Ленивое лимонное солнце. Часть 2

Проблему звали Наполеон Бонапарт Бонару.

Нап Бонару был достаточно приличным, хорошим парнем, если предположить, что вам удастся не обращать внимания на его череду мелких краж и незначительных обвинений в употреблении наркотиков и алкоголя. Проще говоря, когда Нап Бонару начинал пить или употреблять метамфетамин, он брал вещи, которые ему не принадлежа, и время от времени ввязывался в драку в баре.

К сожалению, в 1996 году кто-то пробрался в гостиницу «Росинка» к востоку от Мемфиса, имея в мыслях грязные дела. Этот кто-то, которому удалось ускользнуть от камеры низкого качества, подошел к кассе с пистолетом в руке, потребовал деньги, застрелил барменшу и стащил коробку «Пэлл Мэллс», прежде чем отправиться дальше по дороге, чтобы потратить колоссальные триста баксов и мелочь, оправдавшие убийство двадцатитрехлетней матери оставив ребенка сиротой.

Копам повезло, или так они сказали. Кто-то услышал от кого-то, кто рассказал кому-то, кто случайно упомянул конфиденциальному информатору, что некий Наполеон Бонапарт Бонару хвастался своим приятелям о стрельбе. Через два дня после получения этой дерьмовой наводки копы заметили Напа, выходящего из винного магазина, и забрали его на допрос. Конечно, Напу не терпелось поскорее влезть в две полпинты «Старого Томпсона» под мышкой, поэтому он отказался идти. Копы, привыкшие к таким парням как Нап, просто надели наручники, бросили его выпивку в багажник, чтобы отвезти домой, и все равно отвезли его в участок.

Одиннадцать часов спустя копы получили признание. Пусть написанное ими же самими и без подписи, но тем не менее признание. По крайней мере, так они утверждали.

А что Нап? Ну, у него была разбита губа, сломаны скула и пара ребер. Утверждали, что он сопротивлялся при аресте.

Судья первой инстанции отклонил ходатайство Напа о том, что признание было получено с нарушением гражданских прав. Позже присяжные вынесли обвинительный приговор. Смертная казнь. Верховный суд штата не дал никаких рекомендаций, вместо этого предпочтя отправить его обратно судье первой инстанции для повторного вынесения приговора по причине очередной ошибки в суде. Судья первой инстанции, поняв к чему все идет, отменил смертный приговор по другим основаниям и дал старому Напу пожизненное заключение без права на досрочное освобождение.

Теперь, когда Нэп был приговорен к пожизненному заключению вместо смертной казни, апелляцию по так и не решенному вопросу о признании вины пришлось подавать заново. На этот раз все началось с апелляционного суда штата, который подтвердил решение судьи первой инстанции. Затем Верховный суд отменил решение апелляционного суда и постановил, что признание, по сути, не является доказательство. Однако, продолжили там, оснований для отмены приговора не было, поскольку имелось достаточно альтернативных доказательств для признания вины. Таким образом, по их мнению, разрешение присяжным выслушать признание — весь этот чертов краеугольный камень в деле штата и единственное, что на самом деле привело Наполеона Бонапарта Бонару на скамью подсудимых — было признано безобидной ошибкой. Верховный суд США отказался рассматривать это дело.

Конечно, там бы он и сидел, но у тюремных заключенных нет других занятий,  

кроме попыток уберечься от насильственного содомирования и подачи бесконечных ходатайств в суд. Нап, должно быть, нашел хорошего тюремного адвоката, который помог ему с самого начала. Его ходатайство о применении процедуры хабеас корпус было своевременно подано в федеральный суд в Мемфисе. Вот тут-то я и вмешался.

Федеральным судьям не нравится одно — иметь дело с заключенными, которым нечем заняться, кроме как подавать дрянные апелляции, которые редко бывают разборчивыми или понятными. Таким образом, все мы, имеющие лицензию федерального судьи, вынуждены брать хотя бы одно такое дело в год, расследовать его и представлять все должным образом. Разумеется, бесплатно.

Моим первым назначенным делом стал Нап Бонару.

Даже при беглом изучении дела, на которое ушло пятнадцать часов, стало ясно, что этот бедный ублюдок просидел в тюрьме десять лет, основываясь лишь на фиктивном признании, которого он, вероятно, никогда не делал.

— Он твой,  — сказал мне Джим Паркер после того, как я закончил объяснять ему суть дела.  — Ты продолжаешь заниматься всеми остальными делами, но делаешь все возможное, чтобы исправить это дело. Тебе нужен кто-то, от кого можно было бы отталкиваться в своих идеях, отлично. У тебя есть Харви. Но тебе все равно придется заниматься остальными делами Харви и всем остальным, что появится, ясно?

Я кивнул.

Паркер откинулся на спинку стула.

— Это — высшая лига, Марк. Задействуй кого хочешь, но в споре участвовать будешь ты, понятно?

Большие юридические фирмы поступают именно так. Что может быть лучше для того, чтобы их неопытные помощники получили реальный опыт, чем позволить им полностью взять на себя ведение дела заключенного-неплательщика? Кого волнует, что бедный ублюдок на самом деле невиновен и страдает, и лучше бы ему помог кто-то, кто знает, что, черт возьми, он делает? Добро пожаловать в реальную жизнь.

Я, конечно, был в ужасе. Моя юридическая карьера до сих пор состояла из изучения документов по апелляциям, исследований до потери зрения и подготовки черновых вариантов апелляционных записок. Меня никогда не назначали ответственным за стратегию, я никогда не выступал в зале суда, никогда не спорил в Шестом окружном апелляционном суде в Цинциннати, ничего такого. Теперь же мне предстояло заниматься всем этим чертовым делом, и жизнь Нэпа Бонарро зависела от того, не облажаюсь ли я. Вдобавок ко всему, мне нужно было ещё отработать шестьдесят пять часов в неделю. О радость

•  •  •

Проблемы начались два месяца спустя.

— Здесь какая-то проблема?

Я повернулся, чтобы посмотреть на Сэнди, лежащую на боку под одеялом, подперев голову рукой.

— Ты же знаешь, я должен закончить это исследование,  — сказал я, натягивая джинсы.

— Господи, Марк, уже пять тридцать. Утра. В проклятое воскресенье.

— Но ты же знаешь, что это единственное время, когда я могу это сделать.

— И что же это за дело, повтори ещё раз?

— Дело федерального заключенного.

— Убийцы, верно?

— Нет.

— Но ты сказал...

— Он этого не делал.

— И что ты делаешь с этим?

— Пытаюсь его освободить.

— И это значит, что ты не можешь приходить домой раньше одиннадцати 

каждый чертов вечер? И тебе приходится проводить в офисе по двенадцать часов в день по выходным?

— Думаешь, я этому рад?

— Ну, ты уж точно не выглядишь расстроенным.

Я закончил одеваться в тишине. В каком-то смысле Сэнди была права. Учитывая все обстоятельства, это был довольно захватывающее дело. Мой шанс изменить к лучшему жизнь некоего бедолаги.

— Ну?  — нажала она, когда я закончил одеваться.

Я подошел и сел на край кровати.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Позволил этому бедному ублюдку гнить в тюрьме до конца своей жизни за преступление, которого он, вероятно, не совершал?

Она надулась, но это была не просто фальшивая гримаса, как обычно. За этой гримасой скрывались грусть и обида. Никогда раньше я такой у нее не видел. Никогда.

— Послушай,  — сказал я, наклонившись к ней,  — я буду дома к часу или двум, ладно? Обещаю. И тогда мы сможем пойти и заняться чем-нибудь до конца дня и вечером. Всем, что ты захочешь.

Она ничего не сказала, Она надулась, но это была не просто фальшивая гримаса, как обычно. За этой гримасой скрывались грусть и обида. Я никогда не видел этого у нее раньше. Когда я наклонился и поцеловал её, она не поцеловала меня в ответ.

•  •  •

Когда я вернулся домой в десять минут третьего пополудни, Сэнди нигде не было.

Она также не отвечала на звонки по мобильному телефону.

И к тому времени, когда я заснул на диване в начале одиннадцатого, дома её тоже не было.

•  •  •

К третьему месяцу Сэнди со мной почти не разговаривала. Её лицо представляло собой постоянную маску печали, гнева, обиды и презрения. Это могло бы вывести меня из себя или заставить посмотреть в лицо проблеме, но я все ещё был слишком занят подготовкой к слушаниям по делу Напа Бонару.

Судья окружного суда Лиланд Дюстербек был старым, вздорным и приверженным правилам. Это означало, что когда его просят об отсрочке, лучше, черт возьми, иметь вескую причину. понял это, когда их первое ходатайство о продлении времени для ответа на нашу петицию было удовлетворено лишь частично, а второе было полностью отклонено. Он держал нас в напряженном графике, чтобы вынести это дело из зала суда, и наше слушание началось раньше, чем я успел об этом подумать.

•  •  •

Слушание состоялось на пятом месяце, и потребовалось четыре дня, чтобы представить наших свидетелей и изложить наши аргументы. Когда все закончилось, Джим Паркер сказал мне взять отпуск до конца недели и не возвращаться до утра понедельника.

— Сэнди,  — позвал я, входя в квартиру.

Неи ответа.

Я позвонил ей на мобильный.

Нет ответа.

Я позвонил ей в офис.

Ответила голосовая почта.

Я позвонил её родителям.

Они не получали от нее никаких известий уже несколько недель.

Я позвонил нескольким нашим друзьям.

Двое были холодны ко мне, третий только хмыкнул и замялся.

•  •  •

Была почти полночь. Я сидел во внутреннем дворике с видом на темные, мощные воды Миссисипи четырьмя этажами ниже, текущими к заливу. Мои ноги были закинуты на перила, а на коленях лежала симпатичная 

маленькая гитара Тауlоr. Я рассеянно наигрывал несколько песен, аккордовые прогрессии, небольшие отрывки мелодий, в общем, жалел себя и думал, где же Сэнди, когда услышал, как позади меня открылась раздвижная стеклянная дверь.

— Что ты здесь делаешь?  — ровным голосом спросила она.

— Жду тебя.

— Почему?

— Потому что ты — моя жена. Потому что сегодня я, наконец-то, закончил с этим делом. По крайней мере, со слушанием. У меня следующие три дня выходных, и я хотел провести с тобой как можно больше времени.

— Вот так просто?

— Просто что?

— Последние пять месяцев ты провел, почти игнорируя меня, делая все возможное, чтобы меня оттолкнуть, а теперь просто хочешь появиться и сказать: «Эй, все закончилось. И мы можем вернуться к нормальной жизни».

Я думал об этом, выводя пальцами несколько нот. Сэнди, казалось, была довольна тем, что ждала меня.

— Прости,  — наконец произнес я.

— Ты так говоришь. Ты продолжаешь это повторять. Но ты не изменился.

— Откуда тебе знать?

— Что ты имеешь в виду, говоря: «Откуда мне знать»?

— Я имею в виду, Сэнди, что тебя тоже не было большую часть последних трех месяцев. Я брал отгулы, чтобы попытаться провести время с тобой, но тебя всегда не было. Никто не знал, где ты, ты не отвечала на звонки, твои подруги обращались со мной как с дерьмом, когда я им звонил. Так где же ты была?

— Там же, где и ты,  — сказала она с вызовом в голосе.  — На работе. Подумала, что если ты хочешь так быстро пробиться к вершине, то и я могу сделать то же самое.

— Но когда я туда звонил, никто не брал трубку.

— Потому что легче выполнять работу, не отвечая каждый раз на телефонные звонки.

Я кивнул, все ещё играя на гитаре и наблюдая за медленной, грязной лентой коричневой воды внизу.

— Я иду спать,  — наконец, объявила она.

Я продолжал сидеть. И сидел там же шесть часов спустя, когда она проснулась, собралась и ушла на работу, не сказав мне ни слова.

•  •  •

Выходные я провел в одиночестве, гуляя по набережной, попивая пиво в тихих тавернах и играя на гитаре в нашем патио над рекой.

Я не знал, где Сэнди, а она молчала. В те несколько раз, когда мы были вместе в одной комнате, стояла напряженная тишина, как будто ни один из нас не хотел отступать и делать первый шаг.

И опять же, я сделал первый шаг — или так я думал — в четверг вечером, и она выбила у меня землю из-под ног. Казалось, что мы были очень близки к окончательному разрыву в нашем молодом браке, и я не знал, как закрыть эту брешь и вернуться к тому, что было. Сэнди, со своей стороны, не выглядела заинтересованной в попытках.

•  •  •

Я был по локоть в редактировании окончательного проекта апелляционной записки в одиннадцать утра в понедельник, когда в дверь просунула голову моя секретарша.

— Ты не поверишь,  — сказала она.

— Что?

— Только что звонили из офиса 

окружного секретаря. В два ты должен предстать перед судьей Дюстербеком.

— Проблемы?

— Решение принято.

Я сидел, потеряв дар речи. Мы только что закончили слушания, за четыре дня до этого. Решения по таким делам обычно занимали недели или месяцы. Решения по этим вопросам обычно принимались неделями или месяцами. Они никогда не принимались за несколько дней. Я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Судья мог так быстро принять решение, только в том случае, если отклонит ходатайство о выдаче судебного приказа.

Мой обеденный перерыв был потрачен на то, чтобы сдержать стакан чая со льдом и поднять голову, которая продолжала падать на грудь от разочарования и стыда. Я надрывал свою задницу на этом деле, и хотел, чтобы Наполеон Бонапарт Бонару снова ходил по улицам свободным человеком, чего он заслуживал и что ему задолжала система правосудия.

Именно с такими мыслями я притащился в зал федерального суда и сел за стол адвоката перед скамьей подсудимых. К моему смущению и депрессии добавилось ещё и то, что из-за дорожно-транспортного происшествия, так что, я опоздал на десять минут.

— Рад видеть, что вы смогли прийти, адвокат,  — проворчал судья Дюстербек.

Я поднял глаза и пробормотал извинения.

В ответ он ухмыльнулся как Чеширский кот, и сказал:

— Всем адвокатам подойти к месту судьи.

Марджи Лейн, пухлая адвокат штата сорока с чем-то лет, уверенно направилась к судье, в то время как я на мгновение задержался у стола адвоката.

— Не стесняйтесь, мистер Робертс,  — сказал судья.  — Ходатайство удовлетворяется. Предписание выдано.

Марджи замерла на полпути к судье, повернувшись, чтобы посмотреть на меня. Её лицо превратилось в маску шока. По-видимому, она просчиатала ситуацию так же, как и я, и была ошеломлена тем, что проиграла.

Медленно, не веря в происходящее, я, переставляя одну ногу за другой, направился к скамье, проходя мимо Марджи Лейн, все ещё застывшей посреди комнаты.

Судья Дюстербек пододвинул ко мне две толстые сшитые стопки бумаги.

— Одна для вас, другая — для нее. Оригинал уже у секретаря.

Переводя взгляд с письменного решения, которое должно было занимать более ста страниц, на Дюстербека, а затем снова на решение, я протянул руку и взял обе копии, стоя как идиот и не зная, что делать дальше.

— В данный момент офис маршала вручает постановление начальнику тюрьмы, и через пару часов мистер Бонару должен быть на свободе.

— Спасибо,  — наконец, выдавил я.

Он молча пожал плечами.

Марджи, наконец, нашла нужные слова.

— Ваша честь, штат просит не освобождать мистера Бонару до тех пор, пока...

— Оставьте это, адвокат,  — отрезал он.  — Ваша просьба отклонена. Он отпускается под подписку о невыезде. Если хотите изменить это, обратитесь в суд округа.

Конечно, она была не в том положении, чтобы это делать. Решение было принято настолько быстро, что ничто не было готово к неизбежной апелляции в Шестой округ.

Боже правый,  — наконец-то дошло до меня,  — я это сделал. Гребаная безоговорочная победа в моем первом деле. Гребаный большой шлем.

— И заявляю официально, мистер Робертс,  — сказал Дюстербек, вставая,  — 

очень хорошая работа. К сожалению, это означает, что вы, вероятно, будете получать больше подобных дел.

С этими словами он ушел.

Я повернулся и посмотрел на Марджи. Она свирепо смотрела в ответ. Я пытался скрыть свои эмоции, но знал, что по моему лицу расползается глупая улыбка, когда я протягивал ей копию решения. Она выхватила пачку бумаг у меня из рук и рявкнула:

— Это ещё не конец.

Она выбежала из комнаты. Я постоял ещё мгновение, наслаждаясь своей победой, какой бы недолгой она ни оказалась, затем схватил портфель и вышел.

Я добился.

•  •  •

Я сидел в стороне, ожидая, пока закончат просматривать решение. Мой босс, Харви Фэйрстайн, закончил первым. Он — опытный специалист в этом деле и точно знал, что нужно смотреть. Закончив, он положил свою копию решения себе на колени и поднял глаза, одарив меня широкой улыбкой. Пять минут спустя закончил чтение Джим Паркер, закрыл решение, отложил его в сторону и встал, протягивая мне руку.

— Абсолютно блестяще, молодой человек.

Я встал и пожал ему руку.

— Спасибо.

— Нет, Марк. Я серьезно. Не знаю, как ты это сделал... подозреваю, что старина Лиланд неравнодушен к кому-то в государственной системе; возможно, к одному из судей Верховного суда нашего штата... но это решение оспорить невозможно. Он составил его железобетонно, и, черт возьми, ни за что не смог бы сделать этого за четыре дня. Явно работал над ним несколько недель. Черт побери, сам Скалия (член Верховного суда США) не притронулся бы к нему.

Харви хлопнул меня по спине.

— Он прав. Ставлю десять баксов, что они не решатся подать апелляцию.

Я скептически посмотрел на это.

— Серьезно, Марк. Они финансируются за счет налогоплательщиков. Их дело было дерьмовым, и они это знали. Я право не понимаю, как апелляционные суды позволили ему так долго оставаться в силе. Не говоря уже об этом гребаном тупице на суде. И все же, я думаю, что ты победил.

— Когда мы узнаем наверняка?  — спросил я.

Харви пожал плечами.

— Лучшее предположение? Завтра к концу рабочего дня.

— Почему?"

— Потому что если они передадут дело в Шестой округ, то к этому времени подадут заявление с просьбой отменить залог или, по крайней мере, установить смехотворно высокую сумму. Это не займет много времени, и они должны получить это в дело, пока все ещё знают, где находится Нап Бонару.

Я кивнул, вспоминая, как впервые встретил его, и те четыре дня, что видел его в суде. Он был хрупким, бледным и нервным. Он не был создан для тюрьмы, и я не сомневался, что если ему придется туда вернуться, он долго не протянет.

У Паркера зазвонил телефон.

— Да?

Пауза.

— Хорошо. Связывайся по телефону с прессой, а мы уже в пути.

Он повесил трубку и повернулся к нам.

— Бонару все ещё находится в изоляторе в федеральном участке округа. Его готовились перевезти сегодня утром, когда им позвонил секретарь. Постановление было вручено начальнику тюрьмы Томпкинсу, и он разрешил выпустить Бонару здесь. Документы уже оформлены 

и отправлены по факсу в округ. Поехали.

— Куда?

Паркер на мгновение растерялся, потом рассмеялся.

— Марк, это огромная новость. Этот парень уже десять лет сидит в тюрьме за преступление, которого не совершал. Добавь к этому жестокость полиции и ряд неверных решений судов, и получишь главную новость в сегодняшних новостях. Завтра — первые полосы.

— И?

— И ты думаешь, я позволю этой фирме упустить возможность бесплатной рекламы? Думаешь, мы упустим этот шанс представить миру нашего нового золотого мальчика?

Затем его глаза сузились, и он сказал:

— Знаешь, тебе вообще-то следует подстричься покороче. И, пожалуйста, скажи, что у тебя в кабинете есть свежая накрахмаленная рубашка. Пожалуйста.

Я пожал плечами, улыбаясь.

— Извини, босс.

— Он может сыграть роль измученного молодого адвоката, работавшего до полуночи ради этого бедного парня,  — предложил Харви.

Паркер подумал, потом сказал:

— Хорошая идея. Почаще потирай подбородок, Марк. Пусть это выглядит так, будто ты действительно устал от всего этого. Просто измотан, хорошо?

Я кивнул.

— Ладно. А теперь давайте двигаться. Все прибудут через пятнадцать минут, и ты должен быть там первым.

•  •  •

Джим и Харви оказались правы. Когда Джим, Харви, Нап и я вышли из дверей тюрьмы, нас ждала толпа репортеров, фотографов и операторов. Джим и Харви остались позади, и Харви решительно подтолкнул меня в спину к подиуму, уже установленному на верхней ступеньке. Очевидно, в тюрьмах привыкли к подобному, но я, черт возьми, не привык.

Вопросы сыпались на меня и Напа быстро и яростно. Нап отлично сыграл свою роль, то есть был просто самим собой, испуганным, испытывающим облегчение, лишенным дара речи и ничего не понимающим. Думаю, я тоже неплохо справился, так как прилив адреналина прошел, и я устал до мозга костей. Я протер глаза, погладил челюсть и даже сумел несколько раз зевнуть.

Пресса все проглотила.

Затем вопросы перешли на область права и застали меня врасплох.

— Вы думаете, штат подаст апелляцию?

— Не знаю.

— Вы говорили об этом со своим тестем?

Я сразу же насторожился.

— Абсолютно точно нет.

— И все же, мистер Робертс, если они не подадут апелляцию, вы не думаете, что это потому, что он делает вам одолжение? Вы ведь семья и все такое.

— Если бы это было так,  — сказал я,  — тогда зачем мне вообще понадобилось беспокоиться о слушаниях? Нет, сэр, губернатор Трулсон — отличный человек. Честный. Он работает на налогоплательщиков, а я работал здесь на мистера Бонару. Налогоплательщиков более чем умело представляла Маргарет Лейн, и она приложила все усилия, чтобы представить их интересы. Но, как стало ясно из решения окружного суда, этого не должно было случиться. Никогда. И все это произошло задолго до того, как Патрик Трулсон стал губернатором.

— Означает ли это, что между вами и супругой сдожились напряженные отношения?  — спросил другой репортер.

Я чувствовал, куда это ведет, и не мог остановить. Вопрос меня просто подкосил.

— Скажу лишь, что последние пять месяцев, работая над этим делом, я дневал и ночевал в офисе, семь дней в неделю. Пытаясь освободить невинного человека.  

Это, понятное дело, наложило отпечаток на молодой брак, потребовало корректировок и жертв. Тем не менее, я люблю свою жену, она любит меня, и хочу воспользоваться моментом, чтобы от всего сердца поблагодарить её за то, что она поддерживала меня все это время.

— Стоило ли все это того?  — крикнул кто-то.

Я бросил на него раздраженный взгляд, затем обдумал свой последний ответ. Потом повернулся к Напу, стоящему рядом со мной с кротким и растерянным видом. Рядом с ним была его мать, которой было где-то около шестидесяти, но выглядела она лет на двадцать старше. Вся обвисшая, обветренная кожа и кости. Её седые, слипшиеся волосы свисали в беспорядке, а одежда была поношенной и выцветшей. Она одарила меня почти беззубой улыбкой, в то время как по её щекам текли слезы.

— Вопрос не в том, стоило ли оно того,  — сказал я, не сводя глаз с Напа и его крошечной, иссохшей матери, когда мой голос стал хриплым и скрипучим от эмоций.  — Вопрос в том, правильно ли я поступил. И ответ на него: «да».

Мои глаза наполнились слезами, когда мама Бонару подошла ближе, обняла меня и уткнулась лицом в мою рубашку. Она всхлипывала в знак благодарности, когда Нап присоединился к объятиям, а затем начала сжимать нас обоих так крепко, что я подумал, что задохнусь. Эта старая птица умела обниматься просто неистово.

Пресса придвинулась ближе, повсюду мелькали вспышки, но мы не обращали на них внимания. Я хотел насладиться чувством помощи кому-то. Реальному человеку, а не какой-то безликой корпорации. Реальному человеку, с которым поступили несправедливо, но который теперь вернулся к жизни благодаря мне.

Внутренне я полагал, что это чувство удовлетворения и гордости послужит хоть каким-то утешением, когда распадется мой брак.

•  •  •

Джим и Харви настояли на том, чтобы пригласить меня на ужин и выпить, чтобы отпраздновать это событие. Зная, что Сэнди будет находиться где угодно до Бог знает какого времени, и не желая злить двух своих боссов, я согласился.

— Бог мой,  — продолжал повторять Джим Паркер,  — ты был просто лучшим. Все эти групповые объятия! Все эти слезы! Парень, тебя точно покажут по СNN.

— Да,  — согласился Харви.  — Просто идеально. Какое-то время мы будем по уши в этом дерьме.

— Новые клиенты,  — сказал Паркер, потирая руки при мысли обо всех этих дополнительных деньгах, текущих в двери.

•  •  •

Когда я вернулся домой, Сэнди сидела на диване, лампа рядом с ней была единственным источником света в темной квартире.

Я остановился в двух шагах и стоял, глядя на нее.

— Привет,  — наконец, сказал я.

— Привет,  — прошептала она в ответ.

Я заерзал, не понимая, что это значит.

— Видела тебя в новостях,  — сказала она, опустив глаза на колени.

— Э-э, да. Я выиграл.

Она снова посмотрела на меня, и я увидел серебристые полосы, бегущие по её щекам.

— Им ведь действительно нужна была помощь, правда?

— Да,  — сказал я, мой голос стал хриплым,  — им действительно нужна была помощь.

— Он этого не делал, не так ли?

— 

Нет.

— И его мать. Она выглядела такой... такой грустной и побитой. И смотрела на тебя так, словно ты — Бог. Как будто ты был просто самым невероятным... как будто ты был единственной удачей, которую они оба видели за всю свою жизнь.

— Я полагаю, она была просто счастлива вытащить своего мальчика из тюрьмы.

Сэнди всхлипнула, затем вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Может, посидишь здесь со мной какое-то время? Может быть, просто...

Она подождала, пока я придвинусь, а когда я этого не сделал, снова посмотрела на свои колени.

— Я...

— Не говори,  — сказал я.  — Давай просто забудем об этом, хорошо?

Она снова подняла глаза, ища в моем лице намерение. Я бросил куртку на спинку стула и подошел к дивану, опустившись перед ней на колени.

— Этого больше не повторится,  — сказал я.  — Обещаю. В следующий раз им придется найти кого-то, кто будет прикрывать меня во всем остальном.

Она покачала головой.

— Нет. Нет. Если это случится снова, ты сделаешь все, что потребуется, чтобы помочь ему. Или ей, или кому угодно. Ты... Я чувствую себя такой эгоисткой, Марк. Как сука класса «А».

— Ты не сука.

— Я просто думала, что ты меня бросаешь. Знаешь, будто не хочешь возвращаться домой, и просто используешь это как предлог, чтобы... не знаю, чтобы сделать все менее болезненным, когда ты, наконец, съедешь.

— Я не буду этого делать,  — сказал я.  — Мы в этом надолго, верно?

Она опять вгляделась в моё лицо. Как будто не могла поверить в то, что я говорю, и хотела, чтобы я её успокоил.

— Надолго?

Я кивнул, затем ухмыльнулся и пожал плечами.

— Ну, по крайней мере, пока я тебе не надоем, верно?

Она засмеялась сквозь слезы, отчего пару раз икнула.

— Кто сказал, что я уже не устала от тебя?

Прежде чем я успел ответить, она наклонилась, притянула меня к себе и обнимала, пока не высохли её слезы, а моя рубашка не промокла во второй раз за день.

И во второй же раз за этот день я почувствовал, как моё тело обмякло от облегчения. Более того, я понял, что действительно чувствую себя супергероем. Суперменом. Как будто я увернулся от двух пуль за один день.

•  •  •

И так продолжалось в течение следующих трех лет. Все вернулось на круги своя. Мы с Сэнди оба работали по шестьдесят часов в неделю; проводили вместе тихие вечера и спокойные выходные; и оба продвинулись по карьерной лестнице. В течение трех лет все снова было так хорошо.

До тех пор, пока губернатор Трулсон не решил попробовать свои силы и баллотироваться в Белый дом.

Именно тогда я впервые в жизни узнал, каково это — быть преданным.

И не только кем-то, кого любил, но и почти всеми, кого любил.

Глава 3

Особняк губернатора штата Теннесси — это очень красивый дом из красного кирпича в Нэшвилле. Одно из преимуществ быть боссом, я полагаю, заключается в том, что можно жить в этом колоссальном здании, если захочешь. Недостатки? Ну, я не знаю, как 

бы я воспринял всех туристов, проходящих здесь со своими маленькими экскурсиями. Кажется, нет особого смысла жить в таком большом месте, если не можешь, когда захочешь, заняться сексом на лестничном пролете, верно?

Так или иначе, мы с Сэнди были среди группы родственников у её родителей в особняке. Кто еще?

Что ж, за столом собрались её родители, два младших брата и мои родители. И все. И тут я понял, что случилось нечто серьезное.

Дарлин — грудастая, непривлекательная, вечно хмурая горничная средних лет — внесла поднос с десертом как раз в тот момент, когда во главе стола встал Пэт.

— Я хотел бы поблагодарить вас всех за то, что пришли в эти выходные,  — сказал он, поднимая свой бокал вина.

Да, да,  — вторили мы все, поднимая бокалы и делая по глотку. Я отказался от хлебного пудинга на десерт, и Пэт улыбнулась мне.

— Дарлин, дорогая, почему бы тебе вместо этого не принести ему стакан бурбона.

Я посмотрел на него, и его лицо было странно нервным.

— И мне тоже, если не возражаешь.

Та кивнула и поспешила на кухню за бурбоном.

— Я не совсем уверен, как это сказать,  — продолжил он, ставя стакан перед собой, но оставаясь на ногах.

— Просто скажи, Пэт,  — спокойно сказал папа. Его лукавая улыбка говорила о том, что он знает, что сейчас случится.

— Да, папочка, говори, давай,  — сказал Патрик-младший, которому наскучила эта театральность.

— Я хочу выдвинуть свою кандидатуру на пост президента,  — сказал он, его глаза сканировали наши лица в поисках реакции.

Я хотел бы сказать, что был ошеломлен, но это не так. Так поступают политики; они баллотируются на все более и более высокие посты. Как только вы становитесь губернатором, законодательная власть больше вас не привлекает. Ты больше не босс, не большая шишка, не хозяин, которому все лижут задницу. Поэтому единственным более высоким постом для Пэта Трулсона был Белый дом.

— Хм... ну... Мы с Деброй обсудили это и решили, что сейчас или никогда. Республиканское поле сейчас слабое, и у меня есть реальный шанс.

— На этом уровне доминируют южные политики,  — согласился с ним папа.

Пэт нервно улыбнулся.

— Будем надеяться, что это так.

Он сел, оглядывая стол, прежде чем его взгляд остановился на мне.

— Что,  — сказал я. Не вопрос, а утверждение.

— Мне нужно, чтобы в этом деле со мной все были присутствующие, Марк.

Я кивнул.

— И вы подозреваете, что я не буду, потому что..?

Он заерзал.

— Ты и моя маленькая девочка. У вас все хорошо?

Я был удивлен. Я посмотрел на Сэнди, которая в ответ лишь нервно улыбнулась, затем на другие лица за столом. Они все посмотрели на меня так, будто не знали ответа.

— А почему нет?

— У вас обоих ещё нет детей,  — наконец, сказала Дебра.

— Не мне решать. Могу заверить, что свою часть работы я выполняю.

Пэт широко улыбнулся.

— Так что, я могу рассчитывать на то, что все вы будете присутствовать на мероприятиях. Держась за руки, улыбаясь и выглядя любящей молодой парой?

— 

Конечно.  — Я повернулся к Сэнди.  — Верно?

Она просияла.

— Безусловно.

•  •  •

— Что это все было сегодня вечером?  — спросил я пару часов спустя, забираясь под одеяло в отведенной нам гостевой комнате.

— Что?  — спросила Сэнди, зевая.

— Вся эта ерунда «Как дела в вашем браке»?

— Высокие ставки, дорогой. Думаю, им не нужны никакие ухабы на дороге перед праймериз или — если он зайдет так далеко — всеобщими выборами.

— И почему они думают, что будут проблемы?

Она устало пожала плечами.

— Ни малейшего понятия.

— Ты им ничего не говорила?

— Ни слова. Я сказала им, что мы все в деле.

— Так ты уже знала об этом?

— Мне сказали, сразу как мы приехали сюда.

— И ты не сказала мне?

Она лениво улыбнулась.

— Не хотела портить сюрприз.

— Они спрашивали тебя о нашем браке?

— Да.

— И ты сказала..?

— Что мы в нем надолго.

Она прижалась, свернувшись калачиком, поближе ко мне. Я лежал на спине, уставившись в потолок. Через мгновение я спросил:

— Сэнди?

— Хм.

— А почему у нас до сих пор нет детей?

Она подперла голову рукой, лежа на боку и уставившись на меня.

— Потому что мы никогда этого не обсуждали?

— Это единственная причина?

— Ты хочешь детей?

— Не знаю. Ну, то есть, наверное, мы все время так заняты. Тем не менее, я бы подумал, что мы, по крайней мере, когда-нибудь поговорим об этом.

— Почему?"

— Разве не так случается в большинстве браков?

— Но мы ведь не большинство браков.

Я повернул голову и уставился на нее. Выражение её лица было непроницаемым. Она казалась сбитой с толку моими вопросами, и я не мог понять почему.

— Думаешь, мы могли бы как-нибудь об этом поговорить? Когда-нибудь в ближайшее время?

Ее глаза сузились, затем на лице появилась яркая улыбка. Взгляд безудержной радости.

— Конечно,  — сказала она.  — Когда выберемся отсюда — вернемся к себе домой, когда я вернусь из этой поездки в Денвер,  — мы проведем приятную долгую дискуссию и во всем разберемся.

— Может быть, в следующее воскресенье?

— Заметано.

Она обняла меня, прошептав на ухо:

— Я в самом деле люблю тебя.

— Правда?  — прошептал я в ответ.

Она обняла меня крепче.

— Правда.

Час спустя её признания в любви — и все моё понимание того, что такое любовь на самом деле,  — разбились вдребезги, как хрустальный кубок, брошенный об камин.

•  •  •

Сэнди уже не прижималась ко мне. Вместо этого она свернулась калачиком на дальней стороне кровати, дыша легко и ровно, что означало — она отключилась как лампочка.

Я? Я был в полном сознании. Ничто во всем этом вечере не имело никакого смысла. И уже не в первый раз я был поражен любопытными ответами Сэнди на простые вопросы.

Не надеясь заснуть в ближайшее время, я выскользнул из постели и натянул халат. Может быть, ещё один бурбон поможет мне заснуть.

Ступая тихо, чтобы никого не разбудить, я прокрался вниз по лестнице и с удивлением увидел свет, пробивающийся сквозь почти закрытую дверь в кабинет. Подойдя ближе, я услышал голоса.

— Хочешь сказать, что никогда ему не говорила?  — сказал 

Пэт Трулсон.

— Конечно, нет,  — ответила мама.

— А почему?

— Потому что в этом деле его было нетрудно убедить. А вот Сэнди да.

— Как так?

— Мальчик влюблен в нее почти с пеленок,  — объяснила Дебра Трулсон.  — Сэнди, с другой стороны, всегда была немного дикой. И чертовски независимой.

— Так, как же ты уговорила Сэнди согласиться на это?  — спросил папа.

Я почувствовал, как по моим нервным окончаниям пробежал глубокий холодок, холод гнева и смущения.

Дебра издала низкий, хриплый смешок.

— По правде говоря, мы и не убедили. Я умоляла её просто сходить с ним на свидание. Посмотреть, может быть, там что-то есть. Она не хотела. Считала это жутким, учитывая, что он — младший брат Стиви и все такое. Но я сказала ей, что она должна хотя бы попытаться ради своего папочки. Если все сложится правильно — время и прочее,  — это чуть ли не приведет его в особняк губернатора. И она выиграет от этого. Её карьера это было бы на пользу.

Кто-то фыркнул, и Пэт сказал:

— Что ж, она сделела это хорошо.

— В первую неделю или около, в течение их первых двух свиданий, она колебалась,  — продолжила Дебра.  — Но в то Рождество вернулась домой с улыбкой от уха до уха. Думаю, она с ним переспала, и он предоставил ей свои достоинства.

— И это все?  — рассмеялась Пэт.

— Не знаю, но в тот вечер она вошла в мою гардеробную и сказала, что, по её мнению, сможет продержаться с ним достаточно долго, чтобы выйти замуж, и, возможно, как минимум ещё год или около после свадьбы.

— И бедный маленький Марк был просто пешкой в её руках,  — с весельем в голосе сказал папа.

— Она — симпатичная девушка,  — сказала мама.  — Кроме того, он и впрямь был влюблен в нее с первого дня. Это была его сбывшаяся мечта.

На мгновение воцарилась тишина, во время которой я почувствовал, что мои руки онемели от силы, с которой я сжимал кулаки.

После короткого затишья Пэт спросил:

— Так, что же удерживает её с ним все эти годы? Думаешь, сейчас она действительно его любит? Я имею в виду, у нее ведь нет друзей-мужчин на стороне, не так ли? Сейчас нам это не нужно.

Дебра хихикнула.

— Ни малейшего понятия. Она кажется довольной. Полагаю, это просто инерция.

— Они оба были очень заняты своей карьерой и всем прочим,  — сказала мама.  — Вероятно, у кого-то из них недостаточно времени, чтобы на самом деле найти кого-то другого и пройти через всю эту канитель с разводом и прочим.

— Так ты уверена? Что они останутся вместе, я имею в виду?  — спросила Пэт.

— Марк никуда не уйдет,  — сказала мама.

— И Сэнди говорит, что с её точки зрения все хорошо,  — сказала Дебра.

Я услышал, как бокалы встали на столешницу, а потом папа сказал:

— Что ж, будем надеяться, что все так, Пэт, потому что у тебя действительно хороший шанс в этом деле. Малейший бугорок на дороге может перевернуть всю чертову повозку.

— 

Думаешь?

Я услышал их шаги, когда все они направились к двери. Резко отступив назад, я прижался к стене глубоко в тени. Это было все, что я мог сделать, чтобы не столкнуться с ними всеми, когда они вошли в коридор, что-то подсказывало мне, что это будет не очень хорошо. В моем нынешнем состоянии ярости и замешательства я, вероятно, в конечном итоге избил бы их всех до полусмерти.

Пять минут спустя я все ещё был прижат к стене, когда мои и Сэнди родители давно уже поднялись по лестнице в свои спальни. Теперь в моей голове роились разные мысли.

Теперь все любопытные ответы Сэнди получили объяснение. Её реакция на моё настроение и выражение её лица, когда она признавалась в любви и преданности, планировала наш брак и так далее. Она думала, что все это — большая чудесная игра, и эта мысль приводила меня в ярость.

Затем меня осенила другая мысль: она всегда вела себя так, будто я знал об этой игре. Как будто я тоже знал, что наш брак продиктован политической целесообразностью и ничем иным. Если бы она знала, что я нахожусь в неведении по этому поводу, она бы держала все в большем секрете.

Теперь, однако, мысли действительно вырывались наружу, с такой силой и быстротой ударяясь взад и вперед в моем черепе, что у меня закружилась голова. Если для нее это — игра, то действительно ли у нее была целая конюшня парней? Если она на самом деле меня не любила, тогда почему была так расстроена несколько лет назад, когда я получил апелляцию в отношении Бонара? И почему, казалось, испытала такое облегчение, когда я закончил и вернулся к ней?

Я не мог ответить ни на один из вопросов. Ни на однин проклятый вопрос. Если она и трахалась на стороне, то делала это в рабочее время. Тем не менее, за исключением тех нескольких месяцев во время апелляции Бонару, наши похождения в спальне, казалось, не страдали больше, чем биологически обусловленные приливы и отливы, а затишье во время апелляции было в такой же степени связано с моими долгими часами, как и с её.

И все же это, был брак по договоренности. Брак, основанный на политической необходимости, а не на любви и преданности. Стало ли это чем-то большим с тех пор? Что касается меня — да. С другой стороны, я любил её почти с самого начала.

Но любила ли меня Сэнди когда-нибудь? Полюбила ли она меня? Или я ей просто нравился. Или она просто меня терпела. Или обижалась на меня и насмехалась надо мной.

Без предупреждения мои вопросы о Сэнди были отброшены внезапным осознанием того, что собственные родители меня продали. Не говоря мне об этом, они ловко мной манипулировали, по своим собственным причинам. Оба.

Как, черт возьми, так можно поступать с собственным сыном?

Я серьезно, действительно, как, черт возьми?

•  •  •

Воскресенье было потрачено на то, чтобы высадить Сэнди в аэропорту на двухдневную деловую конференцию в 

Денвере, а сам вернулся в Мемфис и в последнюю минуту сделал покупки и постирал вещи. Я лег рано и провел большую часть ночи, ворочаясь с боку на бок, все время жалея, что не сказал что-нибудь Сэнди, прежде чем проводить её. Может быть, кровать не показалась бы такой... такой... такой внезапно чертовски беспризорной.

Притащившись в офис в понедельник утром, я выглядел и чувствовал себя хуже некуда. Эмоционально я была не в состоянии находиться там. Физически моя энергия была на нуле. Испарилась.

Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, что делать. Должен ли я противостоять Сэнди? И что бы я ей сказал? «Эй, до меня дошло, что все это — просто брак по договоренности. Ты уверена, что не хочешь уйти? »

Тогда, конечно, она посмотрела бы на меня, как на гребаного идиота.

— Ну, блядь, да, придурок.

Хуже того, она бы тогда настояла, чтобы мы оставались вместе, по крайней мере, до окончания будущих выборов. И как мне сказать «нет»? Если я счастлив, то не все ли мне равно, действительно ли она искренне и глубоко любит меня, или я просто продолжаю играть, гадая, упадет ли молот и когда?

Сэнди казалась вполне счастливой. Черт возьми, мы оба были счастливы. Имеет ли значение, была ли это любовь? Действительно ли имеет значение, как все начиналось? Браки по договоренности случаются постоянно, как в политике, так и в странах Третьего мира. Какой бы горячей ни была Джеки, ты действительно думаешь, что Джек Кеннеди женился на ней из-за глубокой, неизменной любви? Черт возьми, нет. Он женился на ней, чтобы избавиться от слухов о том, что всю свою жизнь гонялся за юбками. Потом, после того как они поженились, он все равно провел остаток своей жизни, гоняясь за юбками.

Но Джек Кеннеди вошел в это с широко открытыми глазами, а я — нет. С другой стороны, Джеки тоже, и во всех книгах по истории говорится, что она была в него влюблена. Точно так же, как я думал, что влюблен в Сэнди. Теперь, однако, я задавался вопросом, люблю ли её до сих пор.

— Мистер Робертс?

Я отвел взгляд от стены, и мои глаза сфокусировались на моей секретарше, Тельме Сандерсон. В руках она держала высокую стопку толстых, тяжелых папок.

— Да, мисс Сандерсон.

— Вы не возражаете, если я найду здесь место для вот этого?

Я обвел рукой офис.

— Конечно. А что здесь такое?

— Все книги для предвыборного комитета вашего папочки. У мистера Паркера не осталось свободных мест, и он сказал мне найти, где их пока припарковать. Поскольку он — ваш папочка, я решила, что это такое же хорошее место, как и любое другое.

— На какой срок?

Она пожала плечами, наклонилась и сложила их у стены рядом с коробками апелляционных протоколов, которые я как раз просматривал.

— Пару дней, полагаю.

— Неважно,  — сказал я, отворачиваясь, повернувшись лицом к стенам.

Не знаю, почему так сделал. Я пялился на стены ещё минут 

десять-пятнадцать или около того. Хотя эти книги. Они просто как бы звали меня. Манили меня к себе, чтобы взглянуть в них. Над этими книгами всегда корпели люди Джима Паркера, вместе с отрядом усталых бухгалтеров в помятых костюмах. Я видел, как каждые несколько недель все они собирались вокруг массивного стола из красного дерева в главном конференц-зале, спорили, ходя взад и вперед, и записывали цифры и заметки. Я всегда считал, что избавился от необходимости заниматься этим дерьмом, но мой разум устал от беспокойства, и я решил украдкой заглянуть в книги.

Притащив две из них на свой маленький круглый рабочий стол, я перелистал книгу, содержащую последние записи за первый квартал. Она была заполнена копиями документов Федеральной избирательной комиссии, раскрытиями информации и всякой эзотерикой, о которой необходимо было сообщать, чтобы другие могли изучить её и найти нарушения. Короче говоря, для меня это была китайская грамота.

Отодвинув в сторону первую книгу и перевернув вторую, я увидел нечто совершенно иное. Это была серия меморандумов по различным вопросам финансирования предвыборной кампании. «Это мне уже больше нравится»,  — подумал я. Скучные мелочи, которые составляют сумму и суть закона. Как классифицировать это пожертвование и эти расходы, как сказать то, что должен сказать, на самом деле не говоря вообще ничего. «Это — серьезные вещи»,  — подумал я. Кампании стараются быть как можно более сдержанными. Нет смысла позволять каким-то расходам, небрежно обозначенным, вернуться и укусить тебя за задницу, когда какой-то ублюдок из «Нью-Йорк таймс» делает свою домашнюю работу в день нехватки новостей.

Почти час спустя, забыв о своих проблемах и кипах реальной работы на столе, я наткнулся на меморандум с любопытным заголовком: «Поддержка или консультирование персонала». Оно было кратким, всего на трех страницах. Однако именно первые три абзаца сорвались со страницы и выбили воздух из моих легких.

Поставим вопрос: как лучше обозначить расходы на содержание ребенка, чтобы внешне соответствовать правилам FЕС, но не раскрывать истинный характер платежей?

Читая дальше, я обнаружил, что некоей Кларисе Тэлботт регулярно выплачивались алименты на содержание ребенка. Ей платили в течение семи или восьми лет, но правила, касающиеся обозначения выплат сотрудникам предвыборной кампании, изменились. Финансовый комитет хотел продолжать осуществлять платежи из своей казны, но не желал поднимать никаких красных флагов относительно того, как это было обозначено в соответствии с новыми руководящими принципами.

Вернувшись к своему столу, я набрал поиск по словам «Клариса Тэлботт». Результатов были десятки, но одно имя выскочило из старой статьи в «Вашингтон пост». На фотографии — мой отец за своим столом с очень молодой, хорошенькой Кларисой Тэлботт, его секретаршей, склонившейся над его плечом, когда он что-то подписывает в своем кабинете в Сенате.

Я зашел на сайт моего отца в Сенате. На Кларису Тэлботт ничего. Я вернулся к бухгалтерским книгам. Двадцать минут лихорадочного беглого просмотра спустя, я нашел адрес. Чеки отправлялись по почте в какой-то город в Иллинойсе. Грант-Сити. Я слышал о нем. Где-то в часе 

или около езды от Чикаго.

Вернувшись, я подтвердил с помощью поиска по Белым страницам, что Клариса Тэлботт все ещё живет по адресу Грант-Сити. Больше ничего. Ни в бухгалтерских книгах, ни в моих поисковых запросах в Интернете.

Затем я откинулся на спинку стула и потер виски, пытаясь отогнать грохот, нараставший в моем мозгу.

Из средств папиной кампании уплачивались алименты. Бывшей папиной секретарше. Красивой секретарше.

Было только одно объяснение: У меня есть брат.

Брат, о существовании которого я даже не подозревал.

И он — в Грант-Сити, штат Иллинойс.

Постепенно пульсация в голове утихла, и на меня снизошел покой. Покой, наступивший благодаря тому, что постепенно вырисовывался и обретал форму мой план.

С улыбкой я наклонился вперед и начал печатать. Закончив, я распечатал документ, затем поднял трубку телефона, чтобы позвонить в отдел кадров.

— Да, Марсия,  — сказал я,  — это Марк Робертс. Проверяю, на месте ли ты.

— Что я могу для тебя сделать, Марк?  — спросила она.

— Просто принять моё заявление об уходе,  — сказал я и повесил трубку, прежде чем она смогла сказать что-нибудь ещё.

Я вышел оттуда до того, как кто-либо из партнеров вернулся с обеда.

•  •  •

И вот, восемь часов спустя я оказался на этом балконе. Там, где началась вся эта история.

Моя машина продана, расчетный счет закрыт, одежда упакована в одном чемодане, а билет на поезд куплен.

Я смотрел, как солнце поглощает эту уменьшающуюся золотую полосу, бросил последний взгляд на могучую Миссисипи, убегающую четырьмя этажами ниже, затем взял гитару и чемодан, повернулся и вышел.

Я отправился на поиски своего брата, и чтобы приятно долго побеседовать с Кларисой Тэлботт.

Я ехал в Новый Орлеан, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом месте.

Куда-нибудь подальше от холодного предательства тех, кто предположительно любил меня.

Я был так подавлен, что сидя в том поезде, даже не мог напевать эту проклятую мелодию.