Нежность

Глава 1. Усадьба.

Лес был неотвратимо близко, несмотря на все усилия пилота сохранить контроль над машиной. Самолет, качаясь с бока на бок, опускался носом, время от времени угрожая перевернуться. Пётр, не закрывая глаза, представлял себе столкновение самолета с массивными деревьями: лопасти винта измельчают ветки, крылья разлетаются на куски. В последний момент он выдирает свои руки от проклятого штурвала и прикрывает ими голову. Вспышки искр перед его глазами проносятся так быстро, что он не успевает их осознать. Разбившееся стекло фонаря порезало ему руки, но боль уже не чувствуется - только ощущение дискомфорта. Его мысли скользят лениво по извилинам, а потом его сознание исчезает.

"Я же говорил Алешке: 'Мотор тебе еще не готов - каждый второй раз он заглохнет на стенде.' Но он всегда знает лучше и шутит: 'Ты будешь летать только по нечетным дням, а в четные мы его проверим на стенде.' Зачем было так спешить? Теперь мы разобьем самолет, у нас нет второго экземпляра, и неизвестно, когда он появится."

Самолет опустился почти до верхушек деревьев, которые плотным ковром покрывали землю. Мотор хрипел и фыркал, словно кто-то сильно носился и громко высморкивался в платок.

"Освет! "

Зеленый ковер внезапно расступился, и Пётр успел заметить пронесшийся под ним усадебный комплекс, который стоял на краю леса. Разбросанные рядом сена были видны издалека. Девочка с граблями одной рукой прикрыла глаза, чтобы рассмотреть "необычную птицу".

Позади полянки начиналась болотная местность. И тут внутри мотора словно оборвалась струна - он издал последнюю высокую ноту. Ветер запел в ушах, а самолет под Петровым, который изо всех сил тянул рычаг к себе, словно камень, брошенный умелой рукой мальчика, прыгнул "блинчиком" по зелено-коричневому болоту и начал медленно оседать в его глубинах.

Пётр ещё не успел насладиться своим спасением, как понял, что предложенная возможность утонуть в болоте, вероятно, намного хуже, чем быстро разбиться о деревья. Вспомнив о спасательном жилете, который лежал под сиденьем, он облегченно вздохнул и провел рукой по лбу, беззаботно вытирая пот. К его удивлению рука была вся в крови: очевидно, при столкновении с фонарем он ударился головой и не заметил этого.

— Ладно, к черту эту кровь. Жив буду — не помру.

Пётр протянулся за жилетом и одновременно открыл фонарь кабины. И тут же почувствовал, как самолет проваливается под ним: воздух покинул кабину и теперь ничто не мешало болоту поглотить ещё одну жертву.

В страхе быть утащенным вместе с самолетом Пётр отпрыгнул в сторону, высоко подняв руки с зажатым в них жилетом и мгновенно погрузился под воду.

«Всё. Это конец. » — Пронеслось в голове, но затем погружение замедлилось, а потом болото нехотя отпустило его и он смог вынырнуть на поверхность. Наконец-то его руки освободились, но чтобы оказаться на поверхности, ему пришлось приложить максимум усилий и подтянуть жилет к себе. Когда уже казалось, что воздуха не хватит и легкие разорвутся, грязь стала стекать по его лицу. Пётр жадно вдыхал широко раскрытым ртом воздух, выделял с ним грязь и радовался своему чудесному спасению второй раз за последние минуты.

Но радость продолжалась недолго: одежда быстро пропитывалась грязью, тянула вниз, и спасательный жилет начал медленно проваливаться под увеличивающейся тяжестью.

«А кто это создал? Возможно, он справится на воде, но в болоте непригоден. Нужно сообщить начальству. Да, сначала доберись до берега, а потом уже думай о начальстве.»

Откровенно говоря, барахтаться в зловонной грязи болота - не самое приятное занятие. Особенно если учесть, что на дворе конец сентября и вскоре Петр почувствует холод, который проникает вместе со всей этой грязью и сыростью.

В первую очередь Петр решает снять шлем. Одной рукой он отстёгивает застёжку на подбородке, но жилет медленно скользит из-под него. Петр переворачивается на спину, цепляется за ткань жилета одной рукой. Жилет пытается выскользнуть из его пальцев, но другая рука проскальзывает через путаницу одежды и попадает в прорезь для рук, благодаря чему они оба выводят Петра на поверхность.

Вторая попытка избавиться от шлема проходит более аккуратно и успешно. Затем, не останавливаясь, за исключением того, чтобы выдуть грязь изо рта и вздохнуть воздуха, Петр снимает куртку, ботинки, брюки и футболку. Хотелось бы оставить кобуру с пистолетом, но при вытаскивании ремня он её потерял.

"Черт с ней!"

Остающийся в одних нижнем белье, Петр подтягивает жилет под грудью, отдыхает и впервые может разглядеть свое местоположение. Это делать сложно, когда только что поднялся над поверхностью, но из того, что ему удалось увидеть, он попал прямиком в самое сердце трясины. С одной стороны он очень повезло - посадка самолета прошла очень мягко. Но с другой стороны до берега ему далековато. Вокруг видны только редкие убогие деревца и только в одном месте можно заметить прозрачный столбик дыма.

«Деревня.»

В последний раз, глядя на оставленный самолетом след, Пётр подошел к берегу. Это было мучительно. Он с трудом научился согласовывать движения рук и ног таким образом, чтобы одни не препятствовали другим в его продвижении вперед. Через несколько метров он заметил, что потерял трусы, которые каким-то образом сползли с него. Когда он наконец выбрался на большой камень, чтобы отдохнуть, его окружили комары, которые до сих пор не успели замерзнуть. Ему пришлось отмахиваться от них обеими руками. Но это еще не все - они пытались укусить его в самых чувствительных местах, которые были полностью без защиты без трусов. Ему пришлось вернуться обратно в болото раньше времени, где комары могли укусить его только сверху.

Он добрался до более прочной почвы только перед закатом солнца, которое даже днем не смогло бы согреть его замерзшее тело. Ветерок также не способствовал согреванию. Но теперь, когда он встал на ноги, лес показался ему очень близким, а на расстоянии примерно одного километра можно было разглядеть деревню, которую он пролетел за несколько секунд.

Пётр медленно передвигая уставшие ноги и скрестив руки на груди для согревания, шел по всё еще влажной болотистой почве, неуклюже упав несколько раз, когда под ним внезапно уходила земля в сторону. Потом он прошел по твердой земле высоко подстриженного луга, поранив стопы ног, пока наконец не достиг изгороди, окружавшей обширный двор.

Пройдя мимо верхней перекладины, он подошел к дому и легким постукиванием одной рукой постучал в ближайшее окно, оставив на стекле размытые следы.

— Простите, хозяева! Кто-нибудь дома?

Однако никто не отозвался, а проникать голышом внутрь ему не хотелось, особенно учитывая его грязное состояние.

Хутор казался опустелым.

"Нет, обязательно здесь кто-то должен быть! Я видел девушку тут днем".

Постучав еще пару раз в окна с другой стороны дома, Петр обернулся и заметил, что из небольшого сарая неподалеку поднимается дым – тот самый сарай, к которому он выкарабкался из болота.

"Баня! Очень удобно".

Пройдя через всего двора половину, Петр открыл дверь и вошел в передний прихожий. Там тоже никого не было, только из самой бани доносились ритмичные звуки веника. Струи пара проникали через щели. Воздух заполнялся ароматом березовых листьев и мяты.

— Хозяева... — Петр потянул дверь на себя и почувствовал, как его охватывает горячий воздух, заставляющий замерзшее тело оживать.

Следующий женский крик, словно ударная волна, оглушил его, и он едва сумел удержаться от падения, опустившись на пол рядом с косяком двери. Прежде чем сознание покинуло его, сквозь густые клубы пара он успел разглядеть молодую девушку с поджатыми к телу листьями и большим ковшом в правой руке, который был готов к движению назад.

Петр отключился всего на мгновение, но этого хватило для того чтобы натянутая струна замаха ослабла – ковшик не опустился вниз, но потерял свою боевую готовность.

— Итак, что ты думаешь, боишься? Я не безмозглый, а авиатор. Попал только в болото и еле выбрался оттуда. Пожалуйста, помоги мне.

«Действительно, за что она испугалась? Ведь к ней в баню влетел голый мужчина, весь обмазанный как болотная кикимора, а она сразу закричала. Странно. Может быть у нее проблемы с психикой?»

— Ох, как ты кричишь громко, меня это сбивает с ног...

...Вся неделя Вайле провела на хуторе одна.

Родители были забраны в воскресенье. После обеда начался холодный осенний дождь и мать отправила ее за коровой, которая паслась около двух километров от хутора. Но как только она зашла за первые сосны, по лесной дороге к ним подъехал грузовик. Из кузова выскочило пять солдат и тут же убили пса, который на них напал.

Она сумела сохранить спокойствие и не бросилась на непрошенных гостей с криками и кулаками. Она не выбежала из леса, когда ее родителей, двух младших братьев вывели из дома и загрузили в машину. Она видела, как солдаты пытались поджечь дом, но дождь сильно помешал им. Солдаты просто размахнули рукой и уехали вместе с ее близкими, а машина уехала по той же дороге.

Вайле пошла за коровой, привела ее в хлев, осмотрела хутор и только потом начала плакать. Ей было уже двадцать лет, она не была ребенком и понимала, что шансов на то, чтобы увидеть своих родных вновь, почти нет. Но она не хотела ехать в НКВД или сдаваться им безнадежной жертвой.

После трех курсов в университете на те деньги, которые отрывались от семьи на её обучение, Вайле пришлось бросить все и вернуться обратно на хутор этой осенью. Никто в округе не заметил ее возвращения, кроме семьи, и поэтому Вайле решила, что может оставаться дома без страха того, что злые языки проговорятся о ней и зловещая машина снова приедет.

В своей осознанной жизни она пролила только четыре раза горькие слезы.

Первый случай произошел, когда ей было всего лишь десять лет, и на ее руках умерла их собака от старости. Она грустно глядела на Вайле своими большими черными глазами, пыталась облизать ей руки, издавала тихий плач. Ее всегда живые, радостные и подвижные глаза, которые наполняли всех жителей поселка энергией, застыли неподвижно.

Второй случай произошел во время первого курса, когда молодая деревенская девушка была очень наивной и верила каждому слову. Однако студент с соседнего факультета соблазнил ее и бросил в тот же момент. После этого она научилась распознавать "дон Жуанов", которые использовали приезжих деревенских девушек для своих развлечений. Она также поняла, что социальное положение может стать преградой для двух любящих душ. Но тогда, когда она впервые почувствовала вкус любви и желание доставлять и получать удовольствие, ей было очень больно и обидно от брошенности. Она чувствовала себя как красивая девушка, за которой бегал весь университет, включая ее первого парня на протяжении двух курсов.

Третий случай произошел, когда пришли коммунисты, и ей пришлось бросить учебу и свой найденный через нее смысл жизни. В сельской местности всегда смотрели на тех, кто вернулся из города без полного образования как на неудачников, особенно если это были девушки. Поэтому Вайле решила тайком вернуться на хутор.

Четвертый случай произошел, когда она стала свидетелем разрушения своей семьи. Она плакала все вечер, но большинство слез было уже израсходовано в предыдущие три раза. Вайле вытерла слезы рукавом, легла спать и на следующий день приступила к работе по хозяйству. Зима уже не за горами, и она осталась одна без поддержки в выполнении своих обязанностей.

Были ли бесполезны её слёзы? Нет.

Впервые она узнала, что такое смерть и научилась ценить жизнь. Она научилась ценить не только своих близких, но и всю окружающую природу - всех людей и животных. Даже тех, кто своей смертью давал им пищу. Вайле стремилась наполнить свою жизнь добротой до последней коровы, которая каждый день поила их молоком. И которая в конце концов отдала свою жизнь, став частью борща.

Потеря невинности помогла ей почувствовать себя женщиной - той, которая получает радость и той, которая приносит радость другим. Эти слёзы позволили ей различить удовольствие от физического наслаждения. "Лучше быть одной, чем вместе с кем угодно", подумала она.

Третьи слёзы - слёзы разрушенных надежд - научили её обрести саму себя на руинах своего мира. Миром, который она могла бы создать, работая вместе с миллионами других людей. Они научили её терпению и ожиданию лучших времен. Ждать и надеяться.

Что научили её последние слёзы, Вайле пока не знала.

Мелькнула мысль оставить всё и убежать. Но куда? И кому нужен заброшенный хутор глубоко в лесу, когда на карте исчезают целые государства?

Всю неделю она работала от утра до вечера, так уставая, что только сползала с ног и засыпала глубоким бесноватым сном. За неделю она не видела ни одной живой души, кроме "буреныша", постоянно жующего свою жвачку. Даже лесные звери куда-то исчезли. И только сегодня пролетел маленький самолётик над её головой и скрылся за болотом.

Этот самолёт и его металлический шум напомнили ей о большом мире - о том, что за лесом живут другие люди. Люди, которые ведут большую жизнь, читают книги, ходят в кино, театры, спорят и соглашаются друг с другом. Вдруг ей стало грустно и скучно. Она захотела сесть в такой же маленький самолётик и улететь далеко-далеко. Туда, где можно было бы перевернуть время назад и вернуться к обычной жизни. Почему мир несправедлив? Ей не нужна слава, большие деньги или признание в обществе. Она просто хочет жить, иметь детей, семью, приносить пользу. Почему лишили её всего этого? Почему материализм считается лучше и правильнее идеализма? Не является ли сам факт, что материализм отвергает все остальные учения, идеализмом? Почему человек может верить в светлое будущее, но не может надеяться на загробную жизнь? Собака довольствуется тем куском хлеба, который ей дают каждый день в миске. Ей больше ничего не нужно. Она будет лежать в своей конуре, бегать по двору, лаять на прохожих, но никогда не покинет своих хозяев, разве что на день-другой для случки. Мы считаем это преданностью и приводим в пример, говоря "верен как собака". Но может быть, это не преданность, а удовлетворение малым - куском хлеба и желание не менять свою жизнь. Человека можно посадить на цепь, дать ему кусок хлеба, к которому он привыкнет. Но рано или поздно человек задумается о своей будущей жизни. Ему надоесть эта удовлетворенная жизнь. Он будет мучаться мыслями о грядущем и сны о новом для него мире заставят его потерять покой. И только вера и надежда на лучшее, даже после смерти, поддерживают тонкую нить жизни.

В голове Вайле зародилась мысль - написать книгу и рассказать всем о своих чувствах, о собственной жизни и о жизни других людей. Ведь она понимала, что мало кто на самом деле знает о ней.

И вот, когда она размышляла над своей идеей, ее тело постиг удар веника, словно сильным порывом ветра. Дверь открылась и перед ней возник большой комок грязи со сползающими по нему конечностями. Как не испугаться?

Пётр безжизненно сидел на полу, неспособный шевельнуться или произнести слово.

Девушка опустила ведро и слезла со скамейки.

— Ты пролетал сегодня днем? — спросила она.

— Да. Мне нужно помыться. Хотя бы немного. И согреться. Немного-немного.

Перед Вайле сидел русский, один из тех, кто разрушил ее мечты и украл ее близких. Но он также был уставшим и замерзшим человеком, который пришел к ней в надежде на помощь.

Сначала она хотела пойти в прихожую и надеть на себя одежду, но затем отмахнулась рукой.

"Зачем мне скрывать? Он уже все видел. Зачем мочить платье зря?" — подумала она.

Вайле подошла к нему, наклонилась и сняла его рубашку. Затем она подхватила Петра подмышками, подняла его и положила лицом вниз на полку. Она закрыла дверь и бросила немного воды на горячую печь, которая сразу же ответила клубами пара.

Пётр лежал, будто бы со стороны следил за тем, как ласковые, но сильные женские руки разминают его тело, очищая его от грязи, обливают его водой, опять моют и снова обливают.

Затем его перевернули на спину и все процедуры начались заново. В какой-то момент по нему пробежала большая дрожь, а потом она утихла и он почувствовал боль в мышцах рук и ног. Сладкая полудрема охватила Петра, его глаза закрылись сами собой, и ему стало все равно, где он находится, что с ним произошло и чьи руки трогают его тело, массируют, обливают водой, переворачивают, сажают, снова обливают и ведут куда-то завернутым в простыню.

Вайле мыла незнакомца с какой-то материнской заботой, так, как раньше купала своих младших братьев. Подсознанием она представила, что это её взрослый сын, то чадо, которому она подарила жизнь. В какую-то долю секунды в её голове прокрутился никем ненаписанный сценарий: роды, как она видит появляющегося из неё младенца, даёт ему грудь, и тот жадно её сосёт, готовит завтрак, провожая в шкoлу, украдкой вытирает непрошеную слезу, отправляет его на учёбу в город, и вот он вернулся в свой родной дом, и она моет его, как давным-давно в детстве.

Тряхнув головой, прогоняя возникшее видение, Вайле продолжила мытьё. Она вдохнула, посмотрела в лицо лежащего перед ней мужчины, и увидела, что тот спит. Этот факт помог ей решиться на то, чтобы вымыть ту часть его тела, которой у неё не было.

Намылив руки, она охватила его плоть и осторожно стала её тереть. Она была такой мягкой, какой она ещё ни разу её не видела. Затем она тщательно промыла волосы, окружавшие её, а когда стала ополаскивать и уже машинально снова взяла плоть в свои руки, чтобы получше промыть, то почувствовала как в её глубине пробежала лёгкая волна, и она стала чуть-чуть более упругой.

«Э, красавица, ты о чём это думаешь? »

Когда процедура мытья закончилась, она завернула её «гостя» в простынь, что приготовила для себя, и, как была, голая, повела его в дом.

Ночь начала вступать в свои права, и холод, пришедший с болота вместе с густым туманом, пробрал её до костей, пока они шли к дому. Там она расстелила кровать одного из своих братьев, положила на неё Петра и только тогда накинула на себя платье.

До полуночи она блуждала по дому, усевшись перед лампой, наблюдая, как пламя играет на ее лице. Затем она взяла ее и прошла в комнату незнакомца, уставившись на его юное лицо, освещенное оранжевыми отблесками.

"Что же он сейчас видит в своих снах?" - подумала она.

Наконец, задув светильник, она отправилась спать. В эту ночь Вайле то ехала на автомобиле по широким московским улицам, которые ранее видела только на кинопленке, то сидела за большим столом на каком-то торжестве, а потом доила корову в соседней комнате...

Мысль о молочной корове разбудила ее. Вайле быстро накинула на себя шарф и выбежала во двор. Опираясь на вымя, она вспомнила, как гость кружил ее вальсом во сне, нежно держа за талию. Что это? Отражение будущего или просто тайное желание?

Восходящее солнце осветило редеющий туман над болотом ярко-красным цветом, создавая зловещую атмосферу.

Летчик еще спал, Вайле долго сидела рядом с ним, как и ночью изучая его лицо. Это было лицо уставшего от долгой работы человека, но счастливого от своей усталости. Она пропустила момент, когда солнце перекатилось с подушки на его лицо, и Петр проснулся.

Вайле заметила, как его веки задрожали, и глаза оживились, хотя не раскрылись. Она пыталась вспомнить цвет его глаз, но не смогла.

Петр проснулся, почувствовав приятную легкую усталость по всему телу. Он вспомнил о том, как он весь прошлый день копался в болоте, и каждый раз ему казалось, что силы иссякли и он останется посреди этой большой грязной холодной лужи до тех пор, пока руки не разжмутся и жилет не освободит его. Он помнил деревню и баню, но остальные события прошлого дня скрылись от его сознания. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь представить кровать, на которой он лежит, подушки и одеяло, которые так нежно обнимали его тело.

В итоге, Пётр проснулся и увидел знакомое лицо девушки. Она сидела рядом на стуле, держа в руках кружку.

— Доброе утро, — приветствовала Вайле и подала незнакомцу молоко. — Вот, выпей.

— Доброе утро, — отозвался Пётр автоматически и, зачарованный её присутствием, не отводя глаз от сидящей перед ним девушки, взял кружку. Когда его пальцы коснулись её рук на короткое мгновение, он стал пить теплое молоко. Густой и слегка сладковатый напиток стекал по его губам двумя потоками.

Потому что или горлышко у кружки было очень широким или Пётр спешил слишком сильно и резко наклонил кружку вверх, молоко сбежало по краям его рта. Он закашлялся, а кружка выскользнула из его рук и упала на кровать. Он механически приподнялся и продолжал кашлять, отбросив одеяло.

Вайле наклонилась к нему, похлопала его по спине и неожиданно почувствовала, как приятно ей касаться его тела — оно было свежим, чистым и знакомым.

Когда она наклонилась, чтобы погладить его спину, Пётр снова увидел прекрасные формы её груди в вырезе рубашки. Они слегка дрожали от прикосновения. И что-то там, ещё ниже... нет, он даже не хотел об этом думать. Но его тело уже реагировало на эти мысли... О нет! Вдруг он почувствовал, что её руки перестали хлопать и начали гладить его спину, плечи, волосы и притягивать его голову к своему телу.

Вайле внезапно охватила женская страсть. Она просто хотела его и чувствовала, что это произойдет. Она прижала его лицо к своей груди и уже смутными мыслями не понимала, отчего грудь стала мокрой: от молока на лице или от её собственного молока.

Вайле откинула одеяло, крынка упала на пол и разбилась, она подобрала свою рубашку и села верхом на незнакомца, чувствуя как его плоть входит в её тело, одновременно туша и вновь разжигая в ней вечный огонь.

Долго или нет продолжалось это неистовое безумие, но, когда Пётр выстрелил своим орудием любви, то почувствовал как силы вновь покинули его. Он ещё помнил, как прижимает к себе жаркое, в всё в поту, тело девушки, нежно, одними губами, целует её лицо, шею, плечи, но потом, незаметно для себя заснул. Ему снились светлые и радостные сны, небо, белые облака, лазурное море, земля и лес, который теперь не казался ему таким зловещим, как сутки назад.

После сумасшедшей скачки, несколько притушившей её огонь, Вайле лежала рядом с её мужчиной, у которого она до сих пор не знала имени, и ей было приятно так лежать, счастливо принимать его лёгкие, почти что воздушные поцелуи, потом, когда он уснул, слышать его ровное, глубокое дыхание, подобно вечернему бризу у моря, обдувающему её шею. Ей было приятно от прикосновения его рук, обнимающих её разгорячённое тело, ей было приятно чувствовать его поникшую, сделавшую своё дело, плоть, прислонившуюся к её бедру, ей было приятно чувствовать как растекается внутри её та влага, что эта, поникшая сейчас плоть, выстрелила в неё несколько минут назад.

Ей хотелось засмеяться, вскочить с ногами на кровать, растормошить лежащего рядом с ней мужчину и кидаться друг в друга подушками. И вместе с тем, ей не хотелось нарушать сон незнакомого, но самого близкого её человека, ей хотелось взять его на свои руки, качать, баюкать и тихо напевать колыбельную песенку.

Вайле тихонько протянула свою руку к его голове, залезла в его волосы и стала нежно гладить их. За этим занятием она совсем не заметила как задремала в охвативших её мечтах.

Очнувшись от лёгкого озноба, Вайле осторожно освободилась из объятий, ещё более осторожно, чтобы не заскрипеть пружинами, встала с кровати, накинула на себя, непонятно когда сброшенную ночную рубашку, подняла с пола одеяло, которым хотела накрыть Петра, но обнаружив, что оно мокрое от разлившегося молока, сняла одеяло с соседней кровати и укутала им незнакомца. Тот заворочался во сне, потом свернулся калачиком, подсунув под себя скрещенные руки и продолжил свой сон.

Вайле пошла на кухню и стала готовить обед. Она села за стол, и неотрывно смотрела в окошко. Закипела вода и Вайле прервала свои раздумья от шума водяных шариков, с треском катающихся по чугунной плите. Когда снова можно было сесть, она сходила в комнату, нашла свой дневник, открыла его, взяла ручку и долго так сидела над пустой страницей, ничего не написав. Казалось у неё есть столько хороших слов, столько мыслей, столько новых событий, так и просящихся на бумагу, но подобрать нужное облачение своим мыслям, она не могла.

«Солнечный луч лежит у моих ног. Такое могучее, всегда недоступное солнце, а смотрите: оно словно маленький котёнок ластится к моим ногам и просит, чтобы с ним поиграли, взяли в руки зеркальце и пустили солнечного зайчика! »

Это было всё, что ей удалось написать. Вайле закрыла тетрадь и продолжила смотреть дальше в окно. Она так хотела и ждала, когда же, наконец, проснётся её незнакомец и, вместе с тем, она так боялась этого мгновения, которое, как она чувствовала должно изменить её существование, придав жизни какой-то новый, неизвестный ей доселе смысл. Вайле поняла, что не сможет больше оставаться на этом хуторе, который подарил ей и жизнь, и все остальные радости и печали, который и был её жизнью, даже когда она училась в городе и строила планы на свою будущую жизнь, в которой хутору не было места, но он был её родиной, утробой, и вот, внезапно, нить, связывающая их воедино, порвалась в тот самый момент, когда она всей своей сущностью поняла что такое настоящее счастье. И парадокс заключался в том, что именно хутор дал ей это счастье и, словно пожертвовав собой, умер в её сердце и душе. Она ходила по таким знакомым и ставшим сейчас чужими комнатам, теперь Вайле ждала того мгновения, когда проснётся её незнакомец, без той истомы или нетерпения, что мучало её буквально полчаса назад, она ждала его как ждут утро, ложась вечером спать, как ждут отправления поезда, смотря в окошко на суетящийся за ним перрон, как ждут событие, которое уже давным-давно случилось, а сейчас надо только принять его результаты.

Вайле прошагала по всему дому, но не заходила в комнату мужчины. Она не только не хотела его разбудить, чтобы он хорошо выспался и восстановил силы, но и приняла решение, что если этот незнакомец не захочет взять ее с собой, то она все равно покинет этот дом. Ей очень хотелось на время остаться одной и послушать свои новые мысли, понять свое новое "Я" и определиться с тем, как принять это и что осталось от старой Вайле - человека, который не мог найти свое место в этом мире.

Она вышла во двор и уселась на скамейку. Вспомнила о делах по хозяйству перед зимой, которые еще не успела выполнить. Но она думала об этом с легким разочарованием, а не с жизненной необходимостью.

Петр проснулся после полудня и первое, что он услышал, было рычание его живота от голода. Примерно так же он нуждался в туалете. Встав с кровати, он задумался о том, что надеть на себя. Единственное, что пришло ему в голову - завернуться в простыню. Он понял, что утром они были на хуторе вдвоем, но многое могло измениться с тех пор. Держа простыню обеими руками, Петр прошел по всему дому, спотыкаясь о ползущие по полу края простыни.

"Что за чертовщина? И опять никого нет! Разве все это не сон?" Нет, это не сон. Прекрасная незнакомка сидела на скамейке возле дома.

- Здравствуйте, - сказала она правильным русским языком, но с прибалтийским акцентом, делающим ее женский голос одновременно грубоватым и мягким. - Сядьте со мной рядом, - она похлопала ладошкой по деревянной скамейке. - Выспался?

— Спасибо, отдохнул. Прости меня за…

— Забудь об этом. Я рада, что ты пришел на нашу усадьбу. Хочешь поесть?

— Да, но сначала мне бы… — Петр запнулся и покраснел, а Вайле вдруг прогремела звонким смехом.

— Нужда позвала? А зачем тебе краснеть не в то время?

Эта девичья игривость и смех еще больше смутили Петра, но потом и он сам поддался на них и расхохотался вместе с девушкой.

То напряжение, которое было у Петра и слегка у Вайле, растаяло под давлением этого доброго веселого смеха. Девушка поднялась, подошла к Петру и, как утром, первая обняла его и страстно поцеловала. Пётр со своими руками зацепил простыню и отвечал только осторожно на эти объятия.

— Ладно, "патриций", скажи хотя бы свое имя?

— Петр.

— Петр. Паша. А меня зовут Вайле. Теперь знакомы. Видишь, Петр, тот маленький домик? Мне кажется, что сейчас он волнует тебя больше, чем я. Беги, только не задерживайся там надолго, а то я навещу тебя.

Когда Петр вернулся, Вайле уже разливала суп по тарелкам.

— Прости, у тебя нет лишней одежды? В простыне как-то неудобно.

— Нет, пока нет. А то еще сбежишь. — Все ее существо смеялось и Петру было приятно и тепло от этой девичьей радости, которая вместе со супом проникала в его сердце, наполняя каждую клеточку своей энергией и теплотой.

После обеда они снова занимались любовью без ожидания пищи для желудка. И Петру, всегда неуклюжему в общении с женщинами, было легко и свободно. Он удивлялся и жалел себя за то, что не встретил ее раньше. Вайле казалась ему таким созданием, частью его тела, которой ему так не хватало всю его жизнь. Нет, у него были и другие девушки, он чувствовал к ним глубокую и искреннюю любовь, временные страсти, но Вайле дала ему что-то большее. Он одновременно почувствовал себя подростком с первыми побегами усиленных волос на верхней губе и мужчиной, способным доставить любимой женщине истинное счастье каждым прикосновением, вложив в него свою любовь, ласку, тепло и желание защитить и охранять близкого человека от обид.

Кровать под ними долго скрипела пружинами, дом наполнялся вечерним сумраком, но их молодые тела всё никак не могли насытиться друг-другом, вновь и вновь сливаясь в одно целое.

Как и вчера, когда он грёб по болоту, Петру казалось, что вот-вот сейчас силы совсем оставят его, и он, бездыханный, заснёт на этой прекрасной груди, но каждый раз, опустошённый, он совсем неожиданно для себя, вновь начинал любовную игру, и Вайле, несколько утомлённая непрекращающимся счастьем, радостно принимала его ласки. Для них обоих весь мир ограничился шириной этой кровати, и им вполне хватало их маленького государства.

Когда сумерки окончательно завладели всем пространством комнаты, темнота словно бы нажала на какой-то выключатель, их страсть утихла, последние благодарственные поцелуи мотыльками выпорхнули из их уставших губ, последние обьятия мягко вытерли пот с разгорячённой кожи, непослушные пальцы, всё время стремящиеся лишний раз приласкать друг-друга, натянули одеяло, и Кале Лукое, раскрыл над ними свой пёстрый зонтик.

За ночью последовал новый день, Вайле осуществила свою вчерашнюю мечту и они стали кидаться подушками, одна из которых порвалась, наполнив всю комнату напоминающим снег пухом, потом вместе доили корову, пили парное молоко, проливая его на себя, ходили по лесу и долго сидели под одинокой раскидистой сосной, стоящей на пригорке, рассказывая о своей прошлой жизни, бежали на хутор от дождя, топили баньку, мылись в ней, и Вайле делала Петру такие приятные вещи, от которых тот просто сходил с ума, и просто не мог не ответить тем же. А ведь скажи кто ему, лётчику-испытателю, что буквально через день-другой он будет заниматься такими постыдными делами, Пётр, если бы и не вызвал обидчика на дуэль, то уж точно кинулся на него с кулаками. Сейчас он не видел ничего постыдного доставлять радость любимому человеку любыми способами, ему даже хотелось придумать что-нибудь ещё и ещё новое, от ласк, которыми он покрывал всё тело Вайле, Пётр и сам получал такое же как и она, если не большее наслаждение.

Во время кратких перерывов, где-то на краю сознания, Петр не мог не думать о том, что скоро придется прервать это блаженство на земле и вернуться в реальность. Эта мысль стала все более навязчивой, как темная туча на горизонте, его сознание беспокойно металось в поисках спасения. Наконец, Петр не выдержал и задал вопрос:

— Вайле, поедешь со мной?

— Куда ты хочешь поехать?

— Ты опять шутишь. Я серьезно. Мне будет плохо без тебя… Давай уедем.

— И что тогда?

Петр смутился и нервничал.

— Ну, говори.

— Вайле… выйди за меня замуж.

— Ты забыл добавить "любимая".

— Вайле… Любимая, выйди за меня замуж.

Девушка обняла его за шею, притянула к себе и поцеловала.

— Обязательно. Кстати, я никуда не уеду: ты будешь путешествовать, летать на самолетах, падать в болота, а я всегда буду тебя ждать. Хорошо?

— Замечательная идея, только давай не будем ей ни с кем делиться, а то завтра все пилоты Советского Союза окажутся в этом болоте.

Они вышли на следующий день. Вайле нашла отцовский нарядный костюм и отдала его Петру, только подходящей обуви для него не нашлось и он пошел босиком. Она сама оделась в простое сельское платье, взяв с собой свои городские наряды. С помощью Петра, Вайле закрыла окна ставнями, повесила замок на дверь, выпустила корову в лес, и они отправились прочь от этого места, где они жили первые дни своего счастья.

Держась за руки Петр и Вайле напоминали молодую пару из деревни, идущую в город за покупками. Единственное, что не сочеталось — это нарядный костюм Петра и его босые ноги.

Глава 2. Беспорядочная.

До десяти