Максим (глава 2, Петруччо)

Часть 1

Максим Сергеевич был визуалом и физиономистом - он воспринимал мир преимущественно зрительными образами и определял характер человека по его наружности. Подмечая незначительные на первый взгляд детали, он угадывал истории их жизней, а если объект ему нравился, то он мог и пофантазировать на свободную тему. Потом в конце вечера знакомился с ничего не подозревающим объектом, уже побывавшим в созданной Максом реальности в самых разных позах и позициях.

Он как всегда сидел у барной стойки, неспешно отпивая маленькими глоточками коньяк из пузатой рюмочки, и курил, разглядывая публику, наслаждаясь разнообразием лиц.

Тут к барной стойке подошёл хорошенький парнишка и, не обращая внимания на бармена, привычно спросил Максима Сергеевича:

- Не угостите ли напитком?

- Конечно. Присаживайся, выбирай.

Он выбрал самый дорогой коктейль.

Петруччо здесь завсегдатай, его знают как облупленного: сколько стоит час, вечер, ночь и прочие тарифы по всем видам услуг. У него большие синие глаза, обрамлённые густыми длинными ресницами, брови в разлёт, вьющиеся волосы и гладкая кожа. Всё это вместе с фигурными губками и отроческим выражением лица делает его похожим на ангелочка.  И откуда он здесь взялся, этот хрупкий неземной парнишка? Будто прямиком из Капри или Венеции материализовался, с картин какого-нибудь итальянца.

Волосы падают ему на лоб, почти закрывая глаза, и он кокетливо касается волос изящными тонкими пальцами, слегка отводя прядь в сторону. Пальцы у Петруччо белые, нежные, с классическим французским маникюром. Паренёк не бедствует, его любят. На пальцах дорогие кольца, запястья не в дешёвых фенечках, а в дорогих браслетах, изготовленных в салонах по заказу. Когда-то их дарили любовники как символ вечной негасимой любви, ну, хоть эти цацки с ним остались в отличие от бывших.

Контрастом выделяется на фоне остальных дорогих украшений маленький чёрный крестик на груди, он явно из какого-то дешёвого сплава, но на дорогой цепочке.

Одежда не яркая, а наоборот, подчёркнуто простая по стилю, но дорогая фирменная - голубые дырявые джинсы, белая футболка с надписями на инглише и глубоким вырезом, который позволяет продемонстрировать и длинную шею, и сексуально торчащие ключицы. Просто ходячий диссонанс какой-то: молодёжному стилю одежды совсем не подходят украшения из золота и платины, поэтому они просто кричат на нём. Словно две совершенно разные личности воплотились в одном человеке, или это кич такой новомодный, или отражение раздвоения личности. Странный парнишка, поэтому очень интересный.

- Слушай, а как тебя дома маленьким называли, а?

Молчит, замкнулся.

- Ну же, малыш, не ломайся, расскажи.

Не хочет. Делает вид, что не слышит, только тянет в трубочку свой коктейль.

- Солнышком, зайчиком, киской, а может, петушком?

Обиделся на петушка, аж губки поджал и отвернулся.

- Давай, расскажи: где вырос, как сюда попал, откуда погоняло такое - Петруччо? Ты Петька что ли? - говорит Максим Сергеевич. - Ну, же! Поговори со мной, и я заплачу тебе денежку, как за минет. Какая тебе разница, так или иначе всё равно языком работать.

Максим Сергеевич отсчитывает и бросает деньги на барную стойку, купюры падают рядом с подставкой для бокала Петруччо.

Он колеблется, задумался. Видно, что в нём борется искушение взять лёгкие деньги и простая житейская осторожность поменьше трепаться о себе. Потом он всё-таки берёт деньги, значит, сделка состоялась.

- Чё рассказать?

- Да, всё рассказывай, что хочешь, то и рассказывай.

- Меня Пётр на самом деле зовут. Так дедушка назвал в честь святого апостола.

- Ага, в самый раз.

- Да ладно тебе, на каждое имя найдётся свой святой или деятель какой-нибудь известный. Вот тебя как зовут?

- Для тебя я сегодня Воланд, так что береги свои штаны и душу.

- Да ладно, - жеманно растянул он своё любимое словечко, похлопал ресничками и повёл кокетливо плечиком в сторону. - Душу я ещё ни разу не продавал, никто не интересовался до тебя. Даже не знаю, как это оценить: как три минета или два анала?

- А ты не продешевил? Разве душу можно соизмерить с чем-то материальным? Любую цену запроси и всё равно продешевишь, малыш.

- Чего уж там, в самый раз, я свой товар знаю! Душа у меня совсем не широкая и чистая, в неё столько раз плевали и топтали, что я даже сам её не люблю. Она у меня стала совсем маленькой и сморщенной, как та шагреневая кожа у Бальзака.

- Ого! Ты Бальзака читал? Может, и Шекспира тоже? Был такой веронец ушлый по имени Петруччо, и шустрый этот малый строптивую невесту укротил.

- "Укрощение строптивой", что ли? Давно читал, уже и не помню толком. Дед приучил читать, он у меня такой классный был. Я ведь, когда родился недоношенным, мать сразу умерла после родов, так что и вырастил, и воспитал меня один дед. Он очень старался: водил в музыкалку, потом в художку, помогал с учёбой и всегда был на моей стороне.

"Давно я не встречал среди молодняка такой исчезающий редкий экземпляр. Как будто его вырастили в изоляции от внешнего мира", - с удивлением отметил про себя Максим, а вслух добавил:

- Ты может, Петенька, и Достоевского с Толстым осилил?

Он улыбается лукаво и переходит на язык давно позабытый:

- А то как же, всенепременнейше, сударь, с Пушкина - солнца нашего,  и начинали. Потом я сам читал взахлёб и русских, и зарубежных классиков. Дед большую библиотеку собрал, а Достоевский и Толстой самыми любимыми у него были. Когда дед умер, я в универе уже учился на втором курсе, тогда учёбу я сразу же и бросил. Остались мне от деда квартира, вот этот вот его нательный крестик и самые счастливые воспоминания за всю мою жизнь.  Его не стало, и можно сказать, что и меня тогда тоже не стало: так убивался, так тосковал, так плакал! До сих пор его не хватает, а чувство одиночества просто убивает, поэтому, наверное, всегда и тянет к старым. С молодыми я общаться не люблю и никогда к ним первым не подхожу.

Максим Сергеевич слушал и пил свой коньяк, не торопясь, маленькими глоточками, согревая рюмку в руке, иногда закусывая лимоном, как это положено по русской традиции, введённой когда-то самим Николаем II.

Он обдумал последние слова собеседника, потом внимательно посмотрел на него и сказал:

- Так вот почему ты подсел именно ко мне. Я, значит, по-твоему, получается - старый?

Петруччо захлопал своими кукольными ресницами, растерялся, не зная, как выруливать создавшуюся неловкость, и наконец выдал:

- Ну, конечно, что тут непонятного? Как только стукнет мужику соракет, так и начинается рассвет его старости.

Максим аж поперхнулся от словосочетания "рассвет старости". Откашлявшись, он сказал:

- Да не напрягайся ты так, конечно, старый для тебя, ведь я почти в два раза старше. Ты лучше расскажи, как ты попал в этот бизнес.

Часть 2 (последняя)

- Я ещё студентом был, когда на одной вписке то ли перепил, то ли обдолбался - не помню точно, в общем, отключился. Сколько был в отключке, даже не знаю. Когда очнулся, лежал в каком-то коридорчике или чуланчике прямо на полу, поднялся и пошёл в зал, а из моих знакомых там уже никого и не осталось.

За столом шумно выпивали какие-то старпёры, пардон, мужчины среднего возраста, из которых я мельком знал только Толика - хозяина квартиры.

Я развернулся и вышел в туалет, а потом пошёл на выход, но дверь была заперта, и я стал шариться в прихожей - искать ключи.

- Ты куда это собрался, малыш? - спросил Толик, вдруг возникнув в коридоре. - А банкет отрабатывать кто будет? Ты думаешь они так просто тебя отпустят, эти животные, голодные до парнишек? Вот пустят тебя по кругу, а может, даже и все вместе оприходуют. Хоть они и друзья мне, но я по-любому не смогу препятствовать - западло это мне - понимаешь? Вот если мы с тобой будем делать вид, что мы пара, тогда они тебя не тронут. Ну как, согласен?

А что мне оставалось делать? Конечно, я согласился и даже обрадовался его предложению, ведь играть роль не так страшно, а Толик казался таким умным, сильным, благородным. Потом мы весь вечер очень правдоподобно играли роль влюблённых: обнимались и сосались прямо на глазах у этих мужиков, и я молчал, ведь у нас был уговор с Толиком. А он слишком уж старался, продохнуть мне не давал, всего обслюнявил и языком своим огромным всё вторгался и вторгался. Хуле, мне, дураку, тогда не показалось странным, что те мужики вообще на нас внимания не обращали?  Они только пили и бурно обсуждали какие-то сметы, скважины, буры, насосы и всё такое.

Потом Толик потащил меня в другую комнату и там вошёл в роль ещё больше, швырнул на кровать и сорвал одежду. И только тогда до меня дурака дошло, что Толик не собирался выполнять наш уговор и ограничиваться только поцелуями, а из всех мужиков, что были в той нехорошей квартире, животным оказался только он. И живой вес у него был, как у крупного рогатого скота, а я - в наилегчайшем, поэтому даже и не подумал рыпаться, просто глаза зажмурил и заплакал от обиды.

Мой первый раз был ужасным, потому что эта скотина вообще не думала обо мне: он проник быстро, глубоко, без подготовки, без смазки и защиты. Я чуть не сдох там сразу от боли, но он не стал медлить или останавливаться, он двигался резко и грубо, как будто его целью было не насладиться сексом, а порвать меня, пронзив насквозь своим огромным членом, и потом раздавить и расплющить своей тяжёлой тушей то, что останется от меня.

Даже ласки у него были садистские - целуясь, он кусал мои соски, губы и причиндалы, не покусывал, а именно кусал больно, и руки его без остановки лапали и щипали. Когда он кончил, свалился с меня и тут же заснул рядом. Мне бы в тот момент унести ноги, но я не мог даже пошевелиться, просто лежал там неподвижно всю ночь, с закрытыми глазами, и даже плакать уже не мог. На рассвете Толик с новыми силами повторил всё заново и только потом отпустил меня - всего в ссадинах, синяках, с разрывами и в кровь искусанными губами. Сам не понимаю, как я тогда выжил под ним и как не сдох от боли и отчаяния той ночью. Потом я переживал всё это заново сотни раз в своих ночных кошмарах, они до сих пор заставляют меня вскакивать посреди ночи в холодном поту.

Помнишь римского императора Нерона? Этот ублюдок кастрировал своего любовника и поменял ему имя на женское, чтобы потом жениться на нём публично, в смысле - официально. Спасибо Толику, что он тогда в буйном припадке сладострастия не кастрировал меня, откусив член. Потом мне много разных неадекватов попадалось, но Толика никто не переплюнул в его жестокости и низости, он для меня с Нероном на первом месте в топе морального уродства оказался.

- Знаешь, Петя, в чём ошибка не только твоя, но и многих? Люди всегда мыслят своими привычными образами и схемами, даже когда думают за других. Вот воспитает интеллигентный дед умного, талантливого внука, и будет в голове у него всё самое лучшее от музыки, литературы и искусства, и вообще - всё чистое и вечное. Дальше он будет жить привычными для него категориями и мерками. Поэтому ты и попался в сети этого мерзавца, что даже мысли не возникло о лжи и коварстве, потому что в твою голову никак не могли прийти ни ложь, ни коварство. Они там просто не могут зародиться априори.

- Как бы там ни было, я свои мозги на другие уже не поменяю, - сказал он, капризно надув губки. - Меня как кидали, так и кидают до сих пор. А стать таким, как они, я не хочу, да и не получится у меня.

- Петь, ну, а к старым мужикам после этого симпатия не пропала?

- Да нет. Деда моего мне очень не хватает, так сильно не хватает, что я даже иногда плачу, когда один, так одиноко без него, - сказал он с грустью, дрогнувшим голосом, и быстро закрыл глаза, чтобы не заплакать.

И такой он был в тот момент настоящий в своём горе - жалкий и трогательный, что Максим Сергеевич уже не видел ни его дорогих украшений, ни жеманства, ни кокетства. Перед ним сидел не вертлявый хорошенький проститут, а совсем другой человек - пацан с большими грустными глазами, полными одиночества и слез. Он невольно залюбовался им таким - щуплым и жалким, но на самом деле сильным, так как не озлобился, пройдя через жестокость.

Все люди без исключения каждый день надевают на себя маску, стараясь скрыть себя истинного, и у каждого своя цель - одни стараются выглядеть лучше, умнее, интереснее, другие скрыть слабость, трусость, третьи хотят выделиться из толпы и привлечь к себе внимание. Максим и сам часто надевает маску, их у него не одна, не две, сам сбился со счёта, даже иногда забывает: какой он настоящий, без игры. Без маски человек был только в раннем возрасте, а взрослому редко когда удаётся побыть самим собой, только в редкие моменты осознанности.

Петруччо вдруг опомнился, вмиг преобразился и вернулся в образ кокетливого соблазнителя, снова нацепив на себя привычную маску.

- Вот и тянет меня к седым мужикам, таким как ты - спокойным и надёжным, у которых рассвет их старости только- только начинается, - добавил он уже совсем другим голосом и тоном, кокетливо заигрывая глазками и широко улыбаясь своей дежурной улыбкой.

В этот момент Максим усмехнулся и подумал: "Ну, нет, Петенька, ты меня своей фальшивой улыбкой не обманешь, я хорошо успел разглядеть тебя настоящего. Жить в чистоте и оставаться чистым - не мудрено, а вот сохранить чистоту души, когда вокруг столько грязи - не каждому дано".

Вслух же он сказал:

- Знаешь, Петя, хоть ты и живёшь в грязи, но душа у тебя непорочно чистой осталась, вот какой была твоя душа при деде, такая и есть, даже ещё лучше стала. Ты сам себя не знаешь, какой ты замечательный, просто - кристалл - поэтому грязь к тебе и не пристаёт.

- Да ладно, - растянул он, теперь уже не кокетливо, а недоуменно, заглядывая прямо в глаза своему собеседнику, а потом добавил недоверчиво. - Прямо-таки, стала ещё лучше?

- Конечно. Душу можно запятнать только на другом уровне, через свои неблаговидные деяния, а от страданий она только чище становится. Душа с материальным миром хоть и соприкасается, но по своим законам - законам тонкого мира, которые, на первый взгляд, могут показаться нелепыми или противоречивыми, но на самом деле только они и правят миром. Один из этих законов Лао Цзы описывал в Дао дэ цзин: чем тоньше энергия, тем она сильнее. На том, другом уровне, энергия слова сильнее энергии поступка, а энергия мысли сильнее энергии слова. Не веришь? Это трудно понять, но вот тебе пример из нашего грубого мира: росток - он вроде тоненький и слабый, а пробивает камень и асфальт, такая сила в слабости сокрыта. И твоя душа, Петенька, такая же.

- Значит, тебе на самом деле душа моя приглянулась? Ничтожную душонку, как у Пер Гюнта, можно только на пуговицы переплавить, а не переплавить, так сменять, - сказал Петруччо, прикрывая наигранностью свою беззащитность, как будто он и не понял сути разговора, а потом он вдруг сходу начал цитировать Лермонтова:

Старик! я слышал много раз,

Что ты меня от смерти спас 

Зачем?.. Угрюм и одинок,

Грозой оторванный листок,

Я вырос в сумрачных стенах

Душой дитя, судьбой монах.

Я никому не мог сказать

Священных слов "отец" и "мать"...

Дальше он без всякой паузы добавил:

- Чего тебе нужно от меня, дяденька?

Максим не выносил манерности и жеманства, и он ни за что не позарился бы на Петруччо, а вот Петенька ему прямо в душу заглянул, и перевернул там всё, поэтому он сказал ему:

- Ты сам знаешь, Петенька. Сегодня ночью мы будем долго говорить о возвышенном и отдадим друг другу тепло и ласку.

Максим Сергеевич уже разделил в нём для себя две личности и протянул Петруччо купюры по тарифу за ночь, а Петеньке сказал на ушко, ласково:

- Люблю парнишек, у которых только-только начинается закат юности.

PS: Петруччо написан с реального человека, но, конечно же, большая часть рассказа - художественный вымысел. Реальный Петруччо был студентом факультета романо-германской филологии, таким же красивым, с необыкновенными синими глазами и круглой вертлявой попкой, звонким, как натянутая струна, и ещё он очень мило картавил. Он умер на закате своей юности от передоза.

страницы [1] [2]