Любовь нечаянно нагрянет. Из книги Рассказ про любовь

Часть 1

Из всего раннего периода жизни помню единственное: Крым, сладкая тёплая ночь в Судаке, шелестит и шепчет нечто нежное море. И бабушка поёт:

- Любовь нечаянно нагря-я-янет...

Не думаю, что бабушку тогда накрыла тень курортного романа, - она была со мной и с дедушкой. Должно быть, днём прозвучало из пляжного репродуктора и вот в ночи всплыло:

- Когда её совсем не ждёшь...

- Бабуся! - кричу я. - А почему "когда не ждёшь"? А почему "нечаянно"?

- Потому что любовь, - смеётся бабушка, - по заказу не бывает, она всегда неожиданно!

- А я тебя, бабусенька, люблю ожиданно! Я тебя буду ожиданно всю жизнь любить!

И я обхватываю её колени и плачу, исхожу сладкими слезами, и она тоже плачет, и утешает меня, и говорит, что люблю же я маму и папу и дедушку я люблю, а я, давясь слезами, говорю, что их я люблю, а без неё жить не могу! - и бабушка подхватывает меня на руки, и зацеловывает, и тоже говорит, что жить без меня не может и что всю жизнь будет любить.

И мы не знаем оба, что через пять лет умрёт дедушка, а ещё через пять и папа и что мама после смерти отца начнёт пить, причём некрасиво и быстро, и когда мне стукнет восемнадцать, она выставит меня из дома, прочитав случайно мою переписку "ВКонтакте" с парнем, который рассказывал о своём опыте однополого секса. Да, мать, когда я вернусь из школы, на пороге даст мне пощёчину, пьяно покачиваясь и крича на весь подъезд:

- Шлюха! Пидор! Уматывай, блядь, пидор, вон! Лучше бы я сделала аборт! Это ты ебёшь своего, блядь, Игоря в жопу или он тебя ебёт?!

Моя кровь яростно и оскорблённо вскипела тогда. Я был оскорблён не тем, что мать называет меня "пидором", а тем, что она сказала такое про Игоря, моего лучшего и любимейшего друга. О господи, она решила, что это был Игорёк, - тот, с кем я переписывался! А того даже звали иначе. А Игорю я писал стихи ("Когда в ночи твоя рука круги выводит на стекле...") - и плакал, целуя окно в комнате, у которого мы накануне стояли, болтали и улыбались друг другу.

Его лицо улыбалось мне с заставки телефона, и я целовал телефон и мысленно целовал его серые и всегда грустные, даже при самой широкой улыбке, глаза, и тёмные мешочки под глазами, и жёсткие чёрные волосы, и какой-то идеально арийский нос. Когда он оставался ночевать у меня или я ночевал у него, это были ночи счастья, потому что я обнимал его, лежащего рядом, а он никогда не сбрасывал руку. Он знал, что я его люблю. Он не знал только, как так случилось, что старая дружба вдруг проросла именно любовью, - а случилось это нечаянно, когда я никакой любви к Игорю не ждал, потому что он и так был друг и сосед по парте. А тут мы не виделись всё лето - он уезжал к родственникам в Сибирь; и вот за партой 1 сентября оказался другой совершенно Игорёк, Гошка, Гошенька: молодой бог, молодой красавец, от которого я обезумел, не понимая, что со мной творится.

Но к утру 2 сентября я понял. Я. Жить. Без. Него. Не. Могу.

И это было нечто совсем иное, чем старая дружба с соседом по парте.

Любовь нечаянно нагрянула, как, должно быть, вваливается поутру с обыском в квартиру мирно спящего бизнесмена отряд СОБРА с "калашниковыми". На школьной линейке я смотрю, не могу наглядеться на Гошку и вдруг понимаю, что это наш последний школьный год. А дальше ничего этого не будет. И мы не будем вместе за одной партой уже ни-ког-да. И вдруг я понимаю, что это катастрофа. Мне дико хочется плакать. Нет, я хочу вечно ходить в школу. Только затем, чтобы вечно сидеть с ним за одной партой.

Со мной случилось то, что случается со всеми влюблёнными. У меня выросли крылья, давшие силу подъёма. И появился страх, что могут подстрелить, расставить силки, насыпать отравленного зерна. Не мне, а тому, в кого ты влюблён. Но я ещё не видел отравленного зерна в руках матери, когда вечерами, возвращаясь домой от Гошки, находил её спящей на диване у включённого телевизора и перетаскивал на кровать. Сначала она ещё успевала припрятать полупустые бутылки за диван, а потом просто пустые, а потом бросила их прятать.

А с Гошкой мы так же вместе сидели за партой, делали уроки, играли за компом - и раньше, когда засиживались допоздна, он, бывало, у меня оставался, и мама давала второе одеяло и вторую подушку, но теперь я стал стыдиться приводить его к нам.

Я всё чаще оставался ночевать у Гошки, и его мама с сочувствием и печалью глядела на меня, укладывая на разложенный диван в Гошкиной комнате, принося вторую подушку и второе одеяло. И я ловил себя на постыдном чувстве благодарности. Оно маскировали мою любовь.

И, засыпая, я упивался сладко-подлыми мечтами: мы пошли бы с Игорёшкой в поход, поставили бы палатку, потом отправились купаться, и Гошка стал бы тонуть, а я его спас, делая искусственное дыхание, рот в рот. И потом, когда бы он очнулся и его стало бы трясти от озноба, я стал бы согревать его своим голым телом - а что ещё могло бы его согреть? В общем, и спасти захочешь друга, да не выдумаешь как - как пела под гитару когда-то моя мама, когда ещё был жив папа и мама не пила, а пела, а я не понимал ещё тайного смысла банальных песенных слов...

- Бля! Сынок - пидор! Уёбывай отсюда нахуй!

Мать второй раз бьёт меня по щеке. У неё нет аккаунтов в социальных сетях. В гостиной бубнит телевизор, объясняющий маме, что пидоры - это не люди. Он приносит в голову матери ту же муть, что приносит ей водка. Мать сделала выбор между водкой и мной. И между мной и телевизором.

Но когда любовь поднимает тебя над миром, она даёт силы. Не над телевизором, нет. Над собственной жизнью.

Я прохожу в свою комнату и говорю сам себе, что у меня есть четверть часа на сборы. Белье и шмотки - в спортивную сумку. В рюкзак - учебники, тетради и ноутбук. Прежняя жизнь завершена.

- Пидор, сынок, а? Уйди нахуй, убью, блядь!

Мать стоит в засаленном байковом халате. Я чувствую себя как в американском фильме ужасов, когда в родное, знакомое тело вселяется иное, чужое, инопланетное. Мать третью неделю не ходит на работу. Она либо спит, либо пьёт. Раньше она пила с кем-то, а теперь одна.

Я ухожу к бабушке, но перед тем, как закрыть дверь, говорю намеренно спокойно:

- Слушай меня внимательно. Не ори. Иначе весь подъезд будет знать, что ты мать пидора. Что это ты меня таким родила. Имей в виду.

Мать молчит и сопит, переваривая услышанное...

Когда я прихожу к бабушке, та плачет. Мать ей уже позвонила.

- Митенька, - всхлипывает бабушка, - мой маленький, мой миленький!

- Помнишь, ты пела про "любовь нечаянно нагрянет"? Она и нагрянула.

Я вижу, как бабушка постарела.

- Знаешь, я тоже... - бабушка начинает, но осекается, а я делаю вид, что она и не начинала говорить.

Я тоже ничего не объясняю.

Не объясняю, что с мужчинами у меня ничего не было. Что с Гошкой у меня вообще ничего-ничего не было, потому что это была моя любовь, но не его любовь, а я скорее умру, чем сделаю ему плохо. И я только в мечтах представляю, как мы гуляем по окраине нашего городишка, а на нас налетает местная гопота, ржёт, гогочет: "А что это тут у нас за парочка голубочков, пацаны, а может, это парочка пидорков?" Мы мотаем головами, но Гошке приставили к горлу выкидной страшный нож, а мне сказали: "А ну давай, повесели нас, дружку своему отсоси, а не то мы ему карточку отшлифуем!" И я вижу, как нож вдавливается в его шею возле кадыка, так что Гошке приходится задерживать дыхание, и как он глазами показывает мне: не смей, пусть лучше зарежут! Но это его решение, а у меня другое решение, и я расстёгиваю ему "молнию" на джинсах и схожу с ума от его запаха в паху, запаха кожи и хлеба, и вижу близко, как будто упал в пшеничное поле, его поросшее тёмным жёстким волосом поле, и достаю из трусов его крупный, мягкий, с наполовину приоткрытой головкой (в раздевалке в спортзале я видел - боковым зрением, не повернуться) член, и беру в рот. Волосы на лобке щекочут лоб, я вдыхаю этот сельский запах, и Гошкин член твердеет, и я сосу изо всех сил, и гопота гогочет, и член поднимается, как ракета, медленно, но набирая реактивную силу, поднимается из подземной шахты. И вот мне струя бьёт в рот, и как же это сладко! Но тут меня наглые чужие руки отодвигают от Гошки, водят его хуем по моему лицу, размазывая сперму, и кто-то стягивает штаны с меня: "Пацаны, только глядь, точно пидор, у него встал!" Но кто-то кричит "шухер!" - и ватага бросается врассыпную. Гошка плачет от бессилия и унижения, а я - от счастья.

- Прости, - говорит Гошка, - прости, прости, прости...

Мы идём к нам домой. Матери нет. Гошка умывается. И сижу на диване. Он возвращается и становится передо мной на колени.

- Я должен вернуть тебе долг, - говорит он.

- Нет, - шепчу я, - я за тебя могу умереть, а ты мне ничего не должен!

Но мой хуй наливается, возбухает, и мою ракету тоже не остановишь. И Гошка точно не на стороне противовоздушной обороны. Он расстёгивает мне ремень и рывком спускает с меня джинсы вместе с трусами. Он смотрит на пока ещё закрытую головку моего члена, потом решительно сдвигает крайнюю плоть и неумело сначала лижет, а потом берет мой член в рот, не зная, что делать с зубами, но я все равно кончаю чуть ли не мгновенно. Гоша стоит на секунду с закрытым ртом, потом проглатывает, потом целует меня в губы...

Часть 2

Но всё это только мои фантазии, под которые я дрочу, - так, что сперма струёй бьёт мне в лицо, и я слизываю молофью с губ; а в реальной жизни я и правда не сделаю ничего, что могло бы подвергнуть риску моё счастье быть рядом с Гошкой. Просто быть каждый день. И я не хочу думать, что будет, когда кончится школа.

Так что по части опыта с парнями я девственник.

А по части опыта с девушками - нет. Как и мой лучший в мире друг Игорёша.

Я помню тот день, ту ночь, когда Гошка девственность потерял. Это происходит, случается всё в том же сентябре, когда я в него влюбился, - в невероятно жарком сентябре с обманчиво летними тёплыми ночами.

Я тогда случайно понимаю, что в Игоря влюблена Комарова из параллельного класса "А", потому что я сам влюблён, как кошка, и запах чужой любви заставляет меня выгибать спину и настораживать глаз и ухо. Я просто замечаю, что Комарова на переменах всё время подходит к нему. А потом перехватываю её взгляд. Она смотрит на меня не дольше секунды, но я холодею, потому что понимаю, что за этим взглядом стоит. "Я люблю его больше жизни. И отдам все, только чтобы он стал моим. Думаешь, я не вижу, что ты любишь его тоже? Но я женщина. На него у меня больше прав".

- Держу пари, - говорю я Гошке спустя неделю на школьной дискотеке, - у Комаровой сегодня пустая квартира.

- С чего ты взял? - смеётся Гошка. - Но есть в ней что-то такое... я даже не знаю... от взрослой женщины. Год назад я её вообще не замечал!

- Она тебя хочет, - продолжаю я зло. - Вот что в ней от взрослой женщины. И ты ведь не откажешься!

- Ну ты и фантазёр! - Гошка снова смеётся. - Насрать мне, пустая ли у неё квартира. Я сегодня вообще буду ночевать у тебя. Я знаю... - он останавливает меня движением руки, - что у твоей матери проблемы. Но я всё равно буду сегодня ночевать у тебя.

- Хорошо. Только имей в виду, - говорю я, - что я и правда буду ждать тебя до утра. Кинешь в окошко камушком, если придёшь.

Гоша танцует. Он танцует очень хорошо. И Комарова хорошо танцует. Они вместе танцуют лучше всех. И пару раз она смотрит на меня, словно стреляет из дуэльного пистолета. Я неуклюже протискиваюсь к Комаровой и кричу ей в ухо, перебивая музыку:

- Похоже, у нас с тобой сегодня вечером на двоих один ценный приз.

Она наклоняется к моему уху:

- Через! Пять! Минут! В учительской! Там не закрыто!

Через пять минут я в учительской. Комарова уже там. Мы не включаем свет, довольствуясь фонарями за окном. Комарова открывает сумочку и достаёт оттуда плоскую стеклянную фляжку коньяка:

- Хлебнём?

Я киваю. Музыка долетает до нас то громче, то тише, когда открываются и закрываются двери в зал, где танцуют. Мы делаем по глотку из горлышка. Коньяк обжигает. Мы оба одинаково поводим плечами: "Бр-р-р!"

"У нас, похоже, дуэль на коньяке", - говорю я себе мысленно, но ошибаюсь. Комарова говорит:

- Смотри, - и, сделав быстрое движение сзади, приспускает платье с одного плеча.

Я вижу лифчик в кружевах, но цвет в полутьме не разобрать. Вслед за платьем Комарова приспускает чашечку лифчика. Её грудь пологая сверху, но круто поднимается снизу, с большим тёмным соском. Во мне ничто не шевелится, но я понимаю, что это красивая грудь. И я понимаю, что проиграл.

- Я отдамся тебе в понедельник, если хочешь, - говорит Комарова. - А если хочешь, прямо сейчас отсосу. Но сегодня отдай его мне.

Мне бьёт по ушам её чудовищное, немыслимое, вульгарное "отсосу", но я понимаю, что она меня просто добивает, достреливает. Как Вронский - раненую Фру-Фру. Мы оба всё понимаем. Друг про друга тоже. Я беру у Комаровой из рук фляжку и с бульканьем опустошаю её до дна. Наверняка дома у неё есть ещё. А потом под музыку чужого веселья почти выбегаю из школы. Невыносимо, совсем по-летнему, тепло, но пахнет уже прелью, разрушением, концом. И я вдруг начинаю рыдать. Я плачу в три ручья. Нет, я плачу во все ручьи мира, бегущие в океан, но не приносящие счастья парнишке, пускающего по этим ручьям кораблики своей несчастной любви. А потом на нетвёрдых ногах я возвращаюсь домой, помогаю пьяной матери перебраться с дивана на кровать и выключаю телевизор. Я засыпаю одетый в кресле у окна.

Камушек со стуком бьёт в окно, когда уже светает. И я опять не могу поверить, что это осенний, а не летний беспечный рассвет. Гошка машет снизу рукой. Я бегу открывать дверь в подъезде. Гошка блаженно пьян, даже пьяненек. На его лице улыбка наисчастливейшего идиота.

- Ты мой лучший друг, - говорит он. - Я люблю тебя больше всех на свете! Давай погуляем? А потом спать. Я не спал сегодня вообще...

Мы идём к парку - туда, где в моих мечтах меня заставляла Гошке отсасывать местная шпана.

- Это был большой кайф? - спрашиваю я. - Как долго это вообще всё длится?

- Это, - смеётся он счастливо, - очень-очень нежно. Хотя первый раз был совсем коротким. А второй... нет, погоди, третий был лучшим.

- Вы целых три раза?!. - спрашиваю я, как идиот.

Гошка снова смеётся:

- Больше. Неважно!

- Ей не было больно?

- Представляешь, у неё уже был мужчина. Летом, на юге. Влюбился до безумия, водил по ресторанам, покупал кольца, серьги. А она наврала, что ей уже девятнадцать, и, в общем, она уступила не ему, а любви.

- Блядь!

- Да нет. Я ведь тоже её любви уступил. А она, когда он сказал, что хочет познакомиться с её родителями, поняла, что дело далеко зашло, и показала ему паспорт.

- А он сказал, что распишется с нею позже?

- Точно! Откуда знаешь? Она что, и тебе рассказала?!

- Знаю, просто это любовь. Просто я тебя люблю.

- Я тебя тоже! Ты мой лучший друг!

Гоша обнимает меня и чмокает в щёку.

- Ты понимаешь - я стал муж-чи- ной! Ты не знаешь, что это такое! Нет, слушай, я не хотел обидеть - у Комаровой есть подруга, хочешь?

Я отрицательно качаю головой. Я снова почти плачу, разом от счастья и от несчастья.

Я ещё не знаю, что все же пересплю с Комаровой через полгода, когда Гошка сбежит разом и от меня, и от Комаровой в собственную любовь к практикантке из педагогического и станет таскаться за ней глупой покорной собачонкой, ожидая подачки или ласки, и мы с Комаровой, даже не поняв, а почувствовав это, станем больше, чем друзьями - в один из тех вечеров, когда у Комаровой снова дома будет коньяк, но снова не будет родителей.

- В конце концов, я тебе кое-что обещала, и на твоём месте я бы не отказывалась - кто знает, будет ли у тебя ещё с девушками шанс? - говорит она, и я от отчаяния соглашаюсь.

Но, на удивление нам обоим, всё проходит на редкость гладко, и у меня член стоит штыком. И когда всё заканчивается со взаимным криком, таким, что мы зажимаем друг другу ладонями рты, Комарова произносит по-взрослому задумчиво, даже раздумчиво:

- То есть, когда мы ебёмся, мы оба представляем того, с кем ебаться действительно бы хотели...

И я понимаю, почему ей, аккуратистке-отличнице, так необходимы грязные слова.

Мы занимаемся любовью, как несчастные котята или кутята, брошенные богом любви. Я вылизываю ей и вставляю ей, потому что ей так же лизал и вставлял тот, кого я люблю больше жизни. А она пускает меня к себе и в себя, потому что я люблю того, кого больше жизни любит она.

Только ей я рассказываю, каков Гоша со мной наедине. А она только мне рассказывает, каков он с нею постели.

- Привет, пааадруга! - говорю я, приходя к ней домой, когда её родаки снова на даче, и целую в губы.

- Привет, пааадруга! - отвечает она. - Наша общая любовь по-прежнему на измене.

Да, я прихожу и трахаю её, вынюхивая в ней остатки запаха Гошки, потому что несколько раз, устав от неприступности практикантки, он возвращается к доступности Комаровой. Но он ни словом, ни полсловом не проговаривается о своей любви. Он свою любовь скрывает ото всех. Он больше не говорит, да и не может мне сказать, что любит меня больше всех в мире. И я всё чаще смотрю на него как на ещё одно родное тело, которое захвачено инопланетностью, чужеродностью.

Когда я однажды спрашиваю его напрямую про практикантку, он смеётся фальшиво:

- Гонево, чистое гонево! У тебя все время какие-то фантазии!

- Гоша, - говорю я ему тогда, - я люблю тебя больше жизни. Я люблю тебя так же, как ты любишь её. Или как тебя любит Комарова. Это просто чтобы ты понимал. Я готов за тебя отдать жизнь. Я готов отдать жизнь за то, чтобы с тобой хотя бы один раз...

И прикусываю себе язык.

С Комаровой мы вместе строим планы уничтожения практикантки, на которую Гошка смотрит преданными глазами щенка. Но в один прекрасный день Комарова подходит ко мне в школе и говорит:

- Слушай, есть серьёзный вопрос.

- Кажется, я знаю, какой. Любим ли мы все ещё того, кто стал совершенно другим? Я угадал?

Комарова смеётся и говорит:

- У меня есть с собой коньяк.

- Ты предлагаешь спиться прямо на уроках?

- Почему бы и нет? Два лучших ученика пьяны посреди бела дня! А на закуску я тебе отсосу! Ты где предпочитаешь - в кабинете физики или химии?..

Часть 3 (последняя)

Мы делаем по первому глотку всё же после уроков, дома у Комаровой. Мы валяемся бесстыже голыми на разложенном диване, ноги переплетены, и Комарова говорит:

- Что я тебе не нужна, я знаю. Но спасибо, что снисходишь. Член у тебя и правда классный. Жалко: мог бы любую бабу осчастливить. Ну да ладно, осчастливишь мужика. И знаешь, мне кажется, тебе пора начать мужика искать. Хочешь, начнём прямо сейчас? Но не здесь, а в Москве. А отсюда нам нужно сваливать нахер. Ты же ведь не собираешься жениться ради прикрытия?.. Сначала, возможно, всё будет даже хорошо, а потом станешь несчастным и сам, и...

- Ну, на Гошке я жениться, боюсь, не смогу.

- Да, боюсь, и мне за него не выйти... А может, и не следует выходить...

Мы ещё не знаем, что Комарова ни в какую Москву не уедет, выйдет замуж за военного и поедет с ним черт знает куда. Мы не знаем, что в районо придёт анонимка на практикантку, - и практикантка исчезнет из школы. Мы не знаем, что после этого Гошка с практиканткой всё-таки переспит. Что на мои поиски парня в Москве откликнется пара сотен человек в возрасте, как скажет Комарова, "от ещё неродившихся до давно умерших". Что моя мать, на день выйдя из запоя, залезет в мой комп, прочтёт переписку "ВКонтакте" и встретит меня пощёчиной, после чего слух обо мне как о пидоре начнёт гулять по школе, где мне решат устроить бойкот. И что вот тогда Гоша ненадолго вынырнет из своей безнадёжной любви к практикантке и снова превратится в прежнего Гошу. И когда при моем появлении на перемене вокруг меня возникнут пустота и тишина, он подойдёт ко мне и во всеуслышанье отчеканит, что я его лучший друг. И что единственный мужчина, с которым я спал на одном диване, - это он сам, Гоша, так что любой, кто называет пидором меня, называет пидором и Гошку. И при всех обнимет меня и поцелует в щёку.

Это будет античная сцена, конечно. Но я сразу пойму, что это он поцелует не меня, а право любить того, к кому придёт любовь, - студентку-практикантку, которая старше тебя, или девочку из параллельного, или давнего друга...

На следующий день меня вызвали к директору школы. В кабинете уже сидело несколько человек. Директор сочувственно сказал, что знает о проблемах в моей семье и знает, что я теперь живу у бабушки, и что он надеется, что это не повлияет на мою учёбу и на результаты ЕГЭ.

Директор был вовсе не глуп, и я вскоре услышал в шушуканье на перемене после моего имени: "Да она с круга спилась, и теперь ей даже в радуге педики мерещатся". Отношение ко мне с презрения сменилось на сочувствие. Кто-то даже извинился и похлопал меня по плечу. А на это наложился и слух о моих отношениях с Комаровой. Юное стадо всегда видит самый доступный фрагмент в большой сложной мозаике и им довольствуется. Всё понятно. Типа, Игорёк, Гоша - мой друг, а Комарова - я, типа, с ней сплю. Ну и, значит, всё норм.

Правда, однажды меня попросил остаться после уроков наш физик: пожилой лохматый умница с вечно грустными глазами.

- Я не хочу, чтобы ты расценивал это как вмешательство в твою личную жизнь. Просто, когда всё сложно, нужно думать хотя бы о безопасности, не только текущей, но и будущей. А она тоже стоит денег.

А потом он достал из портфеля конверт и сказал:

- Ты можешь считать это подарком, но я бы на твоём месте считал это кредитом. Вернёшь, когда сможешь, и не мне, а тому, кому сочтёшь нужным возвратить. Но тебе нужно уезжать. В Москву или в Питер, - запихнул мне конверт в карман пиджака и выставил вон из класса.

Кажется, он хотел ещё что-то добавить, но не стал. В конверте была его примерно двухмесячная зарплата.

Физик был прав. Сказать: "В Москву!" - это одно. А на что мне жить в Москве? Хотя бы первое время!

С Комаровой мы составили рейтинг писавших мне москвичей.

- Знаешь, Комарова, это похоже на организацию зоотехником случки в стаде. Да, я понимаю, что с парнем у меня это однажды всё равно случится, но ты не думаешь, что мне всё-таки хочется по любви?

- А тебе не кажется, что мы уже все сыты по горло этой любовью? Мы с тобой оба любили - и что, мы с тобой счастливы? В меня влюбился мой первый мужик - и что? Наш Игорёк влюбился сам знаешь в кого. Тебя безнадёжно любит наш физик...

- Комарова, ты рехнулась?.. Ему под пятьдесят!

- Да хоть под сто! Но у него семья и работа. А если он побежит за тобой, то у него не будет ни семьи, ни работы, ни любви.

- Комарова, я хочу хотя бы первый раз по желанию!

- Ты говоришь глупости, недостойные отличника. Почему - первый раз? Ты можешь по желанию в пятый раз или в сто пятый.

- Понятно. Ты разочарована. И чего же ты хочешь?

- Я хочу быть верной супругой и добродетельной матерью. И быть замужем за генералом. А если ко мне сунется Онегин со своими любовями, я пошлю его нахер... Митя, оп-па, ты посмотри, какой дивный мужик тебе пишет! Ты можешь месяц в Москве гарантированно у него прожить, даже если вы не понравитесь друг другу. "Двушечка" в центре, между прочим. И не надо терять невинность.

- Ко-ма-ро-ва! Перестань! Ему тридцать! Он старше меня!

- Не нагоняй себе цену!.. Что у него с профессией? А! Ивент- менеджер! То есть вне политики - раз, а в наши времена это всё больше валюта, и всю Москву знает - два! Скучно тебе точно не будет! И посмотри, дорогой, в сексе он универсал! Ты-то, как мне кажется, актив, но кто вас там наедине, парней, знает! О, и ещё один бонус - его Игорем зовут!..

- Комарова, ты меня укладываешь под незнакомого мне человека!

- Это я приличного мужика подкладываю под тебя!..

Я уехал в Москву на следующий день после выпускного, остановившись у 30-летнего Игоря. Он встретил меня на вокзале, и я поймал себя на разочаровывающем чувстве, что он ничуть не походит на моего Гошку. Он вообще не пробудил во мне ни единого чувства. Но когда мы входили в его квартиру, он сразу сказал, что все свои обязательства по поводу месяца жизни у него он готов ещё раз подтвердить.

- То есть, в общем, - сказал я, - пока я скорее разочаровываю?

- Если остротой ума, то нет, - спокойно ответил он.

Кажется, как желанный партнёр для секса я тоже не слишком приглянулся ему.

Он взял несколько дней отгулов. Мы ездили по Москве. Он показывал город и слушал меня, как бы пытаясь совместить большую жизненную реальность с моими частными возможностями: мне было важно выбрать место учёбы. Ночевал я на диване в гостиной. Он был, в общем, вполне симпатичный мужчина, подтянутый, спортивный и неуловимо похожий на молодого Бельмондо. Проблема была в том, что мне его вообще не хотелось. А общаться и дружить с ним - хотелось. И я понимал, что злоупотреблять его гостеприимством нельзя. Просто потому, что я занимаю место другого. Нам обоим это было понятно. Через неделю я сказал ему:

- Прости, я думал, что списки вывесят раньше. Возможно, придётся подождать ещё неделю или две. Поможешь мне всё-таки окончательно определиться? Затем я сразу уеду. Я тебе очень благодарен, правда.

Он кивнул.

- Извини, что не сложилось любви.

- Ты тоже извини...

Мы ужинали в тот день дома, заказав пиццу и купив в магазине вина. Я не знаю, почему после этого вдруг встал перед ним на полу на колени, расстегнул джинсы и взял в рот. Это не было благодарностью за помощь и постой, нет. Но когда я потом рассказал ему про Игорька и Комарову, он заметил:

- Ты отсосал мне ровно по той же причине, по какой твоя Комарова отсосала тебе.

- Там была общая любовь.

- А тут общее отсутствие любви. И там, и там - боязнь одиночества. Мы как воробьи в городе. Жмёмся друг к другу...

Он взял меня в ту же ночь, и всё опять было как когда-то с Комаровой - на удивление гладко и хорошо. Я перешёл к нему в постель с дивана просто потому, что понимал, что следует перейти. Он был не то чтобы изощрён в постели, но терпелив и достаточно умён, чтобы понять, что жить вместе вполне даже можно.

Я прошёл по конкурсу во всех трёх местах, куда подавал документы. Он помог сделать окончательный выбор. Я остался жить у него. Он сказал:

- Сейчас ещё рано, но, пожалуйста, предупреди меня, когда ты наши сегодняшние отношения перерастёшь.

Я понял его слова только через три года, когда мы оба, не сговариваясь, влюбились. Он - в лупоглазого доброго парнишку, приехавшего откуда-то с Алтая и смотревшего на него, как на бога. А я - в студента консерватории, который открыл мне дверь в мир, где всё улаживается гармонически, сразу же за первым гобойным настроечным "ля" в оркестровой яме перед концертом, от красоты которого можно плакать. Я получил три любви вместо одной: мою к Ване, мою к музыке и Ванину любовь ко мне.

Где Комарова - я не знаю. Бабушка жива, и я ей регулярно звоню. Мать бросила пить, потому что стала жить с мужчиной из общества анонимных алкоголиков, но её (а теперь уже - их) отношения ко мне это не изменило. Я для них выродок, нечеловек. Игорёк живёт с женщиной на восемь лет старше него. У неё двое отпрысков от предыдущего брака, и она беременна от Игоря. Впрочем, наши пути разошлись, и в этот город я больше не приезжаю...

Новый мир стал подниматься из воды, как анти-Атлантида. Но описать этот поднимающийся город сил у меня пока что нет. Я пока только разбираюсь в его устройстве.

Я счастлив. Я не знаю, надолго ли это. Но - счастлив.

страницы [1] [2] [3]