Ступени возмужания. Ступень девятнадцатая

Ступень девятнадцатая.

Я сбегал в деревянный домик с вырезанным на дверях сердечком. Борясь с возникшей проблемой, пришлось немного постоять. От тетиного: «мы тебя ждем», закрутились разные мысли, «отличие» приподнялось, возбуждение перекрыло канал мочеиспускания, но я справился.

Срочно вспомнил рыженькую запятушечку. Почему-то, ее я видел в школьном темно-синем платье, в белом фартучке и с бантами. В деревянном домике я застрял бы надолго, если знал, что в сентябре Ленка придет в школу в туфельках на каблучках. В колготках со стрелочками, коротенькой юбочке и батнике с погончиками. В расстегнутой до третьей сверху пуговки планке, будет видна ложбинка, буквально за лето, выросшей груди. Она получит от классного руководителя выговор за внешний вид, в том числе и за коротенькую стрижку, тогда мы вообще сбежим в парк, качаться на «лодочках».

Такого, я даже предположить не мог, и Ленка, своим образом прилежной ученицы знающей, как правильно поставить запятую в «казнить нельзя, помиловать», девчонкой с бантами в моем классе, из соседнего ряда, своим образом быстро сняла у меня напряжение, остудила. Мысленно, я даже сказал ей «спасибо» и она, кажется, мне ответила: «не за что». Улыбнувшись, добавила: «я скучаю без тебя Перестукин... ». Или это я по ней заскучал!

Вот так вот, вроде и место не романтичное, но ведь посетила Запятушечка. А все же нужно было поставить ее после слова «казнить», поскольку, я тут же забыл про нее и понесся в дом. Наискал в печи теплую воду в кастрюльке и откинул тюль.

Возле кровати, на стуле, уже стояла зажженная керосиновая лампа. Они целовались!

Наташка нагло взгромоздилась на тетю и лежа на ней, прижимаясь всем телом, припала своими губами к губам тети. И тетя позволила себя целовать. Тогда я еще не знал, что между девушками, женщинами возможна не только дружба, но меня не уделило увиденное. Может, потому и не удивило, что не знал. Я подумал, что тетя решила научить Наташку целоваться, но в то же время отметил, как раз целоваться Наташка умеет и довольно хорошо, с языком... Наверное, она солгала, с подругой у нее было не два раза!

Позже, на школьном Осеннем балу, я решил поцеловать Запятушечку, мы забежали в пустой класс и она мне так жарко, с языком, ответила. Наверное, с этим умением, девчонки рождаются, подумал я тогда. Хотя нет, признаюсь, одолели подозрения, особенно после того как я ухватил Ленку за грудь. Она тихо муркнула: «платье помнешь, Перестукин» и отстранилась.

Платье на Ленке было очень красивое, воздушное, в кружевах, а щеки румяные, глаза сузились, и она спросила: «Научился, да?! В деревне?! ». Я стал отнекиваться и совершенно забыл возникшие подозрения. И что за мода?! Сразу нападать! Но Запятушечка смилостивилась и потянула меня танцевать, правда, в темный пустой класс мы в тот вечер больше не забегали...

Увидев меня, тетя ласково отстранила Наташку и спросила:

— Принес?

Я угукнул. Тетя села, а Наташка повисла на ее плечах, прижимая нос к шее.

— Иди сюда, — произнесла тетя. — Сейчас мы обмоем...

Я подошел, подал тете кастрюльку, она обмакнула ладонь в воду и стала обтирать меня. Я-то думал... В общем, не важно, что я думал.

Наташка фыркнула:

— Мальчишки никогда не моются после этого! Руки, и то, под кран сунуть не заставишь. Не люблю!..

— Много ты знаешь о нас!.. — отбил я.

У меня не получилось достойного ответа — по интонации. Тетины пальцы ласкали мои яички, и вся грозность осталась где-то там, утяжеляя «отличие» набуханием.

— Наташ, разве так можно?! — произнесла тетя. — Вы же друзья.

— Но, это же, правда, тетя!..

— Нет, не правда. Не все мальчишки грязнули. Наш чистенький. Посмотри, какой розовенький...

Тетя наклонилась и, наплывом, обласкала «отличие» влажными губами. Чмокнула легким поцелуем и отстранилась.

— Вкусненький...

— Ага, сам-то он его не мыл! — бросила Наташка.

— Хочешь попробовать?

— Не хочу! — она снова клюнула носом тетю в шею.

— А так?..

Тетя снова обласкала мое «отличие», на этот раз немного дольше, отстранилась и повернула голову к Наташке, прося от нее поцелуя. Наташка сморщилась, но отказать тете не смогла. Их уста слились, тетя игрой пальцев по головке поддерживала мое отличие в боевой готовности, но оно и так не думало опадать.

— Все равно пахнет мальчишкой, — сморщилась Наташка, но опомнилась и добавила: — совсем немножечко, тетя.

— Иди к нему...

Тетя пропустила Наташку в подмышку, та нырнула под ее руку и лицом оказалась у моего «отличия». Тетя немного поиграла со своим бугорком, ее рука соприкасалась с животом Наташки, отчего та прямо все сжалась от напряжения и плотно легла пупком на ее кисть. Высвободив руку, тетя влажными пальцами обвила мою головку, обмазала своим соком. Наташка поднесла к моему отличию нос и втянула:

— Нравиться? — спросила тетя.

— Да...

Тетя обласкала ее бугорок и тем чем обильно одарила Наташка, тоже нанесла на «отличие». Пальцы поднесла к своему носу...

— Табачок... — произнесла она, закрывая глаза и втягивая носом.

— Как? — переспросила Наташа.

— Табачок. Так моя бабушка называла это запах. Запах девочки и мальчика. Любила она его понюхать и приговаривала: «С мужика, что, одна махорка! А здесь и цветов не надо». Хорошая была, добрая. Как хмурую бабу встретит, то и приговаривает: «табачком, словно ладаном, откреститься надобно» и пошла. Мальчонку ли девочку в селении поймает, руку запустит огладит и к носу. «Полегчало! », бормочет. Старшая она в селении манси была, все ее слушались, мудрая.

Наташка осторожно приблизила нос к моему отличию...

— И правда немного табаком пахнет. Чуть, чуть. Он наверно курит!

— И ничего я не курю! — ответил я.

Наташка лизнула... «отличие» подпрыгнуло. Она осторожно обхватила его губами.

— Ой! Тетя! Он брызнул...

Наташка подскочила, но тетя обхватила и прижалась к ее губам своими. Наташка сразу успокоилась, только я уже не мог остановиться и изливал свое мощное желание на них обеих сразу...

Вот уже пятнадцать лет Наташка, нет, пожалуй, Наталья Владимировна, живет в столице. Старший менеджер крупной строительной фирмы. Мы иногда переписываемся по интернету, вспоминаем проведенные в лесничестве дни. Сейчас она уже старше тети, у нее муж и трое почти взрослых детей — две девочки и самый младший мальчик.

Как-то написала, что случайно увидела его в изучении своего тела, забыл закрыть дверь в спальню. На цыпочках, на цыпочках, хвать туфельки и на улицу. Два часа летала, порхала по городу, — вот и сын вырос! Призналась, что припомнила меня, — как брызнул ей на коленку. Наталья так и не может без женского внимания, у нее есть близкая к телу подруга. Меня она не посвящает в подробности, я только знаю, что подруга есть. Если мы и говорим на интимные темы, то, в основном, это воспоминания.

А совсем недавно, Наталья мне призналась, — в то лето, узнав, что дед в лесхозе, попросила отца отвести ее к тете, в которую была, уже год тайно влюблена, хотела побыть с ней наедине и только с ней. Но тут оказался я. Она сразу поняла, что через меня ей быстрее удастся найти тропинку и к тете. Вот, такой хитроумный план, созрел в ее юной головке, пока Наталья комкала подол коротенького желтенького платья, с красным ободком вокруг шеи и крупными красными пуговицами по спине, наблюдая за моей обнаженностью из «ГАЗика».

Появление тети из леса, со стороны, откуда пришел и я, — в сарафане на голое тело, ее только убедили в правильности дальнейшей тактики. Прижимаясь к тете, через тонкую ткань, Наталья чувствовала набухшие соски и неповторимый запах легкой возбужденности. Призналась мне, с каким наслаждением, она вдыхала его, уронив голову на грудь тети и делая вид, что просто рада встречи.

Осуждаю ли я ее за это? Глупости. Как бы там не было, какие бы причины и желания не свели нас с Натальей вместе в доме тети, эти дни мы пронесли через всю жизнь живыми и теплыми.

И она, и я любили тетю, каждый по-своему и тетя любила нас обоих. Может быть, кому покажется, что эта любовь была за гранью, — возможно и так. Но это была любовь, которая, лично меня, научила видеть в женщине женщину, а не только лишь тело для потребы, кухарку и производительницу моих детей. Научила дружить даже с теми женщинами, которые мужчин в принципе не хотят, не видят в них сексуального партнера. Точнее для любви им нужна женщина, как и мне. Наверное, для мужчины это самая сложная ступень, только шагнув выше предрассудков, мы становимся настоящими мужчинами...

Стоявшая на стуле керосиновая лампа, мигнула, стала гаснуть. Словно черными лапами ее обхватила темнота и окончательно задушила маленький синенький огонек. Пахнуло гарью еще тлевшего фитиля.

— Керосин кончился, — проговорила тетя. — Придется теперь в темноте спать определяться.

— Не хочу спать! — заявил я.

— И я, — не хочу! — подержала меня Наташка. В этом мы с ней были едины.

— Так! Завтра приезжает дед с твоим отцом, Наташ. С утра надо прибрать в доме, управиться по хозяйству, приготовить обед. Погладить тебе платье и рубашку брюки для него.

— Платье я сама поглажу, тетя, и с обедом помогу, — ответила Наташка.

Честно говоря, глаза у меня просто слипались. После того как мое «отличие» излилось — кстати, довольно скупо, поскольку я даже сбился со счету в который раз за сегодня, — мне ужасно хотелось спать, но, поддерживая ее, я угукнул.

— Брюки ему тоже погладишь? — спросила тетя. — Учти, утюг на углях...

— На углях?! Таким я не умею — погрустнела Наташка, призналась: — Отцу гладила, но стрелки не получились.

— Вот и спать! Марш в мою комнату!

Хоть нас было большинство, двое против одной, но тетя обладала правом «вето», пререкаться стало бесполезно. Наташка обогнула ее, скинула босые ножки с кровати. Прошлепала в большую комнату.

— И ты ложись...

Тетя встала, поправила мне постель. Не представляю, как она это сделала при полной темноте. Хоть ставни и были открыты, но тонкий серп нарождающегося месяца в окно не заглядывал, затерялся где-то на небе. Погода, похоже, портилась, звезд тоже не было видно. Встряхнув одеяло, она меня уложила и хотела присесть на секундочку рядом.

— Ай! — вскричала Наташка.

— Чего ты там? — спросила тетя.

— Об стул ударилась. Не видно ничего!

— Сейчас...

Тетя быстро наклонилась ко мне и поцеловала.

— Спи, Горюшко, спи...

Потом, в одном из писем через интернет, Наталья мне призналась, что ударилась специально, чтобы позвать тетю. На что, я ей ответил: в ту ночь я заснул, как только губы тети прислонились к моим.

Утро выдалось пасмурным. Погода в Сибири меняется быстро, за одну ночь из лета мы окунулись в осень. С реки, пригибая ветви деревьев, дул холодный ветер, а на окно накрапывал мелкий моросящий дождик. Проснулся я с ощущением, что проспал до вечера, так обычно бывает, когда на улице мерзопакостно, — сыро и слякотно. Я даже обрадовался, что из-за плохой погоды дед не приехал.

На спинке стула, на котором вчера стояла лампа, висели отглаженные брюки с накинутой сверху рубашкой и на сидушке лежали новые трусы, носки. Около стула стояли начищенные до блеска туфли.

«Дед еще не приехал, но пока и не вечер. То бы тетя парадный наряд уже прибрала», — грустно вздохнул я.

Пахло чем-то сдобным, и было тепло. Даже жарко от затопленной печи.

В комнату заглянула тетя, раскачивая большой начиненный горячими углями утюг, она проговорила:

— Проснулся? Дуй в туалет — сапоги на крыльце, с раннего утра моросит, развезло. Умывайся и одевайся...

Тетя была в халате мелкими васильками по ситцевой ткани. Праздник обнаженного тела закончился, сменился обычными буднями за одну ночь, как и погода на дворе.

— А Наташка где? — потягиваясь, спросил я.

— Красится. Я ей свою тушь, помаду дала...

Я соскочил и, по привычке, голым, побежал на двор. На крыльце нашел сапоги и заскользил по грязи в деревянный домик с вырезанным сердечком.

Умываться не пришлось. Вернулся я весь мокрый.

— Горе ты мое! — всплеснула руками тетя, — там же плащ-палатка висит! У входа на вешалке!

Тетя уже погладила выходное платье — шелковое, красного цвета, надела, но увидев меня, мокрого, дрожащего, быстро его сняла, чтобы не замочить. В беленьких трусиках без бюстгальтера, она подхватила большое банное полотенце и стала меня обтирать насухо, уделив моему скукожившемуся от холода «отличию» особое внимание. Растерла, разогрела.

— Ладно, хоть не оделся, — присев и вытирая мне ноги, проворчала она. — Вторых брюк-то, глаженных, нет.

«Отличие» дернулось, выросло и поднялось. Тетя посмотрела на него. Пауза. Медленно подняла глаза к моему лицу с вопросом. Ее рука, еще раз огладила «отличие» полотенцем...

— Тетя, а где иголки лежат? Ресницы раздели...— спросила Наташка, но, увидев нас, не договорила.

— В комоде возьми, Наташ, — ответила тетя, не поворачиваясь к ней.

— Пусть сам себе подрочит...— найдя шкатулку в верхнем ящике комода, бросила Наташка, удаляясь обратно в комнату тети.

Видно в данный момент, процесс нанесения макияжа, для Наташки был куда важнее моего возбужденного «отличия» и тетиного взгляда, обращенного ко мне с вопросом. В момент нанесения почти ритуального окраса на глаза, щеки, губы, женщины забывают обо всем на свете, в том числе и о мужчинах. В самом деле, не могут же они думать о нас всегда!

Мы остались с тетей наедине.

— Скоро уже приедут, Горюшко — проговорила она. — Иди в свою комнату и сам. Если что, я тебя прикрою, ты не бойся, не прислушивайся... иди хороший...

Я покачал головой в знак того, что не хочу — сам.

Так ответить, наверное, мне позволила та маленькая капелька, что пробилась влажным пятнышком на тетиных белоснежных трусиках. Женщины не зря называю вульву предательницей. Она беззастенчиво их выдает, так и случилось с тетей. Ее взгляд говорил мне одно, а пятнышко нашептывало совсем другое.

Тетя опустила глаза, проследив, куда же я смотрю, и увидела. Улыбнулась.

— Совсем мужчиной стал. Не скроишь от тебя. Пошли...

Тетя потянула меня в мою комнату, прихватив с собой и платье.

— Вы куда? — выглянула из-за штор в комнату тети Наташка.

Желание побыть наедине — это я погорячился. Вот, Наташка! Неймется ей! Подумал я тогда.

— Мы сейчас, Наташ, — обернувшись, ответила тетя.

— Как будто дел у нас больше нет! — снова фыркнула она.

— Наташ, я обижусь...— ответила тетя. — Это в последний раз...

Наташка присмирела, тетя имела на нее влияние, о котором я и не мечтал. Она как-то помялась и неожиданно произнесла:

— Я здесь посижу, у окна. Если отец ехать будет — крикну. Только вы быстрее.

В ее глазах была ревность, но она ее пересилила, пересилила любовью. Да, многому нам еще нужно учиться у женщин, даже если они девушки и им шестнадцать лет.

Тетя откинула тюль и глазами повелела мне ложиться и подождать. Через проем, я видел, как она подошла к Наташке, обняла и поцеловала в губы.

Наташка помогла ей снять трусики. Это было так возбуждающе. Наташка присела, ее музыкальные пальчики проникли за резинку и, медленно оголяя тетины ягодицы, потянули трусики вниз. Тетя приподняла одну ногу, вторую, и они остались в ее руках.

— Ты не сердишься? — спросила Наташка.

— Что ты, Наташ!..

— Иди...

Тетя вошла в комнату и, огибая меня, закинула ногу на кровать.

Набухшие, влажные половые губы раскрылись и она села ими на мое отличие от девчонок. «Отличие» прижалось к животу, половые губы обхватили головку, и тетя начала водить ими по стволу, словно это была ее ладонь.

Нет, это было куда лучше даже ее ладони! Большими половыми губами, тетя играла с «отличием», от лобка доходя до головки, окунала ее в себя глубже, терлась об нее клитором. Головка выпрыгивала на свободу, и она снова проходила вульвой к лобку, ее набухший бугорок скользил по «отличию». Тетя двигалась ритмично, ее ягодицы были плотно прижаты к моим ногам, спина выгнута, голова закинута вверх. Пальцы играли с набухшими сосками на вскинутой груди.

— Тетя, едут! — услышал я.

Наташка не протяжно заверещала, как Фимка из небезызвестного фильма «Формула любви». Сказала спокойно, даже тихо. В ней уже проснулась женщина, понимающая, что кричать в такой момент не следует.

Тетя посмотрела в мои глаза, ее зрачки расширились, одним движением она впустила меня в себя. От обхватившего меня жара плотного кольца, «отличие» стало изливаться. Неторопливо дождавшись, когда я, пульсируя в сладости, перестану толкать в нее свое желание, она прижалась, ко мне грудью и шепнула:

— Спасибо тебе, Горюшко. За все, все спасибо...

Когда дед с отцом Наташки и моим заходили в дом, скидывали сапоги и брезентовые дождевики. Мы с Наташкой встречали их по обе стороны обнимающей нас тети. На мне были отутюженные брюки, рубашка, застегнутая на все пуговки под самый ворот, начищенные туфли, которые и были нужны тогда в Сибири, только для парада перед гостями. Наташка с желтеньком платье, а тетя в красном — выходном.

— И мой отец приехал? — спросил я тетю...

— Да... Разве я тебе не говорила?..

Она улыбнулась и прижала меня к себе.

*****

Отец приехал немного раньше времени, так получилось, и забрал меня домой. С тетей мы больше не виделись. Вскоре дед умер, и она покинула лесничество. Снова уйдя к родичам матери. Когда я служил в армии, она прислала мне письмо. «Здравствуй, Горюшко... », так оно начиналось, дальше было много, много ласковых добрых слов на восьми страницах. На письме не было обратного адреса. Тетя знала обо мне все, а я о ней ничего. Письмо было последней ступенью моего возмужания, благодаря тете, я преодолел и ее. Стал мужчиной и пошел дальше...