В наших костях. Часть 4

Шесть лет спустя

Тео меня спас. До рождения сына я искала смысл во всех неправильных местах. Думала, что если буду помогать Барбаре в больнице, то это будет похоже на помощь себе, но как санитар я не обладала достаточной властью, чтобы изменить ситуацию. Думала, что смогу найти себя на дне бутылки, и выпью её до дна, ища способ заставить боль уйти. А потом появился Букер. Я так много искала в его глазах, его руках, его теле. Позволяла ему брать себя, думая, что он заполняет мою пустоту, но потом он уходил, и я чувствовала себя пустой как никогда.

Но потом я узнала о Тео, стоя ошеломленная в больничном туалете и держа в руках палочку, на которой отчетливо виднелись две линии, указывающие на то, что я определенно беременна. Почти инстинктивно моя рука легла на живот, и хотя я не чувствовала ничего, кроме небольшой припухлости, то, что я чувствовала, было в моем сердце: и это — невообразимая любовь. Внутри меня было физическое доказательство того, что на протяжении нескольких месяцев Букер был моим.

А потом он родился, мой маленький недоношенный ребенок, боец, каждую секунду боровшийся за то, чтобы дышать, чтобы жить. Если смог выжить он, значит, и я смогу. Мой ребенок дал мне цель; мой ребенок дал мне надежду.

Постепенно он стал всем, на что я только могла надеяться: начал говорить, бегать, громко смеяться и говорить «мама» и стал большим, таким большим, что я всегда удивлялась, куда делось время. Он вырос, и то, что он был недоношенным, стало чем-то из далекого прошлого; он был высоким для своего возраста, как и его отец и сводный брат. Он любил их, своего «дядю Буки» и своего лучшего друга Кейда.

Если спросите, бывает ли мне одиноко, я, может быть, когда-то и ответила бы «да», но с моим сыном одиноко мне не было никогда. Он делал со мной все, даже ходил со мной на занятия в Калифорнийский университет в Лонг-Бич, когда я начала изучать сестринское дело. Мои преподаватели разрешали мне брать ребенка с собой на занятия, а некоторые даже держали его на руках, пока я сдавала экзамены. Людей, помогавших мне на этом пути, профессоров, преподавателей, консультантов и друзей по колледжу, я никогда не забуду, потому что без них я бы никогда не стала дипломированной медсестрой.

Я начала работать психиатрической медсестрой, а не санитаром, и к тому времени, когда мой сын начал ходить в детский сад, у него, наконец, появилась своя комната в нашей новой квартире с двумя спальнями. Она по-прежнему находилась не в самом хорошем районе Фуллертона, но была достаточно большой для нас двоих. Я не могла дать своему сыну все, что было у Кейда, и да, иногда это заставляло меня испытывать чувства, которые я не должна была испытывать, но мы были счастливы, и этого более чем достаточно

Первый год жизни Тео был тяжелым. Он перенес множество операций,  

способных помочь ему справиться с пороком сердца, и к году жизни он перенес шесть операций. Но после этого года тучи, наконец, начали рассеиваться. Врачи сказали, что с ним все будет хорошо.

После этого в течение четырех прекрасных лет у меня был здоровый мальчик. На пятый год моё счастье рухнуло.

— Это из-за врожденного дефекта?  — спросила Канзас, положив руку на сердце. Рядом с ней сидел Букер, его лицо было белым как простыня. Он выглядел так, как выглядела я, когда узнала.

— Это гребаная простуда,  — сказала я, мои глаза покраснели от слез.  — Он получил редкий побочный эффект — миокардит. Он разрушает его сердце, которое и так слабое. Ему нужна... ему нужна пересадка сердца.

На глаза Канзас навернулись слезы, а Букер сидел молча, его так сильно охватил страх, что он даже не мог говорить. Я понимала. Я тоже себя чувствовала так.

— Что мы можем сделать?  — спросила Канзас, вытирая уголки глаз.

— У тебя ведь поблизости нет запасного сердца?

— Знаешь, если бы оно у нас было, мы бы отдали его тебе,  — сказала Канзас.  — Кас, разве жена одного из твоих коллег не кардиолог? Может быть, мы можем позвонить ей и получить совет?

Ответом была абсолютная тишина.

— Каспиан?  — Канзас потрясла Букера.

— Да,  — наконец сказал он, все ещё потрясенный.  — Я сейчас позвоню. Простите.

Он встал и вышел из комнаты, его глаза налились кровью.

— Как такое могло случиться?  — прошептала Канзас, снова вытирая глаза. Это было бесполезно; слезы текли по её лицу.

— Не знаю,  — сказала я.  — Это моя вина. Я подвела его. Моё глупое тело не смогло удержать его в моей утробе достаточно долго, чтобы его органы полностью развились.

— Господи, Джуно, нет,  — резко сказал Канзас.  — Это — не твоя вина!

— Кто же тогда виноват?  — со всхлипом спросила я.

— Мамочка?  — Возле задней двери Букеров стоял Тео, его красивые карие глаза были широко расставлены. Ему не нравилось видеть меня расстроенной. Я быстро вытерла глаза.

— Да, милый,  — сказала я, делая для своего сына храброе лицо. Он подбежал и обнял меня.

— Не плачь, мамочка.

— У мамы просто что-то застряло в глазу,  — сказала Канзас.  — У тети Канзас тоже, видишь? Лучше пойди, найди Кейда, пока это не попало в глаз и тебе.

Букер вернулся в комнату с телефоном в руке. Он жестом попросил меня ответить на звонок, и я обняла сына и поцеловала в макушку, прежде чем отпустить его.

Потом я пошла и ответила на звонок.

•  •  •

Джейми появлялся гораздо чаще, чем я от него ожидала. На протяжении многих лет мы всегда оставались друзьями, но каким-то образом, когда заболел Тео, действительно заболел, он изменился. Как будто повзрослел наконец-то.

— Я подумал, что тебе не помешает помощь,  — сказал он, держа в руках коробку с едой из местного ресторана. Он принес сэндвичи, супы и салаты — все здоровые продукты, чтобы мы могли поесть в знак солидарности с Тео.

— Дядя Джейми!  — крикнул Тео с дивана, уронив игровой контроллер, чтобы подбежать и обхватить ноги 

Джейми. Я взяла коробки с едой, а Джейми взял Тео на руки проверяя его на наличие вшей.

— Ты заразный?  — очень серьезно спросил Джейми.

— Да,  — хихикнул Тео.

Джейми издавал ужасные звуки, притворяясь, что превращается в отвратительное чудовище. Он заставлял Тео смеяться, смеяться и смеяться.

Я накрыла на стол, в то время как Джейми устраивал Тео на диване. Когда я пошла на кухню, чтобы наполнить кувшин водой, то чуть не лишилась чувств. Сколько таких дней у меня ещё впереди? Я сдерживала рыдания, когда почувствовала, что на моё плечо легла чья-то рука.

— Все в порядке,  — мягко сказал Джейми.  — С ним все будет хорошо.

Я повернулась и упала в его объятия.

— Откуда ты знаешь?  — прошептала я.

— Я просто люблю,  — сказал Джейми. Легче мне не стало, но я ему улыбнулась.

Мы обедали вместе на диване, втроем смотрели «Мадагаскар» и поглощали сэндвичи, запивая супами и хрустя салатами. Фильм заставил Тео много смеяться, и это согрело моё сердце. После еды Джейми взял Тео на колени, и в какой-то момент Тео заснул у него на руках. Я убавила громкость фильма и начала убираться, пока Джейми нес Тео в его комнату, чтобы уложить спать.

Когда Джейми вернулся, он взял моё лицо в свои руки и поцеловал.

— Джейми,  — сказала я, падая назад. Он поймал меня прежде, чем я упала.

— Что ты делаешь?  — ошеломленно спросила я.

— Я очень сильно повзрослел,  — сказал Джейми.  — Думаю, нам стоит попробовать ещё раз.

Что?

— Джейми, я не думаю, что сейчас для меня подходящее время.

— Черта с два,  — сказал Джейми, его тон был резким.  — Давай просто попробуем, ладно?

— О чем ты?  — подозрительно спросила я.

— Я получил новую работу,  — признался он.  — У меня очень хорошая медицинская страховка. Я думаю, мы должны...

— Джейми, я не собираюсь выходить за тебя замуж ради твоей медицинской страховки!  — прошипела я.

— Ты надо мной издеваешься? Ты должна,  — прорычал Джейми.  — Ты не можешь просто позволить ему...

— Не смей так говорить. Ты сам это сказал. С ним все будет в порядке.

— Он будет в порядке благодаря моей медицинской страховке. Давай, Джуно, давай поженимся. Давай спасем его жизнь. Твоя страховка не покрывает экспериментальные испытания всех этих модных лекарств, которые ты постоянно исследуешь. А моя покрывает.

— Очень мило с твоей стороны, но нет.

Его лицо вытянулось.

— Почему, блядь, нет?

— Мне нравится, что тебе не все равно, но страховое мошенничество — это не выход. Выход — это новое сердце.

— Так ты собираешься просто сидеть и ждать?

— Джейми, ты не понимаешь. Врачи говорят, что ему уже ничего не поможет. Те экспериментальные препараты, о которых я говорила? Они ни хрена ему не помогут.

Глаза Джейми стали влажными.

— Мы действительно ничего не можем сделать?

Я покачала головой.

— Все что мы можем, это ждать, надеяться и молиться.

Джейми сделал ещё один шаг ко мне, прижал меня к кухонной стойке и снова поцеловал. На этот раз я не стала его останавливать. На этот раз я поцеловала 

его в ответ. Мы жадно целовались, мои руки обвились вокруг его шеи, а его руки легли на мою талию, поднимая меня на стойку. Мои ноги обхватили его подтянутую талию, а его руки обхватили мои бедра, лихорадочно целуя меня.

Я не протестовала, когда он снял с меня блузку, не протестовала, когда он расстегнул мой лифчик, когда стянул мои брюки вместе с трусиками, и даже не жаловалась, когда он расстегивал, расстегивал и расстегивал пуговицы, чтобы войти в меня своим толстым, твердым членом. Я позволила ему жестко трахать меня на стойке, наши тела шлепались друг о друга, мы оба стонали и хрюкали с каждым толчком.

Нам требовалось отвлечься.

— Черт, я скучал по тебе,  — простонал Джейми. прижимаясь к моей шее.  — Ты все ещё такая тугая.

Я рассмеялась.

— Спасибо, рада слышать, что теперь там не какая-то широкая бездонная яма.

Он хихикнул.

— Я не это имел в виду, женщина.

Я поцеловала его, улыбаясь ему в губы. Джейми взял самый ужасный день и превратил его в тот, который был определен сексом. В том, что мы делали, не было ничего величественного, грандиозного или прекрасного; это был просто секс, бессмысленный секс, который на мгновение должен заставить чувствовать себя лучше — но он не было бессмысленным. Все было наоборот; он был значимым, потому что Джейми отдавал мне все, что мог дать: себя. Физически, как будто это было все что нужно, чтобы заполнить пустоту.

Он не знал ничего лучшего, а я не собиралась жаловаться.

— Трахни меня,  — сказала я ему, сжимая бедрами его член.

— Боже, какая ты горячая,  — сказал он, заставив меня застонать, когда ещё глубже вошел в меня. Его тело пульсировало, мышцы двигались и сгибались, как будто шестеренки и зубчики вращались, заставляя машину, бывшую его телом, двигаться как вода: практично и верно Я раздвинула ноги шире, поддерживая себя, положив руки на стойку, откинулась назад и позволила ему наблюдать за тем, как покачиваются мои сиськи.

Все было не так, как с Букером. С ним это было похоже на яд в моих венах, разъедающий мои кости, причиняющий мне неизмеримую боль в ответ на удовольствие, вытягивающий из моих легких все до последнего вздоха. С Букером это были отчаянные секунды, чтобы раздеться, спотыкаясь, целуясь в парках, прижимаясь к стенам и дверям, трахаясь с ним на коленях в его темном «Камаро». Букер был кучей украденных мгновений, его густая сперма внутри меня, оплодотворяющая меня, наполняющая мой живот своим семенем. Я принимала таблетки, но каким-то образом Тео суждено было родиться.

Джейми трахал меня на кухонном столе, и я позволяла ему, трахала его в ответ, потому что если бы я этого не делала, то словно приглашала вернуться в мою голову все ужасные мысли. Я позволила ему отвлечь меня, позволила наполнить мою голову мягкими подушками удовольствия. Я была оцепеневшей от ощущений; чувствовала его и не чувствовала вовсе. Мы перенаправили нашу ужасную реальность в места неопределенности, в места, где оживают 

мечты.

Может быть, Джейми и не был Букером, но с учетом того, в каком состоянии я сейчас находилась, это было хорошо.

•  •  •

— Мамочка.

Я открыла глаза. Было темно, все ещё середина ночи. Я повернулась направо и увидела, что там стоит мой сын с плюшевой пожарной машиной в руках. Это была его любимая игрушка.

— Плохие сны, детка?  — спросила я, уже поднимая одеяло рядом с собой. Тео кивнул и заполз внутрь, устроившись в моих объятиях. Я погладила его по волосам, убирая их со лба, прислушиваясь к нежным звукам его дыхания.

— Я умираю?  — спросил он.

— Кто тебе такое сказал?  — резко спросила я.

— Кейд.

Черт побери, этот ребенок. У него был такой большой гребаный рот в эти дни. Не прошло и десяти лет, а он уже сплетник худшего сорта.

— Нет, милый,  — сказала я, целуя лоб Тео.  — Ты не умираешь. Тебе просто нужно новое сердце, помнишь? Мы его ждем.

— Кейд сказал, что кто-то должен умереть, чтобы я его получил.

Где, блядь, Кейд вообще научился такому?

— Ты получишь своё сердце от ангела, милый,  — сказала я, прижимая его к себе.  — И этот ангел всегда будет с тобой. Ты будешь заботиться о его сердце ради него, не так ли?

— Да,  — сказал Тео,  — буду, мамочка.

— Хорошо. А теперь, как насчет поспать? Давай посчитаем овец.

— Хорошо, мамочка.

•  •  •

Мы ходили в мастерскую. Тео понравилось ходить в ближайший магазин конструкторов, где он собирал красные кусочки, чтобы сделать настоящую пожарную машину. Я позволяла ему брать по несколько штук за раз, надеясь, что это даст ему что-то, чего он с нетерпением ждет, за что можно побороться.

Я купила ему пончик, и мы шли рука об руку, глядя на всех людей, гуляющих с ушами Микки на голове. Тео был в своей бейсболке из «Истории игрушек» ради защиты глаз от солнца. Я брала его с собой на веселую прогулку по центру Диснея, который нельзя было назвать Диснейлендом, так как у меня не было денег, но я подумала, что могло бы хватить на медведя и перекус.

— Мамочка?

— Да, детка?

— Мы едем в Диснейленд?

— Не сегодня, детка.

— О,  — сказал он.  — Ну, мне все равно нравится пончик, мамочка.

Я улыбнулась. У меня был чертовски хороший ребенок.

— Как насчет того, чтобы сходить в мастерскую? Может быть, мы сможем создать для тебя нового друга, с которым ты сможешь играть?

Через полчаса мы вышли из магазина с медведем, одетым в костюм пожарного. Тео держал медведя обеими руками, а я держала руку на его плече, пока мы шли обратно к парковке. По дороге он устал, и мне пришлось его нести, но в целом, день был приятным.

Я просто надеялась, что таких будет ещё много.

•  •  •

Мне весь день звонили люди из ассоциации доноров. Я была на работе, и мне следовало держать мобильный при себе, но я по глупости забыла его в шкафчике. Наконец, они позвонили мне на рабочий, и дежурная медсестра разыскала меня.

— У нас 

есть сердце,  — сказала мне женщина на другом конце линии. Я чуть не уронила трубку.

— Боже мой,  — задохнулась я.

— Мы пришлем за ним скорую помощь. Где сейчас ваш сын?

— Он — в своей школе,  — сказала я, с трудом переводя дыхание.  — Начальная школа Фуллертона.

— Встретимся в детской больнице округа Оранж.

Я горячо поблагодарила её, в моих глазах уже стояли слезы. Не думаю, что в тот день я даже посмотрела на время. Я просто выбежала из психиатрического отделения, вышла на территорию больницы и спустилась через задние двери на парковку. Я ехала в детскую больнице округа Оранж, рыдая всю дорогу.

•  •  •

Врач-ординатор Тео был молодым и сексуально привлекательным. По-настоящему привлекательным. Черные волосы, голубые глаза, точеные черты лица, и в целом он был очень красив, но я была слишком взволнована, чтобы чувствовать себя рядом с ним неловко. Я пыталась держать себя в руках, пока врач Тео снова объяснял ему суть операции, как это было несколько месяцев назад, когда мы впервые обсуждали её.

— Будет больно?  — спросил Тео.

— Ты ничего не почувствуешь,  — сказал доктор Уэстли Спенрат. Он ослепительно улыбнулся Тео и протянул кулак, вытянув мизинец.  — Клянусь мизинцем.

Они соединили мизинцы, и священное обещание было дано.

Доктор Спенрат ответил на вопросы Тео и сказал, что он останется на ночь, поскольку технически сердце будет готово только завтра днем. Позже я узнала, что утром от системы жизнеобеспечения отключили двенадцатилетнюю девочку. Её звали Кайя. Я никогда не забуду её имя.

Именно тогда за мной прилетели стервятники. Они заставили меня подписать кучу бумаг, а потом сели со мной и спросили, как я собираюсь заплатить за орган. Мы говорили об этом несколько месяцев ранее, и я делала все возможное, чтобы найти деньги. Его школа организовала сбор средств, мы все мыли машины и расклеивали листовки с просьбой о пожертвованиях. Аспен пожертвовала почти четверть миллиона долларов: все свои сбережения.

Мне все ещё не хватало чуть больше шестидесяти тысяч долларов.

— Нет ли возможности придумать остальное к завтрашнему дню?

— Я... шестьдесят тысяч,  — сказала я, ошеломленная.  — Я... я посмотрю, что смогу сделать. Сколько у меня времени?

— До завтрашнего утра.

У меня было меньше двенадцати часов, чтобы найти шестьдесят тысяч долларов. Меньше двенадцати долбаных часов.

В больницу приехала Аспен и составила компанию Тео, пока я ехала туда, куда никогда не ожидала обратиться за помощью. Перед домом все ещё торчали корни дерева, и я вспомнила, как много лет назад спотыкалась о них рано утром каждую субботу.

— Джун.

Дверь открылась до того, как я постучала, явив Букера. Он не выглядел слишком удивленным, обнаружив меня.

— Звонила Аспен,  — сказал он.  — Канзас готовится. Мы бы встретили вас в больнице.

— Я приехала сюда не для того, чтобы забрать тебя,  — сказала я.  — Есть... есть кое-что, о чем мне нужно с тобой поговорить.

Букер сделал шаг назад, освобождая вход в дом. Он был хорошо обставлен, на стенах висели фотографии из его жизни. День свадьбы, фотографии его сына, все эти 

дни рождения и праздники. Там были даже наши с Тео фотографии, где мы смеялись с его семьей, проводя ленивые дни на пляже. Была фотография, на которой мы втроем были детьми: я, он и Канзас. Букер с его красивой однобокой улыбкой, Канзас с её широкой улыбкой, и я, неуклюжий, с брекетами. Боже, как все изменилось.

Я оторвалась от него. К черту прошлое. Настоящее гораздо важнее.

— Послушай, Букер, мне нужно поговорить с тобой сейчас же. У меня мало времени,  — сказала я, останавливая его в коридоре.

— Конечно,  — удивленно сказал он.

— Мне... мне... нужно...  — Я задыхалась от своих слов. Просить о помощи после шести лет. Шести лет отрицания и отказа от каждого предложенного пенни. Я была так уверена, что справлюсь, что нам с Тео никогда не понадобится помощь.

— Что тебе нужно?  — мягко спросил Букер.

— Мне нужно шестьдесят тысяч долларов,  — пробормотала я, мой голос дрожал.

— Джун, я не могу тебя понять,  — сказал Букер, положив ладонь на мою руку.  — Что тебе нужно?

К черту. Мне нельзя терять времени. Я не могла позволить гордости остановить меня от спасения сына.

— Шестьдесят тысяч долларов,  — сказала я так твердо, как только могла.

— Что тебе нужно?  — спросил голос из коридора. Мы оба оглянулись. Там стояла Канзас с расческой в руке, наполовину закончив расчесывать свои длинные светлые волосы.

У меня пересохло во рту. Я чувствовала, как в моих венах бурлит кровь, как учащается пульс. Внезапно стало трудно дышать. Меня охватила паника. Как, черт возьми, я собираюсь просить шестьдесят тысяч, не выдавая того, что сделали мы с Букером? Я шесть долгих лет носила в себе эту вину... и, несмотря на это, несмотря на всю боль и секреты, сегодня не могла найти в себе силы носить эту вину ещё хоть секунду. Мне требовалось спасти своего сына. Все остальное не имело значения.

— Мне нужно шестьдесят тысяч долларов,  — сказала я.

— Шестьдесят тысяч?  — в недоумении повторил Канзас.

Я даже не могла ей ответить. Все, что я могла сделать, это кивнуть. Я понимала, насколько это большая услуга.

— Почему бы нам не воспользоваться моментом и не поговорить об этом?  — спросила Канзас, выглядя сочувствующей, но смущенной.

— У меня нет ни минуты!

— Джуно, успокойся,  — сказала Канзас.  — Зачем тебе шестьдесят тысяч долларов?

— Чтобы спасти жизнь моего сына. Однажды ты говорила мне, помнишь? Ты сказала, что если у тебя будет запасное сердце, ты отдашь его Тео? Так вот, сейчас есть запасное сердце, и мне нужно, чтобы ты помогла мне отдать его ему.

— Нам больше нечего дать... Мы отчаянно хотим помочь, но... шестьдесят тысяч?  — сказала Канзас, выглядя потрясенной.  — Это... мы можем замахнуться на двадцать, тридцать?

— Шестьдесят, Канзас. Мне нужно шестьдесят тысяч, иначе мой сын умрет.

— Что насчет... слушай, я знаю, что ты ненавидишь говорить о нем, но... это срочно, Джуно. Что насчет его отца?

— Я... его отец...

Я не смогла закончить предложение. Не знала, как это сделать. За шесть 

лет я ни о чем не просила Букера. Подгузники, бутылочки, смесь, одежда, еда, аренда... Ничего. Ни гривенника, ни цента.

— Отец Тео, дорогая?..  — нажада Канзас.

Букер смотрел на меня с болью в глазах.

— Его отец...

Я снова попыталась, но у меня не получилось, как бы я ни старалась.

— Мы тебе поможем,  — любезно сказал Канзас.  — Найдем его отца. Нам просто нужно его имя.

— Я не могу.

— Ты сама только что сказала, если не получишь шестьдесят тысяч, Тео... с ним не все будет в порядке,  — сказала Канзас, выглядя немного взволнованной, но с надеждой.  — Просто скажи, кто его отец.

— Канзас, я не могу.

— Не надо говорить мне этого. Я знаю, что ты знаешь,  — сказал Канзас.  — Не наказывай своего сына из гордости.

— Пошла ты,  — прошипела я.  — Как ты смеешь?..

— Ты собираешься позволить своему сыну пострадать из-за своей гордости?  — спросила Канзас, на её чертовски красивом лице было написано осуждение.

— Господи Иисусе, Канзас,  — внезапно сказал Букер.  — Это я.

Канзас открыла рот, чтобы что-то сказать, но слов не последовало. Она переводила взгляд с Букера на меня и снова на Букера.

— Что?  — спросила она, ошеломленная.

— Отец я.

— Что значит, отец ты?  — спросила Канзас у Букера, её голос был очень низким. Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила таким резким тоном.

— Это была ошибка,  — прошептала я дрожащим голосом.  — Это была огромная гребаная ошибка. Этого не должно было случиться. Но я должна его спасти. Мне больше не к кому обратиться. Пожалуйста...

— Заткнись, Джуно,  — резко сказал Канзас, бросив на меня такой мрачный взгляд, что я почувствовала, как дрожь пробрала меня до глубины души.  — Я должна услышать это от своего мужа.

— Я — отец Тео,  — тихо сказал Букер.  — Прости, но он мой, и я не позволю ему умереть из-за того, что я облажался.

— Как... как давно?  — спросила Канзас, по её щеке скатилась одна слезинка.

— Много лет назад,  — сказала я.

— Я сказала, заткнись, Джуно!  — закричал Канзас.  — Просто заткнись, блядь!

— Это началось, когда ты была беременна Кейдом,  — сказал Букер, не в силах смотреть на нее, его глаза были влажными.  — И продолжалось до... пока Кейду не исполнилось три месяца.

— Ты — ублюдок,  — прошипела Канзас, подойдя к нему. Она подошла к Букеру и врезала ему по лицу.  — Ты — абсолютный гребаный ублюдок!

У меня голова шла кругом. Это был спор, который мог затянуться на дни, недели. А у меня не было и двенадцати часов. Никогда в жизни я не чувствовала такой безнадежности и отчаяния, как в тот момент.

— Пожалуйста,  — умоляла я, в голове мелькали широко раскрытые карие глаза Тео, беспомощные и испуганные.  — Пожалуйста...

Глаза Канзас метнулись ко мне.

— И ты,  — агрессивно сказала она,  — ты — абсолютная гребаная дрянь. Все эти годы ты притворялась моей подругой. Я была рядом с тобой. Я доверяла тебе. Я любила тебя. А ты... как ты могла так со мной поступить?

Я заплакала.

— Канзас, мой сын... пожалуйста. Я облажалась, и никогда не 

прощу себя, я буду страдать до конца жизни, но, пожалуйста, не наказывай моего сына из-за моих ошибок.

Она смотрела на меня, по её лицу текли слезы. Если бы я не переживала, что мой сын столько раз чуть не умер в своей юной жизни, это было бы самой болезненной вещью, свидетелем которой я когда-либо была. Выражение её лица, двадцать пять лет дружбы, сестринства, все разрушилось из-за того, что мы полюбили одного и того же мужчину... все из-за того, что мы не смогли противостоять ему, противостоять тоске в наших костях. Все потому, что я была ужасным, ужасным человеком, поддавшись желаниям своего тела, когда должна была беречь своё сердце, моё бедное, сломанное, разбитое, гребаное сердце.

— Канзас,  — сказал Букер,  — мы должны что-нибудь сделать. Он мой... он мой сын.

— Только потому, что я люблю Тео и потому, что он не сделал ничего, чтобы заслужить вас двоих в качестве родителей, я позволю вам опустошить наши сбережения и ликвидировать все наши активы. Я поставлю под угрозу будущее моего сына ради вашего,  — жестко сказала она, её глаза налились красной кровью. От печали, от гнева.

— Но при одном условии,  — добавила она, глядя прямо на меня.

— Все что угодно,  — всхлипывала я.  — Все что угодно.

— Я хочу, чтобы ты исчезла из моей жизни. Я больше никогда не хочу тебя видеть. Не звони мне, не пиши СМС, письма, не навещай... ничего. Я хочу, чтобы ты...  — Она сделала паузу, глубоко вдохнув сквозь слезы.  — ... Я хочу, чтобы тебя не было, Джуно. Я скорее умру, чем увижу тебя снова.

Боль была неописуемой. Шесть лет я терпела одиночество, растила сына в одиночку, не прося ни милостей, ни денег, ни поддержки — все ради того, чтобы защитить её, мою лучшую подругу. Боже, как я её любила. И только когда мне предстала жизнь без нее, я поняла, насколько сильно. Эта женщина держала меня за руку в самые тяжелые дни моей жизни, и хотя моё сердце постоянно вспоминало, как Букер был рядом со мной, он всегда был как тихий защитник на заднем плане. Именно Канзас питала меня любовью через свои слова; именно Канзас пекла мне торты на каждый день рождения, заботясь о том, чтобы у меня по-прежнему был праздник даже после того, как моя мать впала в депрессию и вычеркнула нас всех из своей жизни; именно Канзас помогала мне во время беременности, давая бесконечные советы, держа за руку во время самых сильных схваток; и именно Канзас организовывала все благотворительные фонды, чтобы собрать деньги на лечение и пересадку Тео.

Канзас, настоящая любовь всей моей жизни.

Канзас, которую я предала.

Канзас, которой я проигрывала.

— Все что захочешь,  — сказала я, слова горели как огонь между зубами.  — Все что угодно.

— Тогда убирайся из моего дома. Я больше никогда не хочу тебя видеть,  — сказала Канзас.

Что угодно.

Я сделаю все, чтобы спасти своего сына.

Даже это.

— Что угодно.

И я ушла.

•  •  •

Я была в больнице 

с Тео, лежала в каталке с ним на руках и читала ему «Любить тебя вечено» Роберта Манша. Одной рукой я гладила волосы сына на висках, а другой держала книгу, тихонько напевая песенку из книги, чтобы его усыпить:

Я буду любить тебя вечно

Ты будешь нравиться мне всегда

Пока я живу

Ты будешь моей малышкой.

На следующее утро медсестры разбудили меня, чтобы измерить показатели Тео. Я оглядела палату и обнаружила в углу комнаты спящую на стуле фигуру.

Это был Букер.

Я встала и легонько постучала своей туфлей по его ботинку, разбудив его.

— Что ты здесь делаешь?  — спросила я.

Букер бросил на меня взгляд.

— Во-первых, Тео — это и мой сын тоже; а во-вторых, я пришел передать вот это,  — сказал он, доставая из нагрудного кармана сложенный чек. Я открыла его. Чуть больше шестидесяти тысяч долларов. Все деньги были прямо здесь, полностью. Это было вещественным доказательством того, что к вечеру у моего сына в груди будет биться новое сердце.

— Спасибо,  — сказала я, отвернувшись, чтобы он не увидел моих слез. Тео просыпался, и я быстро смахнула слезы с уголков глаз, всхлипнув.

— Доброе утро, малыш,  — сказала я, наблюдая, как медсестра снимает его показатели

— Доброе утро, мамочка,  — сказал он и заглянул мне через плечо.  — Дядя Буки!

— Привет, приятель,  — сказал Букер, изобразив вымученную улыбку.  — Как поживает мой малыш?

— Я в порядке,  — сказал Тео, улыбаясь своей однобокой улыбкой.  — И хочу есть.

— Никакой еды и питья до окончания операции,  — сказала медсестра.

— Оу,  — надулся Тео, скрестив руки на груди.  — Но я голоден!

— Ни кусочка. Ни даже глотка воды,  — предупредила медсестра, глядя на меня.

— После операции ты сможешь поесть, детка,  — сказала я.  — Пойдем, пусть медсестра снимет твои показатели.

Через полчаса на утренний обход пришли доктор Спенрат и лечащий хирург, доктор Кузнецов. Они проверили карту, доктор Спенрат пощекотал пальцы ног Тео, рассмешив его, в то время как доктор Кузнецов разговаривал со мной и Букером, подробно объясняя ход операции. Меня до смерти пугало осознание того, что на несколько минут сердце моего сына будет остановлено ради замены. Как, черт возьми, современная медицина могла сделать эти чудеса возможными?

— Если хотите к нам присоединиться, то Кайя, донор, будет доставлена в операционную через несколько минут. Мы проведем «почетный выход» — церемониальное мероприятие, посвященное памяти пациента перед донорством органов. Это будет происходить во время транспортировки пациента в операционную перед заготовкой органа. Обычно мы приглашаем семьи присоединиться к нам, если они находятся в той же больнице.

Об этой практике я слышала. Проведя шесть месяцев в больнице в первые месяцы жизни Тео, я была знакома со многими «почетными выходами» и участвовала в них

Когда пришло время, подошла медсестра и забрала нас. Медсестра отсоединила капельницу и сняла все датчики, контролирующие работу сердца Тео, чтобы освободить его, чтобы он мог принять участие в «почетном выходе». Букер поднял его на руки и понес, отказавшись от предложения медсестры принести инвалидное кресло. Мы терпеливо ждали в коридоре, лифт 

в операционную находился всего в паре метров от нас.

Его мы услышали издалека. Проповедь религиозного человека, говорящего об Иисусе и Боге, о небесах и прекрасной загробной жизни, о жертвоприношении и новой жизни. Он пришел с матерью, отцом Кайи и многими другими членами её семьи. Мать держала её за руку, а врач использовал ручную вентиляцию, чтобы Кайя дышала; её уже отключили от аппарата жизнеобеспечения.

Мне на глаза навернулись слезы, к горлу подступили рыдания, но я сдерживалась. Другие не могли, да и не хотели. Все, что можно было слышать — это рыдания. Персонал больницы молчал, некоторые вытирали глаза, другие стояли терпеливо и спокойно, чтобы отдать дань уважения. Когда Кайя передвигалась мимо нас в коридоре, Букер протянул руку и положил мне на плечо, чтобы утешить. Я не стряхнула её, хотя первым моим побуждением было именно это.

Мне нужен был комфорт. Мне нужно было почувствовать что-то реальное, что-то осязаемое.

Кайя была такой маленькой, меньше чем я ожидала. В свои двенадцать лет она не могла быть намного больше Тео, бывшего вдвое моложе её. Это было душераздирающе. Должно быть, её рост замедлился из-за месяцев или лет, проведенных в больнице. Когда носилки остановились перед лифтом операционной, её мать рыдала над её телом. Проповедник продолжал молиться.

— Господь, мы благодарим Тебя за время, проведенное с Кайей, и за благословения, которые она принесла в жизнь своей семьи и тех, кто её знал. Поскольку Ты послал Своего единственного Сына: чтобы были прощены наши грехи, и мы смогли иметь вечную жизнь, мы также благодарны Кайе и её родителям за их дар, который позволит жить и наслаждаться жизнью другим. Мы просим Тебя дать Патрисии и Чарльзу и остальным членам семьи Кайи силы и утешение в это время и принять Кайю в Твое святое Царство. Аминь.

Мать Кайи была безутешна и рыдала, уткнувшись в плечо мужа, когда Кайю, наконец, увезли. Мы все смотрели, как зазвенел лифт и открылись двери. Последний взгляд на маленькую девочку, спасшую жизнь моему сыну.

Спасибо за твою жертву, Кайя.

А потом её не стало, и все закончилось. Персонал больницы разошелся, и семья медленно начала уходить. Букер подошел и остановил родителей, Тео все ещё был у него на руках.

— Привет, меня зовут Букер. Это — Тео,  — сказал он.  — Тео получит сердце вашей дочери. Мы просто хотели сказать вам, насколько благодарны вашей семье за её жертву.

Мать вытерла слезы и прохрипела.

— Т-тео,  — сказала она, одарив его бледной улыбкой.  — Я очень рада тебе, милый.

— Сколько тебе лет, молодой человек?  — спросил отец Кайи.

— Семь,  — сказал Тео, добродушно улыбаясь им. Моё сердце раздулось от гордости. Я вырастила такого милого, милого мальчика.

— О, семь,  — сказала мать, временно отбросив свою боль.  — У тебя будет столько прекрасных лет благодаря Кайе.

— Мама сказала мне, что я получу своё сердце от ангела,  — сказал Тео.  — Я рад, что мне удалось увидеть своего ангела.

В коридоре больницы не было ни одного сухого глаза.

•  •  •

Самым 

страшным было ожидание. Восемь часов. Восемь долбаных часов они держали моего ребенка в этой операционной. Я не хотела думать о том, что они делают с ним, не хотела думать о том, как он выглядит там со вскрытой грудью, чтобы врачи и медсестры могли все видеть.

Пришли Аспен и Джейми, и, в конце концов, к моему удивлению, появилась Канзас, держа за руку Кейда, когда вошла в комнату ожидания. Она сидела далеко от нас, сзади, и я видела, что она не хочет разговаривать ни с кем из нас. Я уважила её желание и оставила её в покое.

В конце концов, подошел Кейд и сел с нами. Я обняла его, зная, что это может быть последний раз, когда я вижу его снова. Мои глаза наполнились слезами. Я вспомнила того ребенка с медовыми глазами, смотревшего на меня с такой уязвимостью, совершенно беспомощный и зависящий от меня и его родителей, заботившихся о нем. Раньше я не чувствовала такой любви; это был мой первый шанс полюбить ребенка. Я не была готова к этому, не знала, насколько сильными станут эти чувства.

Я любила Кейда как родного. Потерять Канзас означало, что я теряю и Кейда. Это было больно, так чертовски больно, что мне приходилось стискивать зубы, чтобы не заплакать.

— Я так сильно тебя люблю,  — сказала я ему.  — Пожалуйста, никогда, никогда не забывай об этом.

— Не забуду,  — пообещал он с торжественным видом. Вероятно, он знал, что тоже больше не увидит меня. Мы уселись на стулья друг рядом с другом, и я обняла его, прижимая к себе. Я постоянно боялась, что подойдет Канзас и заберет его, но она этого не сделала. Она позволила мне провести этот момент с Кейдом. Я буду вечно ей благодарна за это время с мальчиком, который дал мне представление о том, каково это — быть матерью.

Когда пришли врачи поприветствовать нас, они выглядели измотанными. Восемь часов на ногах, они усердно работали, чтобы спасти жизнь моего сына. Я стольким обязана этим людям. Доктор Спенрат рассказал, как хорошо Тео перенес операцию, и что действие анестезии постепенно начинает ослабевать; скоро он снова сможет дышать самостоятельно.

— Я настроен оптимистично, что сердце будет служить Тео хорошо,  — сказал доктор Кузнеков.  — Это сильное сердце, а у вас очень сильный мальчик.

Все в приемной хлопали, аплодируя врачам. Я почти не могла поверить, что все закончилось.

Все было кончено.