые с медным отливом, достигали почти пола, если их распустить, они требовали длительного ежедневного ухода. Даша научила Геннадия Петровича расчесывать и заплетать их в косу, а Геннадий Петрович вслед за этим бегал с чувством легкого возбуждения, испуская ласковые шутки, которые возникали из его близости к Дашиному телу.

Однажды его снова вызвали к руководству.

— Геннадий Петрович, — произносило руководство с испытующим видом. — Сколько это может продолжаться?

— Эээ... что именно? — не понял он.

— Не делай вид! Вы знаете, сколько ей лет? Вы знаете? Нам только скандала с несовершеннолетними не хватало!

— Кому? — глухо переспросил Геннадий Петрович, уже догадываясь, о чем речь.

— Дорогой мой, у меня нет времени на игры. Третье цветение у него, понимаешь. Хоть вы, Геннадий Петрович, и заслуженный, и все такое, но если еще раз кто-то увидит вас двоих так близко… я выкину тебя отсюда как пробку из бутылки. И считай это милосердным поступком, потому что в других обстоятельствах тебя можно было бы предать суду за такие шалости. Понятно?

— Как вы смеете! Как вы смеете клеймить чистую и талантливую девушку, которая лучше и талантливее всех вас вместе взятых? — возопил Геннадий Петрович. Он тряслся от благородного гнева. — Всегда грязь приписываете к любому чистому человеческому проявлению! Привыкли валяться в грязи и окатывать ею других, да? Чтобы вы самых раздуло от ваших же слов на вашей собственной дерьмовой бумаге!..

Его сердце билось, когда он покидал приемную. Словно в тумане, он направился к своему кабинету.

Там его ожидала Дарья.

— Что случилось? Почему вы такой?

— Ах, Рапунцель, забудем и разрушим. Обычная встреча с начальством и обычные последствия, — усмехнулся Геннадий Петрович.

Но Дарья бросилась к нему:

— Что произошло? — требовательно спросила она.

— Ах, Дарья, Дарья, — сдался он и опустился в кресло, — обвинили меня в приставании к несовершеннолетним.

— Каких несовершеннолетних?

— Вот этих, — его ладонь сжала ее теплую руку. — Тех, что держат меня за руку сейчас.

— Как? — Дарья тоже сжала его ладонь. — Но ведь... ничего не было!

— Попробуй объясни им это, — усмехнулся Геннадий Петрович. — Они видят только то, что хотят видеть. Они думают, что все такие, как они. Они не понимают и никогда не поймут, что существует настоящая чистая дружба между людьми, превыше половых и физиологических аспектов, и что мы с тобой...

— Я пойду и объясню им. — Дарья решительно направилась к двери.

— Даша! Подожди! Что ты делаешь? — Дарья повернулась. — Они не поймут и никогда не поверят... Даша! Почему ты...

— Я расскажу им. Я все им объясню так, как есть. — Дарья сжала губы и решительно вышла из класса, расплываясь своей косой.

Геннадий Петрович опустив голову.

Его молодец вдруг оказался в явном противоречии со ситуацией; он не мог продолжать это делать – Дарья могла вернуться в любую минуту, и Геннадий Петрович ждал ее, сжав губы.

Вскоре она вернулась. Ее лицо было порозовевшим, глаза сверкали:

— Вот. Я им все рассказала.

— О чем ты рассказала?

— Все. Раскрыла, какой вы. Какой вы потрясающий, великолепный, прекрасный-прекрасный, и как они не могут говорить о вас плохо. Как вы для меня отец и друг. Я им все объяснила, как есть.

— И что они сделали?

— Они переглядывались и хихикали. Ничего, я все равно им все рассказала. Пусть знают. Вот. — Даша выпалила это на одном дыхании. Она задыхалась. — А вы... не позволяйте мне тут расстраиваться, понятно? Вы меня поняли или нет? — Она подошла ближе к Геннадию Петровичу и внезапно обняла его. Геннадий Петрович задрожал.

— Зачем же ты, Рапунцель, ставишь свою грудь под удар... за такого разваливающегося старика, как я? — шутил он, прикусив губу.

— Не говорите такое о себе. Вы мой самый-самый лучший, самый близкий, — она ткнулась ему в щеку и внезапно поцеловала его. Потом еще, еще и еще, повторяя — Не говорите. Не говорите. Не говорите...

Геннадий Петрович сдерживался, стискивая зубы, но потом не выдержал и ответил ей.

Его губы ощущали бархатную кожу лба, щекотали бровь и опускались к глазам. Секунда — и он кусал горячую щеку и носовые крылья, еще секунда — и губы прижимались к губам, а сквозь них проникали пламенные языки, и сердце погрузилось вниз как во сне.

Когда они оторвались друг от друга, обглоданные и одуревшие, Геннадий Петрович вдруг осознал, что самое ужасное сейчас — это слова, и нужно предотвратить их произнесение.

— А... — рот Даши раскрылся было, но Геннадий Петрович заткнул его поцелуем, страстно проникая в соленые горячие губы, и прижал тело Даши к себе. Даша дрожала и шаталась, и он вместе с ней. Она отвечала ему, вливаясь в него горячо и неуклюже, как юная овчарка.

«Теперь нужны слова», размышлял или чувствовал он, и его губы прошептали: «Дарья... Дашенька... нежная, добрая, чистая моя...» Слова окрасили все в благородные тона, успокаивая совесть. Поцеловав шею и уши Даши, прижав ее талию до хруста в спине, Геннадий Викторович осознал, что они уже не могут остановиться. «Можно», подсказал ему внутренний голос, и Геннадий Викторович потянул кофту с Даши.

Даша не сопротивлялась и стала послушной куклой, а вскоре у нее на теле остался только лифчик, который медленно сползал с грудей в такт поцелуям. «Я сплю», думал Геннадий Викторович и ревел от счастья. Он проникал пальцами в груди больше для шестнадцатилетней девочки — это было необычайно для него — лизал их полностью и облизывал губами сосок со стыдным ореолом.

Лифчик оказался на полу. Даша стояла голая до пояса, запрокинув голову назад, а Геннадий Викторович сидел на краю кресла, держал ее за бедра в джинсах и ласкал ее соски — один за другим, сменивая прикосновения отсасыванием, пощипыванием и лизанием, что заставляло Дашу вздрагивать как зверь. Закрыв глаза, она позволяла Геннадию Викторовичу снять с нее джинсы, лапать и зажимать ее бедра. Он проникал пальцем в ее горячую шерстистую промежность, такую же влажную как и ее рот, и мастурбировал ее, снимая другой рукой промокшие трусики...

Когда Даша осознала свою полностью обнаженную фигуру, она выпрямилась и уставилась на Геннадия Викторовича с недоверием. Его большой член раскачивался над опущенными штанами.

— Нет... — прошептала Даша, сжимая губы. — Нет! — она отрицательно покачала головой и прикрыла руками свою красную, ущипанную и окровавленную Геннадием Петровичем грудь.

— Даша... Дашенька... моя прекрасная девушка... — шептал Геннадий Петрович. — Все будет хорошо. Прости... стань на колени.

Он изогнул ее, словно восковую фигурку, и Даша послушно встала раком на грязный пол. Ее груди опустились вниз, напоминая сметанное вымя, ее коса упала на пол и сплелась, как змея. Геннадий Петрович поднял ее бедра, раздвинул ягодицы, открывая липкую пещерку между ними. Он закрыл глаза, не веря своим глазам – и нюхал аромат интимной части Даши. Она тихонько стонала, опираясь на локти и двигая сосками по полу. Вылизав ее до изнеможения, Геннадий Петрович выпрямился, вошел в нее членом и начал двигаться в мыльной пещерке, вызывая новые стоны у Даши. Затем он резко проник внутрь, садя ее на свой член.

Она вскрикнула – а Геннадий Петрович медленно и неотступно продолжал проникать в ее мягкое тело, испытывая сладострастие. "Нет больше целочки", подумал он, утопая яйцами в ее горячем теле. Даша дрожала на его члене, но Геннадий Петрович крепко держал ее за бедра, не позволяя соскальзывать. Сначала медленно, а затем все быстрее он двигался внутри нее, прижимая ее к себе руками за бедра и передавая свой пульс; Даша стонала, но вскоре начала отвечать движениями и Геннадий Петрович разрывал ее, стуками яиц о холмик ее задницы. Он уже видел, что боль уступила место наслаждению, и трахал Дашу с безудержной страстью, проникая глубоко в упругую плоть и лаская ее бархатные бедра, бока и спину, визжа и стонав от неистового, невыносимого удовольствия, охватившего его как истерика.

Внезапно возникло жгучее ощущение внизу живота... "Может, стоит выбраться отсюда?" - промелькнула запоздалая мысль, и Геннадий Петрович вскрикнул от смешанного чувства безысходности и желания, и тут же вылил поллитра страсти в объятия горячей Даши, окружив ее до предела, вместо того чтобы уйти и не расточать свою энергию напрасно. Он погрузился в ее мокрую нежность, подарив ей крепкий, сочный наслаждение разноцветными оттенками радуги. Отдаваясь полностью разрешенным фантазиям и распуская все свои инстинкты, он продолжал обольщать свою Глашу из дикой деревни, заливая ее сладостью яиц. Сперма стекала по ее ногам смешанная с кровью, а Геннадий Петрович не мог остановиться и продолжал колыхать горячий бурлящий поток удовольствия, скользя последними сладостными шлейфами. Закончив этот экстатический акт, он поднял с пола распластавшуюся Дашу и посадил ее на свое колено: "Даша, моя родная... Даша была весьма липкой сзади, словно она окунулась в мед. Она всхлипывала, и Геннадий Петрович стал целовать каждый уголок ее тела, изливая благодарность и заглушая свою совесть. "Моя девочка Дашенька, любимая", - шептал он сквозь нос; хотя его член уже исчерпался до последней капли, он продолжал быть возбужденным и стремился вверх. Восседая на нем верхом, Геннадий Петрович одел ее на свой член и проник в разорванное сердце, облегчившее его подобно пальто на вешалке. "Даша, Дашенька, как замечательно", - прошептал он и поцеловал ее соски - пухлые, испытанные и розовые как розочки. Даша двигалась на его члене; затем она стонала и поцеловала его в губы - они сплелись в одном безумном танце, прыгая на стуле, словно на диком мустанге.

Скоро не было ни слов, ни ласк - только жесткий ритм прыжков, и вместе с ним - совместные выдохи:

- Иух... Иух... Иух... Иээх... Ааа. .. Аау...

Дашин писк сливался с рыком возбужденного Геннадия Петровича. Он чувствовал, что Даша близка к оргазму, и старался не опередить и не помешать ей изо всех ... сил. Одной рукой он проник в ее влажную киску, заполненную липкой влагой, другой он ухватился за ее бешено двигающиеся бедра, пытаясь удержать их на ходу. Даша стиснула его плечи до скрипа и испуганно улыбнулась в отчаянной гримасе, напрягая свое гладкое лицо до звериного морды; из нее вырывается пронзительный писк, и Геннадий Петрович поспешно закрыл его поцелуем, всасывая этот писк в себя словно губку и сам издавая стоны от наслаждения...

Затем они долго молчали.

Было страшно говорить. Они общались телами: прижимались друг к другу и мяли спины, руки и бока. В конце концов, Даша сказала:

- Я вся липкая... Мне нужно вытереться...

Она слезла с Геннадия Петровича, поцеловав его на пузо. Она шаталась, ухватившись за край стола. Геннадий Петрович поддержал ее, а затем начал искать платок:

- Вот...

Ему хотелось упасть перед ней на колени и просить прощения. Даша вытерла ноги и интимные места, скрывая свою смущенную улыбку, затем долго искала, куда положить платок, запуталась в своих джинсах и упала на Геннадия Петровича.

Он поддержал ее, и они долго стояли в объятиях.

- Боже! Дверь не закрыта! - вдруг вскрикнула Даша. Геннадий Петрович быстро подскочил к двери и повернул ключ.

- Хоть и поздно, но все же - улыбаясь, сказал он. - Думаешь, никто не видел?

— Я не знаю. Я не видела этого. Я... я ничего не заметила, — Даша внезапно прорыдала.

— Даш, что с тобой?

— А вы... вы даже не понимаете?

— Нет, я не понимаю, — ответил он, хотя на самом деле все понимал.

— И вы думаете, что все хорошо?

— Конечно, — решительно ответил Геннадий Петрович, ощущая, как все внезапно выходит из-под контроля. — Мне хорошо и тебе же было хорошо... Даш! — вдруг закричал он. Его крик означал "не слушайте то, что я говорю".

Но Даша его не поняла:

— Значит, вы думали обо мне так?

— О какой "так" идет речь?

— ТАКОЙ?

— Я... я это... я полагал... предполагал, что ты прекрасная девочка, чистая девочка, такое милое создание... Я не хотел этого, Даш. Я представлял себе...

— Создание? — Даша иронически усмехнулась. — Ну конечно: коса до пояса и без бантика. Правильно? Правильно? — вдруг крикнула она на Геннадия Петровича. Она никогда не кричала на него.

— Да, — смущенно признался он. И тут же замолчал: Даша вдруг схватила свою кофту, надела ее на себя, подбежала к двери и резко дернула ее, чуть не вырвав ручку.

— Я же запирал... Даш, что с тобой? — полуголый Геннадий Петрович подошел к ней, но Даша со скрежетом открыла замок и выбежала из класса. — Даааш! — закричал он, следуя за ней, но тут же остановился: в коридоре было много людей.

Даша отдалялась от него шагами, стараясь уйти как можно дальше.

Весь день и еще несколько дней Геннадий Петрович пытался позвонить ей, но она не брала трубку. СМСки пропадали в пустоте, письма оставались без ответов, ее страницы ВКонтакте не существовало, и на четвертый день Геннадий Петрович разозлился. "Что я сделал ей, на самом деле?" — говорил он себе, — "она сама вовлеклась. Гормоны играют, а виноват я", уговаривал он себя, и почти поверил.

В день занятий с ней он вышел из дома на полчаса раньше. Час он провел в ожидании в пустом классе и раздражался все больше. "Нужно написать жалобу на нее", подумал он, секретно надеясь, что она придет на пару.

Он чуть не задохнулся, когда она действительно появилась. Она вошла со спокойным видом, поздоровалась с Геннадием Петровичем как с портье и приступила к работе за мольбертом.

"Так что?" - вскипел он. "Подожди...". Он хотел закричать на Дашу, ударить ее папкой, но студенты смотрели на него с улыбками, и Геннадий Петрович был бессилен, как узник партизан.

Внезапно ему пришла мысль.

- Друзья, - заговорил он хрипло, - как вы все знаете, в институте нет денег на модельных артистов, а гипс становится гипсовым без реального образца. Я сам это проверил просматривая ваши последние работы. В других группах, как вы знаете, студенты позируют друг для друга. Я был против этого, но сейчас я вынужден признать, что жизнь заставляет меня сделать это. Сегодня Дарья Гарфункель будет моделью... эээ... у нее классическая фигура... Дарья, раздевайтесь здесь - он указал на пыльную ширму.

В ответ он получил румянец на щеках и гневный взгляд от Даши. Она не встала минут десять, пока вся группа и беспощадный Геннадий Петрович не заставили ее опрокинуть стул и выйти из класса. Люди развлекались, говоря о смущении Даши, а Геннадий Петрович потеребил затылок, думая о том, что делать. Вдруг дверь распахнулась, и в класс вошла Даша:

- Я передумала - сказала она. - Я согласна. - И подошла к ширме.

Группа замолчала, а сердце Геннадия Петровича забилось быстрее. Вскоре обнаженная Даша вышла из-за ширмы, покачивая грудью, и взошла на подиум. Она была красной, презрительной и красивой, словно богиня. В классе наступила тишина, и Геннадий Петрович глухим голосом начал рассказывать о проблемах передачи изгиба талии. (Осознавая свое положение - Даша позировала величественно и вызывающе, не обращая внимания на него. Румянец появился на ее щеках и ключицах. Опытный взгляд Геннадия Петровича заметил выпуклые соски и блеск на розовой лепестке между ног. "Ага", подумал он, "пусть она раскроется от стыда. Прямо здесь. Прямо сейчас...".

Однако все пошло не так, как он задумал. Прежде чем Даша погрузилась в состояние эйфории, его собственный возбужденный орган внезапно раздулся до таких размеров, что Геннадий Петрович не мог даже подняться со стула. Не дожидаясь окончания пары, он выгнал всех на пять минут раньше и пересекся долгим взглядом с уходящей Дашей, а затем принялся устранять неприятность...

На следующей паре, спустя три дня, Даши не было. Когда все студенты сели за парты, Геннадий Петрович оглядел группу и заметил незнакомую девушку.

То, что иногда случалось на парах со "спонтанными" приходами студенток, было обычным явлением. И часто преподаватель знакомился с ними прямо на экзамене. Геннадий Петрович открыл уже рот для того чтобы установить контакт с новой студенткой-поступившей - и вдруг застыл неподвижным.

Поступившая была одета в ярко-алую блузку и была одета, как мальчик. На губе, на брови и на других частях ее тела сверкали пирсинги, волосы были коротко подстрижены и выкрашены в светлый оттенок льна.

Это была Даша. Проколотая, окрашенная и без косы. Она вызывающе смотрела на Геннадия Петровича, не произнося ни слова, а он дрожащей рукой листал журнал. Наконец, овладев собой, он произнес:

— В прошлый раз Дарья Гарфункель так качественно позировала для нас, что мастерство всей группы заметно улучшилось. Я думаю, мы попросим ее продолжить. Что скажете?

— Согласны! - завизжала группа и Даша подошла к фону с блестками в носу. Геннадий Петрович смотрел на нее и думал о том, как она все равно прекрасна даже в таком виде. Она стала старше на несколько лет и появился изящный штрих порочности, сладострастной провокации, которая проникала прямо в его кишки. Когда она вышла из-за фона обнаженной, с бритой интимной зоной и пирсингом на сосках, Геннадий Петрович все забросил и начал мастурбировать сквозь штаны - прямо под столом.

Когда группа разошлась, он произнес важным тоном:

— Прошу студентку Гарфункель остаться.

Даша не обратила внимания на его слова и спокойно ушла, притворяясь ничего не замечающей.

Геннадий Петрович быстро поднялся со стола и побежал за ней, но на пути его перехватил веселый парень с очками:

— Извините! Дашка просила передать, что у нее срочные дела в модельном агентстве.

«Дашка? В агентстве? Что за чертовщина?» - подумал он, задыхаясь от возмущения. В тот же день он отправил ей сообщение:

«Судя по прическе, ты стала топ-моделью в Агентстве Моды Куриной?»

Он не верил, что получит ответ, но через минуту его iPhone издал звук:

«Судя по метафорам, моя прическа задела вас?»

«Это не просто прическа», - ответил он, испытывая трепет от эмоций. «Это удар по самой сути природы. Лучше быть без прически вовсе, чем с такой».

«Дело сделано» - пришел ответ.

Даша не отвечала на звонки, избегала индивидуальных занятий... и единственная возможность увидеть ее была на паре, где собрались веселые и всеизучающие лица.

На паре она появилась в желтой блузке, с желтыми сережками в ушах, в ярко-красной юбке с изображением серпа и молота и в красном платке на голове. «Крестьянка-пиратка, черт возьми», думал Геннадий Петрович, восхищаясь ею.

— Будьте любезны, дорогая модель, снимите ваш коммунистический платок с головы, он раздражает наших быков, - сказал он, когда Даша оголилась перед всеми.

— С удовольствием, - хрипло ответила Даша и небрежно сняла платок. Геннадий Петрович почувствовал, как его пронизывает ледяной холод.

Под платком отсутствовали волосы. Голая Даша была лысой. Обесцвеченные волосы блестели на округлой розовой головке, отражая блики света.

Даша не сдержала себя и ее губы, проколотые пирсингом, искривились в мстительной улыбке. Голая, готовая к торжеству, с округлой головкой, похожей на инопланетянина, она была невероятно сексуальной, что вызвало потемнение в голове Геннадия Петровича, и он схватился за край стола.

С трудом овладев собой, он произнес:

— Все освобождены. За исключением Гарфункеля.

Группа задала вопросительный шум.

— Не будет пар. Да. — Едва слышно произнес он.

— Мне одеваться? — раздался насмешливый голос.

Геннадий Петрович не ответил. Шепчущиеся участники группы выскользнули; Даша скрылась за ширмой и, когда класс опустел, вышла из-за нее в своем желто-красном наряде:

— У меня есть подарок для вас, — сказала она.

— Еще один? — усмехнулся Геннадий Петрович.

— Да. С наступающим Новым Годом! — она вручила ему коробку, украшенную красной ленточкой. (Новый год был через два месяца)

Попав в холодный душ от подвоха, Геннадий Петрович развязал бантик и захрюкал: в коробке лежала пучок волос Даши, свернутый в несколько кругов, как швартовая на причале.

Он сжал кулаки и поднял голову, готовый выкрикнуть все то, что бурлило в нем – и тут заметил черные следы под глазами у улыбающейся Даши. Она плакала.

— Ты жестокость, — неуверенно произнес Геннадий Петрович. — Ты невозможная, отталкивающая, истеричная, психически неуравновешенная, нормальность лишенная скотина и извращенка, мазохистка и дебилка. Ты чудо в перьях, ты глупая, чудовищная женщина, странный птицелюб и дикобраз! Ты... ты...

Во время его пререканий, Даша все громче всхлипывала - и подтеки на ее щеках становились темнее, а улыбка все расширялась. Геннадий Петрович сам почувствовал, как его губы растягиваются в улыбку, и внутри возникает приятное тепло...

Высказывая свое недовольство, он наконец не выдержал - извергся с яростью, и сразу же за ним последовала она, задыхаясь от смеха и плача. Не в состоянии больше сдерживаться, они бросились друг к другу в объятия - и так крепко сжались, что кости скрипнули, словно цветочная обертка.

- Ты чудесная девочка в перьях,- повторил Геннадий Петрович, целуя ее лысую головку,- что ты натворила? Зачем это?..

- Иии!..- протянула Даша, размазывая слезами и макияжем.

- Ээээ!- дразнился он и мять ее груди сквозь блузку.- Ты кошмар! Ты странная инопланетянка! Щетинистый, как свиноматка. Сейчас я тебя побрею.

Не отпуская Дашу, он достал из портфеля тюбик крема, бритвенный станок, нанес ей снежную гусеницу на лысину - и начал массировать ее голову нежно со всех сторон. Круглая, раскрашенная, забавная Даша всхлипывала и прищуривалась. Покрывая ее кремом, Геннадий Петрович потянулся за станком... но не сдержался и вспорол ее одежду лихорадочно. Обнажив Дашу, он уложил ее на пол и вошел сверху без раздевания, расстегнул штаны и засунул свое достоинство прямо в ее интимное место, такое же измученное и голодное, как его член. Он уткнулся в нее до самого конца, сливаясь с Дашей по лобкам, и отпустил свое тело на волю без ограничений...

Лысина Даши, покрытая кремом, царапала его кожу как когти тигра, и Геннадий Петрович

Он ощущал сильное, настойчивое желание, горькое и опьяняющее, словно шведский эликсир.

— О да, плачу черными слезами, — злорадствовал он, хотя сам всхлипывал как ребенок. — Вот так, вот так! — он обнимал Дашу и скользил по полу на ней, словно на санках. — И что ты скажешь теперь, глупенький ребенок? Они были правы - я искажил тебя, безрассудный и тревожный ребенок. — он стонал и загонял Дашу в угол, злошутя над ней и поцелуями облизывая соленый металл ее пирсинга.

Это был странный акт секса: они хотели сплавиться вместе, разорвать кожу, войти друг в друга и там, внутри успокоиться, соединившись плотно друг с другом. Они перекидывались друг через друга своими телами - грудью, животом, ногами, плечами и губами; они лазили по телам друг друга как котята или медвежата и все более возбуждались, когда им не удавалось полностью слившись воедино. Когда они достигали оргазма - им было мало такого единения, и они царапали друг друга ногтями, а Даша обхватывала Геннадия Петровича ногами, прижимая его к себе, чтобы он проник в нее по самое сердце, и стонала оттого, что он был близко, но не полностью внутри ее тела, а лишь частично засунутый своим членом и яйцами.

Потом Геннадий Петрович брил Дашу, испытывая странную терпкую горечь.

— Забавно, — говорила мыльная Даша. — В приемной они обвинили нас в этом же самом. Я ходила туда и рассказывала им о нашей благородности...

— Ну да. Очень смешно, — хохотал Геннадий Петрович. — Ах! Снова дверь не закрыта. Просто кошмар...

Он быстро приблизился к двери и закрыл ее на ключ.

•  •  •

В этот же день Даша сменила свое место проживания, переехав к Геннадию Петровичу. В результате увольнения Геннадия Петровича в декабре он вынужден был заняться подработками, а Даша оказалась у другого преподавателя. Она стала игнорировать занятия и на третьем курсе, после достижения восемнадцати лет, бросила учебу, уехав в США с Геннадием Петровичем.

Дальше о них нет никаких известий. Однажды Жора Нетудыхата, коллега Геннадия Петровича, вернулся из-за океана и рассказал о том, что видел их в Луисвилле. Он сообщил, что они открыли там художественную галерею, а Даша до сих пор сохраняет свою лысину и необычные сережки в ушах. Геннадий Петрович же вырастил бороду и стал похож на довольного Карла Маркса со сладкой оберткой.